— Если хочешь — зови, — промолвила Нуала, указав подбородком на карман, где лежала ручка. — Не понимаешь? Я — еще больший урод, чем ты.
Я плотно сложил руки на груди. Надо было бы сказать что-нибудь ехидное, чтобы разрядить обстановку, но я не хотел. Я хотел, чтобы она договорила до конца.
— Никто меня не поддерживает. Ты и не представляешь, Какой ты счастливчик. Человеческие законы, школьные правила, родители, Салливан, даже Пол. Они не дают тебе остаться наедине с миром. Я — всего лишь я, никто. Глупо, да? До меня только сейчас дошло, что я завидую… — Она исступленно и горестно рассмеялась. — Завидую тебе, придурку, который всего-то должен был помочь мне продержаться до момента, когда я сгорю и обо всем забуду.
Я вздохнул. Если бы на ее месте была Ди, я бы подождал еще мгновение, чтобы она выплеснула все эмоции полностью, но Нуала — не Ди, она устроена по-другому. Я подумал о том, что хотел написать на руке.
— Нуала, — сказал я.
Она посмотрела на меня.
— Нуала, давай устроим, ну, не знаю… передышку? Завтра ты опять начнешь называть меня придурком и уламывать добровольно расстаться с жизнью, а я снова буду считать тебя стервой и отказываться от твоего предложения, но на сегодня давай объявим перемирие? У меня от всех этих мыслей голова болит! Может, пойдем куда-нибудь поедим? В это время вообще можно где-нибудь поесть?
Я не мог прочесть ее реакцию.
— Никак не привыкну к твоей идиотской храбрости… Ты меня хоть когда-нибудь боялся?
— Я боюсь тебя до потери сознания, — честно ответил я.
Она безумно расхохоталась, на этот раз по-настоящему, как будто я — остроумнейший человек на свете. Этот смех делал ее то ли самой страшной, то ли самой прекрасной девушкой в мире, и я не мог понять, чего хочу больше: рассмешить ее снова или убежать со всех ног?
Джеймс
Я сидел в кинотеатре, на часах было 4:13, а рядом со мной сидела фея, она же муза, она же энергетический вампир. Мы смотрели «Шестое чувство».
Мне уже доводилось попадать в странные, сюрреалистические ситуации. Например, я видел, как моя лучшая подруга передвигает предметы силой мысли. Еще меня вытаскивал из разбитой машины бездушный сид-убийца. О том, что я чувствую неумолимое притяжение еженощной песни короля мертвых, я вообще молчу. По всем правилам в этот список стоило бы добавить и то, что мы сидели с Нуалой в кино: смотрели, как сумасшедший маленький мальчик говорит Брюсу Уиллису, что видит мертвых людей.
А на душе у меня было, как ни странно, почти хорошо.
Ну разве что Нуала немного перестаралась с маслом в попкорне, но, черт возьми, я тоже не знаю, как обращаться с этими дурацкими автоматами. И вообще, много масла в попкорне не бывает.
— Смотри, — скомандовала Нуала.
Она не ела. Я знаю, что людям нельзя есть еду фей, потому что тогда они навсегда останутся в Волшебной стране. Может, у фей с человеческой едой то же самое?
Нуала шлепнула меня по руке, чтобы привлечь внимание:
— Смотри. Видишь? Каждый раз, когда должно произойти что-то сверхъестественное, режиссер дает подсказку. Что-то красное. Видишь там красный цвет?
Странно, что именно Нуала говорит мне об этом.
— Ага.
Я так долго сидел, что затекла задница. Я пошевелился и пристроил ноги на спинку впередистоящего сиденья. Нуала продолжала, не отрываясь, смотреть на экран, свет картинки мигал на ее лице, и при каждой перемене освещенности ее зрачки сужались и расширялись. Удивительно похожа на человека… и в то же время бесконечно далека от человечности.
— Сколько фильмов ты видела? — спросил я. Не то чтобы фильм не занимал, но я уже раз четырнадцать видел концовку, так что мне интереснее было, зачем Нуала потащила меня в кино и почему из всех фильмов выбрала именно этот.
— Наверное, несколько тысяч. Не знаю. Пока я не разобралась, что со мной происходит, я хотела стать режиссером.
Я устал, поэтому не сразу сообразил, что она имеет в виду. Я не успел прокомментировать, когда Нуала испепелила меня взглядом и сказала:
— За шестнадцать лет режиссером не станешь. Да и какой смысл?
Вопрос был глупый.
— Такой же, как у всех остальных, кто хочет стать режиссером. Ты правда этого хочешь? Кино снимать?
— Именно кино. Прожить все эти жизни, да еще с музыкой на фоне. Это как прожить тысячу жизней, не отказываясь от своей. — Нуала лениво улыбнулась в экран. — Я даже придумала себе псевдоним. Иззи Леопард.
Я расхохотался.
Нуала меня стукнула, и по руке опять побежали мурашки.
— Прекрати!
Я прикрыл лицо рукой:
— И как ты только такое придумала? Прямо цирковой псевдоним. Смертельный номер! Весь вечер на арене Иззи Леопард!
Нуала снова шлепнула меня по руке:
— Зато оригинально! Хорошо запоминается. Люди будут говорить: «Кто режиссер?» — «Иззи Леопард, она просто гений!»
— Цирковой.
Нуала яростно взглянула на меня:
— Знаешь, я могу тебя убить.
— О, если бы каждый раз, когда мне это говорят, я получал деньги… Даже так: каждый раз, когда мне это говоришь ты.
Она забрала у меня ведерко с попкорном и поставила его на кресло с другой стороны.
— Зачем я угощала тебя попкорном? Надо было заставить тебя пить масло, чтобы не издевался над моим режиссерским псевдонимом!
Я ухмыльнулся:
— Да, такая участь страшнее смерти.
Я задумался о ее словах про тысячи жизней, которые можно прожить на экране. Тысячи человеческих жизней. Важное уточнение.
— Все-таки шестнадцать лет — немалый срок. Ты вполне могла бы стать режиссером.
Нуала развернулась лицом ко мне, нахмурив брови, и заговорила, перекрывая напряженное музыкальное сопровождение последней сцены:
— Ты что, совсем дурак? Вроде несложно догадаться. Меня раздражают люди, которые выдумывают отговорки.
— Только не говори, что времени недостаточно. Ты могла хотя бы попробовать. Шестнадцати лет хватит, чтобы попробовать.
Она зашипела сквозь зубы и покачала головой:
— Точно дурак. Ты не слышал, как я играю на фортепиано? Так вот, слова я писать тоже не в состоянии. Если бы мне нужно было что-то создать во время режиссуры, я бы не смогла.
— Тяжело. Но преодолимо, — заметил я.
Она не прищурилась, скорее просто уголки ее глаз стали жестче.
— Ладно. А что, если у меня поменяется внешность?
Я криво усмехнулся:
— Мадонне это сходит с рук.
Нуала подняла руки перед собой и сжала их в кулаки, как будто представляя, что душит меня:
— Ну да, конечно. А что делать с тем, что я, как все феи, должна следовать за самым сильным клеверхендом? Что будет, если, как только я начну работу, клеверхенд решит переехать на другой край страны? Ты что, не понимаешь? Я вообще не могу вести нормальную жизнь, и уж тем более не могу строить карьеру. Дело не в том, пытаюсь я или нет.
Я понял подтекст: в ней столько от человека, что быть феей ей в тягость, и столько от феи, что она не может вести человеческую жизнь. Но я просто сказал:
— При чем тут клеверхенд?
Нуала, не глядя, махнула рукой в сторону экрана. Он погас, и мы очутились в полной темноте. Через несколько секунд мои глаза начали приспосабливаться к едва различимому свету предупреждающей подсветки в проходах, но все равно я видел только огромные синие глаза Нуалы. Даже по одним глазам было понятно, что на ее лице застыло недоверчивое выражение.
— Вспомни свою we-девушку. Мне понадобилось ровно две секунды, чтобы понять. Неужели ты знаешь о феях и о ней, но не знаешь, кто такие клеверхенды?
Когда она упомянула Ди, у меня что-то сжалось в животе. Я больше не хотел сидеть в липком кресле кинотеатра. Хотелось вскочить, мерить пол шагами, двигаться. Хотелось пробить стену кулаком.
Нуала взглянула на мои руки, как будто тоже представила, как я пробиваю стенку:
— Предыдущая Королева была клеверхендом. Она умерла. Теперь твоя ненастоящая девушка приехала сюда, она — самый сильный клеверхенд, а значит, мы тоже здесь.
— Не называй ее так.
— Их так называют. Тех, кто притягивает фей. Мы должны оставаться рядом с ними. Волшебная страна всегда находится где-то поблизости от клеверхенда.
Я вспомнил слова Ди в ту первую ночь, когда мы встретились в школе. «Ты Их видел?»
Я устал всматриваться в темноту, устал держать глаза открытыми, поэтому опустил веки и уткнулся лбом в кулаки:
— Выходит, Они всегда будут рядом с ней…
Не знаю, сможет ли Ди это выдержать.
— Пока не появится более сильный клеверхенд.
Голос Нуалы был совсем близко, но я не открывал глаз. Я чувствовал ее дыхание.
— Зачем ты написал на руке «мертвые»?
— Не помню.
— Я тебе не верю. О чем ты думал, когда это писал?
— Не помню.
— Ты ее любишь?
— Нуала, отстань от меня.
Она не сдавалась:
— Ответь: «да» или «нет»? Я даже не человек. Это все равно что признаться себе.
Я так плотно прижимал веки кулаками, что перед глазами бессмысленно заплясали разноцветные узоры светло-сиреневого и зеленого цвета.
— Нуала, я очень вежливо попросил тебя оставить меня в покое. Это не значит, что в глубине души я хочу, чтобы ты долбила меня, пока я не передумаю. Это значит, что я и правда не хочу об этом говорить. Ни с тобой, ни с кем другим. Ничего личного.
Нуала схватила мои кулаки, рассыпая по моим рукам озноб:
— Почему ты больше не играешь после того, как поцеловал ее?
Отстань.
Что мне было говорить, даже если бы я хотел ответить? Что всякие глупости, вроде музыки и дыхания, потеряли смысл? Что после того, как я поцеловал Ди, в моей голове был один только белый шум, в котором я не мог найти ни единой ноты?
— Это уже кое-что, — сказала Нуала.
Опять мысли читает. Может, она не в состоянии прекратить?
Мне не хотелось ничего прибавлять к мыслям о Ди. Я вроде как сменил тему.
— По-моему, тебе повезло.
— Мне?!
— Ага. — Я повернул голову, чтобы посмотреть на нее, и одна рука Нуалы легла мне на щеку. Под чуждым прикосновением кожа на моем лице подобралась.
— Если бы в нашем дурацком мире бессмертие было у одной тебя, это было бы ужасно. Только представь, тебе пришлось бы помнить многие годы, в течение которых все, кого ты знала, исчезают.
Нуала нахмурилась, разглядывая свои пальцы:
— Другие феи помнят.
— Ты сама сказала, что не такая, как остальные. У них нет настоящих чувств. Тебе нужно быть человечнее, правильно? Чтобы легче было нас ловить.
Она молчала.
— Так сколько в тебе человеческого?
Спросив, я понял, что сам не вполне понимаю, что именно я имею в виду, но отказываться от вопроса не стал.
Нуала долго молчала, и я решил, что она не станет отвечать. Наконец она сняла руку с моей щеки:
— Слишком много. Я думала, что я не очень-то человечна, но, кажется, я ошиблась. А может, это от того, что я умираю. Может, оно всегда так. Откуда мне знать? Шестнадцать лет — это не так уж и много, когда они заканчиваются.
Я выпрямился. Мне не нравилось, что я чувствую.
— Прекрати себя жалеть.
— Сначала сам прекрати, — капризно ответила она.
Я посмотрел на свои руки. В слабом свете я едва мог различить некоторые слова: «мертвые», «валькирия», «идти за ними до низа».
— Давай вместе что-нибудь напишем.
Нуала слегка нахмурилась.
— Не гляди на меня так, будто не понимаешь, о чем я. Давай что-нибудь напишем.
— Ты хочешь, чтобы я помогла тебе что-нибудь написать?
— Нет. Я хочу, чтобы мы оба использовали свой мозг и мои руки, чтобы что-то написать.
— Что именно?
— Не знаю. Музыку? Пьесу?
Нуала очень старалась не выглядеть довольной.
— Ты не пишешь пьесы.
— Если мы придумаем пьесу с музыкой, ты сможешь ее поставить. Салливан задал нам творческое задание — что-нибудь про метафору. Конечно, не фильм… с другой стороны, нам нужно успеть до Хеллоуина.
Она очень внимательно на меня посмотрела. Я всегда мечтал, чтобы на меня так смотрела Ди. Почему-то мне показалось, что она меня сейчас поцелует, потому что Нуала не сводила глаз с моего рта. Я испугался, что она поцелует меня, а я подумаю про Ди, и тогда она убьет меня, и я умру мучительной смертью, которую трудно будет объяснить агентам страховой компании.
Нуала перевела взгляд на мои глаза:
— Доставай ручку.
Я послушался. Бумаги не было, но это было неважно.
— Как мы ее назовем?
Нуала, не колеблясь, забралась в кресло позади меня, чтобы иметь возможность обхватить мои плечи. Мое шестое чувство утверждало, что она холодная, но, когда она прижалась щекой к моей щеке, прикоснулась к ней самым уголком губ, во мне взорвалось совершенно другое ощущение.
Я щелкнул кнопкой ручки, чтобы начать писать, мгновение подержал ее у своей ладони, прислушиваясь к молчанию Нуалы, и вывел: «Баллада».
от: ди
кому: джеймсу
текст сообщения:
идиотка, все испортила, сама не знаю что мне нужно. ду-
мала что может быть ты. только ты целовался всерьез. черт.
только что видела делию. что она здесь делает?
отправить сообщение? да/нет
нет
сообщение не отправлено.
сохранить сообщение? да/нет
да
сообщение будет храниться 30 дней.
Джеймс
Поскольку я — не настоящий ученик, а Салливан — никудышный организатор, наш первый урок игры на фортепиано перенесли на следующую пятницу. А поскольку на следующей неделе мы с ним остались такими, как были, мне пришлось идти на урок в здание старого школьного концертного зала. В обычных классах занимаются настоящие пианисты, кларнетисты и виолончелисты, а также их настоящие преподаватели и дирижеры.
Так и получилось, что я пробирался к Бриджид-холлу. В подтверждение того, что Бриджид бесполезен для школы Торнкинг-Эш, хозяйственники оставили шелестящие осенние листья на газоне, отделяющем его от остальных зданий, и позволили плющу и самшиту поглотить унылый фасад из желтого кирпича. Тем самым они предупреждали родителей, которые приезжают навестить своих чад: «Не фотографируйте эту часть кампуса! Мы и сами знаем, что это здание слишком уродливое, чтобы в нем заниматься».
Дверь была покрыта облупившейся красной краской. Интересно. Других красных дверей я на территории не видел. Одиночка, вроде меня. В знак солидарности я слегка стукнул костяшками пальцев о ручку.
— Приятель, — тихонько проговорил я, — мы с тобой единственные в своем роде.
Я вошел в длинную узкую комнату, в которой толпа складных стульев внимала происходящему на низкой сцене в другом конце здания. Пахло плесенью и старым дощатым полом, плющ застилал матовые оконные стекла. Встроенные светильники освещали дряхлый рояль, которому, наверное, было столько же лет, сколько и самому зданию. Все вместе могло бы служить наглядным пособием к краткому курсу «Все, что вы хотели забыть об архитектуре пятидесятых».
Салливан сидел у рояля, перебирая клавиши узловатыми пальцами. Ничего выдающегося, но с инструментом он обращаться умеет. Да и рояль, вопреки ожиданиям, звучал лучше, чем выглядел. Я прошел между стульями-зрителями, схватил один из тех, что стояли в первом ряду, и вместе с ним поднялся на сцену.
— Приветствую вас, сэнсэй, — сказал я и сбросил рюкзак на стул. — Какой удивительный инструмент.
— Правда. По-моему, об этом здании все позабыли. — Салливан сыграл стандартный финал и поднялся. — Даже не верится, что у них здесь был концертный зал. Уродливое сооружение, да?
Я обратил внимание на это «у них». Салливан нахмурился:
— Ты себя нормально чувствуешь?
— Не выспался.
Мягко говоря!.. Больше всего я хотел, чтобы день уже закончился и я мог упасть в кровать и отключиться.
— Что, сон у меня на уроке не в счет?
— Ученые утверждают, что в лежачем положении информация воспринимается лучше.
Он покачал головой:
— Узнаем на контрольной. — Салливан указал на стульчик перед роялем. — Прошу на трон.
Я сел. Стульчик скрипнул и предательски зашатался. Рояль был настолько старый, что имя производителя над клавишами почти стерлось. И еще он пах измельченными старушками.
Салливан поставил ноты на пюпитр: Бах, не слишком сложный на первый взгляд, но слишком много нотных линеек для волынки.
Салливан развернул складной стул и сел на него задом наперед, внимательно глядя на меня:
— Значит, раньше ты на рояле не играл…
Воспоминание о том, как пальцы Нуалы ложатся на мои, переплелось с картинами прошедшей ночи. Я сжал пальцы в кулак и потом медленно их расслабил, чтобы не дрожали.
— Баловался один раз после нашего разговора. — Я провел рукой по клавишам и все-таки чуть вздрогнул, вспомнив Нуалу. — В общем и целом, можно считать, что мы незнакомы.
— Значит, тебе не сыграть эту пьесу?
Я снова посмотрел в ноты. Как будто на другом языке написано.
— Нет. Я ее не понимаю.
Голос Салливана изменился, стал жестче:
— А ту музыку, которую ты принес с собой?
— Не понимаю.
Салливан указал подбородком на мои руки, прикрытые длинными рукавами черной футболки с надписью «Ржу-нимагу»:
— Я прав?
Я хотел спросить, откуда он знает. Мог догадаться. Надписи — слова и ноты вперемежку — уходили под рукава. Или я закатывал их у него на уроке? Не помню.
— Я не умею играть на рояле с листа.
Салливан поднялся, сделал знак, чтобы я встал, и сел на мое место:
— Зато я умею. Закатай рукава.
Я послушался, стоя в желто-оранжевом свете сценических огней. Обе руки были покрыты маленькими буковками, неровными черточками нот на кое-как нарисованном нотном стане. Нотная запись шла до самых плеч, становясь все более кривой и неудобочитаемой на правой руке, потому что мне неудобно было писать левой.
Салливан смотрел на мои руки со смесью ярости, ужаса и отчаяния на лице.
— Где начало?
Я не сразу нашел его на сгибе левого локтя.
Он начал играть. Музыка танцевала, перескакивая между мажором и минором. И еще она была гораздо лучше, чем я помнил. Таинственная, прекрасная, тоскующая, темная, легкая, яркая, низкая и высокая. Увертюра. Собрание всего, что мы должны были включить в пьесу.
Салливан доиграл часть, написанную на моей левой руке, остановился и указал на плоский футляр для инструмента, прислоненный к ножке рояля:
— Подай, пожалуйста.
Он извлек оттуда магнитофон, который брал с собой на холм. Поставив аппарат на рояль, взглянул на него, как будто внутри содержались все секреты мира, и нажал кнопку.
Я спросил тихим металлическим голосом:
— Вы не записывали?
— Не знал, стоит ли тратить пленку.
Долгая пауза, шипение пленки, отдаленное пение птиц. Голос Нуалы:
— Ничего не говори.
Я не сразу сообразил, что следует из этой записи. Она продолжала:
— Кроме тебя, меня сейчас никто не видит, так что, если ты заговоришь, все подумают, что ты в свое время застрял в родовом канале без кислорода.
Салливан остановил запись:
— Джеймс, скажи мне, что ты не заключил сделку.
Он произнес это так серьезно и напряженно, что я просто ответил правду:
— Не заключил.
— Ты же не просто так это говоришь? Скажи мне, что ты не отдал ей ни года своей жизни.
— Я ничего ей не отдал, — ответил я, не зная, правда ли это. Мне казалось, что неправда.
— Хотел бы я верить… — Салливан схватил меня за руку и вывернул ее, так что я почти уткнулся носом в собственные каракули. — Учти, они не отдают такое даром. Ты — мой ученик, и мне надо знать, что или кого ты пообещал взамен этой музыки, потому что я должен беречь глупых талантливых детей вроде тебя от смерти, и теперь мне придется разгребать последствия.