— Придется идти в дом, — сказала она.

К счастью, можно было обойтись без взлома. Бек всегда оставлял запасной ключ за косяком задней двери. Я пытался не думать о ключах, болтающихся в замке зажигания; если бы мы не захлопнули их в машине, я уже был бы в тепле. Трясущимися руками я вытащил запасной ключ из тайника и попытался вставить его в замок. Меня уже начинало ломать.

«Живее, идиот. Живее».

Меня неудержимо трясло.

Грейс осторожно забрала у меня ключ, не выказывая никаких признаков страха, хотя она не могла не понимать, что происходит. Одной теплой рукой она накрыла мои, ледяные и трясущиеся, а другой вставила ключ в замочную скважину и повернула его.

«Господи, только бы было электричество. Только бы работало отопление».

Держа за локоть, она втолкнула меня в темную кухню. Холод упрямо не желал отступать; казалось, каждая клеточка моего тела промерзла насквозь. У меня начало сводить мышцы, и я, сгорбившись, закрыл лицо ладонями.

— Нет, — сказала Грейс ровным и твердым тоном, как будто отвечала на какой-то незначительный вопрос. — Нет, идем.

Она оттеснила меня от двери и закрыла ее. Затем рука Грейс скользнула вдоль стены, нашаривая выключатель, и — о чудо! — лампа над головой загорелась резким люминесцентным светом. Грейс снова потянула меня за руку, увлекая прочь от двери, но я был не в силах сдвинуться с места. Мне хотелось сжаться в комочек и плюнуть на все.

— Я не могу, Грейс. Не могу.

Я не уверен, что произнес эти слова вслух, но даже если они и прозвучали, она не слушала. Вместо этого она усадила меня на пол, прямо на вентиляционное отверстие, и, стащив с себя куртку, укутала меня в нее с головой. Потом присела передо мной на корточки и прижала к себе мои холодные руки.

Я содрогнулся и сцепил зубы, чтобы не стучали, силясь сосредоточиться на ней, цепляясь за свою человеческую суть, за остатки тепла. Она что-то говорила, но я ее не понимал. Она говорила слишком громко. Вообще все было слишком громко. В кухне чем-то пахло. Грейс была так близко, что ее запах оглушал меня. Он причинял боль. Все вокруг причиняло боль. Я заскулил, совсем тихо.

Она вскочила и выбежала в коридор, по пути щелкая всеми выключателями, а потом исчезла. Я застонал и обхватил голову руками.

«Нет, нет, нет, нет».

Я вообще перестал понимать, с чем бороться. С болью? С дрожью?

Она вернулась. Руки у нее были мокрые. Она сжала мои запястья, и губы у нее зашевелились, зажурчала непонятная речь. Эти звуки предназначались не для моих ушей. Я уставился на нее.

И снова она потянула меня куда-то; она была сильнее, чем я думал. Ей удалось поднять меня на ноги; я оказался на удивление высоким. Меня так колотило, что ее куртка свалилась на пол. В грудь мне ударил холодный воздух, и на меня накатила новая волна дрожи, так что я едва не рухнул на колени.

Девчонка поудобней перехватила мои запястья и потащила за собой, что-то беспрерывно твердя. Голос был негромкий и успокаивающий, но за его обманчивой мягкостью чувствовалась сталь. Она втолкнула меня в какое-то помещение, из которого пыхало жаром.

Боже, нет. Нет. Только не это. Я забился, пытаясь вырваться из ее рук, но взгляд мой был прикован к дальней стенке этого маленького помещения, облицованного кафелем. Там, точно разверстая могила, белела ванна. От воды валил пар, исходило призывное тепло, но каждая клеточка моего тела противилась этому.

— Сэм, не вырывайся! Прости. Прости, я не знаю, что еще делать.

Не сводя глаз с ванны, я уцепился за край двери.

— Пожалуйста, — прошептал я.

В моих воспоминаниях чьи-то руки уложили меня в ванну, они пахли детством и уютом, объятиями и чистым бельем, да вообще всем, что я когда-либо знал. Они толкнули меня в воду. Вода была теплая, температуры моего тела. Голоса хором начали отсчет. Моего имени даже не прозвучало. Вот тебе. Вот тебе. Вот тебе. Вот тебе. Удары оставляли в моей коже дыру за дырой, выпуская наружу то, что было скрыто внутри. Тонкие алые струйки просочились в воду, окрашивая ее. Я забился, крича и захлебываясь. Они молчали. Женщина топила меня и плакала; ее слезы капали в воду. «Я Сэм, — твердил я им, вскидывая лицо над красной водой. — Я Сэм. Сэм. Я…»

— Сэм!

Девчонка оторвала меня от двери и толкнула к ванне; я споткнулся и потерял равновесие. Я пытался удержаться на ногах, но она снова пихнула меня, и я, ударившись головой о стену, полетел в исходящую паром воду.

Я лежал неподвижно, я погружался в воду, она колыхалась над моим лицом, обжигала кожу, разливая по телу нестерпимый жар, поглощая сотрясавшую меня дрожь. Грейс бережно приподняла мою голову над водой, обхватила ее обеими руками, одной ногой стоя в ванне рядом со мной. Она промокла до нитки и вся дрожала.

— Сэм, — сказала она. — Господи, прости меня, пожалуйста. Прости. Пожалуйста, прости. Я не знала, что делать. Пожалуйста, извини меня. Прости.

Меня продолжало колотить, я мертвой хваткой вцепился в край ванны. Мне нужно было выбраться. Мне нужно было, чтобы она обнимала меня, потому что лишь в ее объятиях я чувствовал себя в безопасности. Я хотел забыть кровь, струящуюся из порезов у меня на запястьях.

— Выпусти меня, — прошептал я. — Пожалуйста, выпусти.

— Ты согрелся?

Я не мог ответить. Я истекал кровью. Я стиснул кулаки и прижал их к груди. Каждое колыхание воды вокруг запястий отзывалось во мне новой волной дрожи. Лицо Грейс исказилось от боли.

— Я пойду поищу термостат и включу отопление. Сэм, тебе придется остаться здесь, пока я не принесу полотенца. Прости, пожалуйста.

Я закрыл глаза.

Целую вечность я лежал в воде, держа лицо над самой поверхностью и не в силах шелохнуться, пока не пришла Грейс со стопкой разномастных полотенец в руках. Она наклонилась и протянула руку куда-то мимо меня; за головой у меня что-то булькнуло и зажурчало. Я почувствовал, как утекаю в трубу в водовороте красной воды.

— Я не смогу вытащить тебя, если ты не будешь помогать. Пожалуйста, Сэм.

Она уставилась на меня, как будто ждала с моей стороны каких-то действий. Вода утекала из-под меня, из-под моих запястий, плеч, спины, пока я не остался лежать в опустевшей ванне. Грейс накрыла меня полотенцем, оно было очень теплое, как будто она каким-то образом его нагрела. Потом она взяла меня за располосованное запястье и тихо произнесла:

— Все, можешь вылезать.

Я смотрел на нее, не мигая, лежа в ванне с поджатыми коленями, точно гигантский кузнечик.

Она протянула руку и пальцем провела по моей брови.

— У тебя правда очень красивые глаза.

— Они у нас остаются, — сказал я.

Грейс вздрогнула от неожиданности при звуке моего голоса.

— Что?

— Это единственное, что остается у нас из прошлой жизни. Глаза не изменяются. — Я разжал кулаки. — Я родился с такими глазами. Я родился для такой жизни.

Точно не слыша горечи в моем голосе, Грейс отозвалась:

— В общем, они у тебя очень красивые. Красивые и печальные. — Она потянулась и сжала мои пальцы, глядя мне в глаза, удерживая мой взгляд. — Как ты думаешь, сможешь подняться?

Я смог. Глядя в ее карие глаза и не видя больше ничего вокруг, я выбрался на пол, и она вывела меня из ванной обратно в мою жизнь.

Глава 26

Грейс

35 °F

Мысли у меня разбредались в разные стороны. Я стояла в кухне и таращилась на шкафчики, увешанные фотографиями улыбающихся людей — членов стаи в человеческом обличье. В обычных обстоятельствах я принялась бы разглядывать их, чтобы найти Сэма, но перед глазами у меня стояло его скрюченное тело в ванне, в ушах звучал полный ужаса голос. Воспоминание о том, как его колотило в лесу, пока я не сообразила, что с ним происходит, снова и снова всплывало в моем перевозбужденном мозгу.

Кастрюля. Банка с консервированным супом. Хлеб из морозильника. Ложки. Кухню в доме Бека определенно обустраивал человек, не понаслышке знакомый с особенностями жизни оборотней; она битком была набита банками консервов и продуктами длительного хранения. Я выставила на стол все необходимое, чтобы соорудить нам что-нибудь перекусить, и заставила себя сосредоточиться на том, что нужно было сделать.

Сэм сидел в соседней комнате на диване, укрытый одеялом, а его одежда крутилась в стиральной машине. Мои джинсы тоже вполне можно было выжимать, но они могли подождать. Я включила плиту, чтобы подогреть суп, и попыталась сконцентрировать внимание на гладких черных выключателях и блестящей алюминиевой поверхности.

Но вместо этого стала вспоминать, как Сэм корчился на полу, его пустые глаза и животное поскуливание, когда он понял, что теряет себя.

Руки у меня, когда я переливала суп из банки в кастрюлю, тряслись.

Это было невыносимо.

Нужно было держаться.

Какое у него было лицо, когда я затолкала его в ванну, точно так же, наверное, как его родители…

Нет, я не могла об этом думать. Открыв холодильник, я с удивлением увидела там галлон молока, первый скоропортящийся продукт, обнаруженный в этом доме. Оно было здесь настолько не к месту, что я как-то встряхнулась. Срок годности истек всего три недели назад, так что я вылила зловонную жижу в раковину и принялась обследовать холодильник на предмет других признаков чьего-то недавнего присутствия.

Когда я вошла в комнату с тарелкой супа и тостом для Сэма, он все так же сидел на диване. Вид у него был еще более удрученный, чем обычно.

— Ты, наверное, думаешь, что я полный псих.

Я с ногами забралась в клетчатое кресло напротив и обеими руками обхватила тарелку с супом, чтобы согреться. В комнате до сих пор было промозгло.

— Прости меня, пожалуйста.

Сэм покачал головой.

— Ты не могла поступить по-другому. Это я… я не должен был так позорно срываться.

Я поморщилась, вспомнив, как он с грохотом ударился головой о стенку и судорожно пытался ухватиться за воздух, чтобы не упасть в ванну.

— Ты сделала все правильно, — сказал Сэм и, не сводя с меня глаз, отщипнул кусочек тоста. Он задумался, как будто хотел еще что-то сказать, потом повторил: — Ты сделала все правильно. Ты…

Он запнулся, взглянул на меня, сидящую в кресле, и от этого стало еще более заметным пустое пространство на диване рядом с ним.

— Я вовсе тебя не боюсь! — сказала я. — Ты решил, что я боюсь, да? Я просто хотела, чтобы ты поел без помех.

Вообще-то в любое другое время я с удовольствием забралась бы к нему под одеяло, тем более что он казался таким теплым и притягательным в старом спортивном костюме, который нашелся в его комнате. Но сейчас мне хотелось — просто необходимо было — собраться с мыслями, а сидя у него под боком, я вряд ли смогла бы это сделать.

Сэм с явным облегчением улыбнулся.

— Очень вкусно.

— Спасибо.

На самом деле суп был совсем не такой уж вкусный, скорее безвкусный, к тому же отдавал жестью, но я так проголодалась, что мне было все равно. И потом, еда помогала заглушить воспоминания о Сэме, скорчившемся в ванне.

— Расскажи мне еще про передачу образов, — попросила я. Мне хотелось, чтобы он не умолкал, хотелось слышать его человеческий голос.

Сэм сглотнул.

— Про что?

— Ну, ты говорил, что показал мне тот лес, когда был волком. И что волки таким образом общаются друг с другом. Расскажи мне об этом побольше. Я хочу понять, как это происходит.

Сэм наклонился, чтобы поставить тарелку на пол, а когда распрямился снова, вид у него был усталый.

— Это не совсем то, что ты думаешь.

— Я ничего такого не думаю, — возразила я. — Что я должна думать?

— Это вовсе не сверхъестественная способность, — ответил он. — Скорее утешительный приз. — Я молча смотрела на него, и он добавил: — Это единственный способ, при помощи которого мы можем общаться друг с другом. Мы не помним слов. А даже если бы и помнили, то не могли бы их произнести. Так что нам остается лишь передавать друг другу простые образы. Картинки. Открытки с другой стороны.

— А можешь передать мне что-нибудь сейчас?

Сэм сгорбился, кутаясь в одеяло.

— Сейчас я даже не помню, как это делается. Пока я — это я. Я делаю это только в волчьем обличье. Сейчас-то мне зачем это нужно? Есть слова. Я могу сказать все, что хочу.

На языке у меня вертелось: «Одних слов недостаточно», но одна мысль об этом вызвала у меня непонятную боль. Поэтому я сказала:

— Но я же не была волком, когда ты показал мне лес. Значит, волки могут общаться с остальными членами стаи, когда те находятся в человеческом обличье?

Сэм взглянул на меня из-под нависших век.

— Не знаю. Я больше ни с кем не пытался так общаться. Только с волками. Зачем мне это? — повторил он.

В голосе его слышались горечь и усталость. Я поставила тарелку на столик и плюхнулась на диван рядом с ним. Он приподнял одеяло, чтобы я могла устроиться у него под боком, и закрыл глаза, прижавшись лбом к моему лбу. Мы долго сидели так, потом он снова открыл глаза.

— Я просто хотел показать тебе путь домой, — произнес он негромко. Его теплое дыхание долетало до моих губ. — Я хотел, чтобы ты обязательно нашла меня, когда превратишься в волчицу.

Я легонько коснулась пальцами треугольника обнаженной кожи в вырезе его свободной фуфайки.

— Я тебя и нашла, — дрогнувшим голосом ответила я.

В ванной запищала сушилка; в пустом доме этот звук человеческой деятельности прозвучал до странности неуместно.

— Пойду вытащу мою одежду.

Он открыл рот, как будто собирался сказать что-то еще, но вместо этого густо покраснел.

— Твоя одежда никуда не денется, — возразила я.

— Мы тоже никуда отсюда не денемся, если не взломаем твою машину, — напомнил Сэм. — И чем раньше мы это сделаем, тем лучше. Тем более что делать это придется тебе. Я столько времени на холоде не выдержу.

Я неохотно отодвинулась, и он поднялся, завернувшись в одеяло, точно какой-то первобытный вождь. Одеяло не скрывало очертаний его широких плеч, и я вспомнила, какой гладкой была на ощупь его кожа под моими пальцами. Он перехватил мой взгляд и на миг замер, прежде чем скрыться в темном коридоре.

Внутри у меня что-то болезненно защемило.

Какое-то время я сидела на диване, борясь с желанием отправиться за Сэмом в ванную, пока в конце концов верх не взял здравый смысл. Я отнесла тарелки на кухню, потом вернулась в гостиную и принялась рассматривать разнообразные мелочи на каминной полке. Мне хотелось понять оборотня, которого Сэм называл Беком, владельца этого дома. Того, кто вырастил Сэма.

Гостиная, как и весь дом снаружи, казалась уютной и обжитой. Здесь царствовали шотландская клетка и насыщенные красные тона с вкраплениями темного дерева. Одну стену практически целиком занимали высокие окна, и комнатой без спроса завладели предзимние сумерки. Я отвернулась от окон и взглянула на снимок на полке: улыбающиеся лица смотрели в камеру. Мне почему-то вспомнилась фотография, где были сняты мы с Рейчел и Оливией, и я почувствовала мимолетную боль, но потом постаралась сосредоточиться на людях с этой фотографии. Среди шести фигур мои глаза немедленно отыскали Сэма. На снимке он был помладше и загорелый. Рядом с ним стояла какая-то девушка, видимо его ровесница, с пепельными волосами до плеч. Она единственная не улыбалась. Ее взгляд был устремлен на Сэма, и взгляд этот был таким пылким, что у меня оборвалось сердце.

Что-то невесомо коснулось моей шеи, и я резко обернулась, готовая защищаться. Сэм со смехом отскочил от меня и вскинул руки над головой:

— Тише ты!

Я проглотила рвущийся из горла рык, чувствуя себя дура дурой, и потерла покрытую мурашками кожу на шее в том месте, где он поцеловал меня.

— Нельзя так бесшумно подкрадываться! — Я кивнула на снимок, злясь про себя на безымянную девицу рядом с ним. — Кто это такая?

Сэм опустил руки, подошел ко мне вплотную и обнял за талию. Его одежда пахла чистотой и стиральным порошком, от кожи исходил еле уловимый запах волка, в которого он недавно едва не превратился.

— Шелби.

Он склонил голову и прижался щекой к моей щеке.

— Симпатичная, — небрежно обронила я.

Сэм издал негромкий звериный рык, от которого внутри у меня все сжалось от желания, и коснулся губами моей шеи. Я не поняла, можно считать это поцелуем или нет.

— А знаешь, вы с ней встречались.

Чтобы сделать следующий вывод, не нужно было быть семи пядей во лбу.

— Белая волчица! Почему она так на тебя смотрит? — спросила я без обиняков, потому что хотела это знать.

— Ох, Грейс, — сказал Сэм, оторвавшись от моей шеи. — Я не знаю. Она… не знаю. Она думает, что влюблена в меня. Ну хочется ей быть в меня влюбленной.

— Почему? — спросила я.

Он издал негромкий смешок, в котором не было ни капли веселья.

— Ну и вопросы ты задаешь. Я не знаю. Думаю, до того, как она попала в стаю, жизнь у нее была не сахар. Ей нравится быть волчицей. Нравится чувство принадлежности. Мне кажется, она видит, как мы с Беком относимся друг к другу, и думает, что если она будет со мной, то станет в стае своей еще больше.

— Тебя вполне можно любить и за то, какой ты есть, — возразила я и почувствовала, как он напрягся.

— Но она любит меня не за то, какой я. Это… одержимость.

— Я тоже одержима, — заявила я.

Сэм глубоко вздохнул и отстранился.

Я засопела.

— Ну вот. Не обязательно было отодвигаться.

— Я пытаюсь быть джентльменом.

Я отклонилась назад и прижалась к нему спиной, улыбнувшись при виде его встревоженного лица.

— Можешь не стараться так усердно.

Он тихо ахнул, на миг замер, а потом осторожно поцеловал меня в шею, чуть пониже уха. Я развернулась в кольце его рук, чтобы поцеловать в губы, по-прежнему трогательно робкие.

— Я думала про холодильник, — прошептала я.

Сэм чуть отстранился, но из моих объятий выбираться не стал.

— Про холодильник?

— Да. Я думала о том, что ты не знал, обесточен дом на зиму или нет. Хотя он не был обесточен.

Сэм нахмурился, и я пальцем разгладила складку у него между бровями.

— Так кто платит за электричество? Бек? — Сэм кивнул, и я продолжила: — В холодильнике стояло молоко, Сэм. Оно было куплено всего несколько недель назад. Здесь кто-то жил. И совсем недавно.

Сэм расцепил руки, и его печальные глаза стали еще печальнее. Он посмотрел на меня с непонятным выражением; его лицо было точно книга на неизвестном мне языке.

— Сэм, — сказала я, пытаясь вернуть его.

Но он точно заледенел.

— Надо отвезти тебя домой. Твои родители будут волноваться.

Я засмеялась, отрывисто и невесело.

— Как же. Дождешься от них. Что случилось?

— Ничего. — Для убедительности Сэм покачал головой, хотя был явно расстроен. — Ну, то есть ничего страшного. Просто денек выдался не из легких, вот и все. Я просто… просто устал, наверное.

У него и в самом деле был усталый вид, в глазах застыло мрачное выражение. Наверное, это были последствия его превращения, вернее, почти превращения, или, может, мне не стоило заговаривать про Шелби и Бека.

— Тогда ты едешь ко мне.

Он отрицательно мотнул головой.

— Прекрати, — рассердилась я. — Я до сих пор боюсь, что ты исчезнешь.

— Никуда я не исчезну.

Я невольно вспомнила, как он корчился на полу в коридоре и негромко поскуливал, силясь остаться человеком, и немедленно пожалела об этом.

— Ты не можешь этого обещать. Я никуда не поеду. Только если ты поедешь со мной.