— Я… мне так неудобно вас просить, но… — пробормотала я, чувствуя, как запылали у меня щеки. Это было почти так же ужасно, как если бы то, что я собиралась произнести, было правдой. — Не найдется ли у вас во что переодеться? Я… э-э… мои штаны…

— О! — воскликнул бедный медбрат. Похоже, его смущение усугублялось недавней попыткой пофлиртовать со мной. — Да-да. Конечно. Я сейчас.

Верный своему слову, он вернулся через несколько минут со сложенным медицинским костюмом тошнотворно зеленого цвета.

— Возможно, он будет немного великоват, но там есть веревочки, которые можно… в общем, разберешься.

— Спасибо, — буркнула я. — Вы не возражаете, если я переоденусь здесь? Он все равно сейчас ничего не видит.

Я кивнула на Сэма, который весьма убедительно притворялся спящим.

Медбрат скрылся за шторками. Сэм вновь открыл глаза, явно забавляясь.

— Ты что, сказала ему, что обмочилась? — прошептал он.

— Молчи уж, — прошипела я в ответ и запустила костюмом ему в голову. — Давай живее, пока они не обнаружили, что я их обманула. И учти: ты передо мной в большом долгу.

Он ухмыльнулся и принялся натягивать штаны под тонким больничным одеялом, потом стащил с шеи повязку и отстегнул с руки манжету для измерения давления. Избавившись от манжеты, он высвободился из больничной рубахи и влез в куртку от костюма. Монитор возмущенно запищал, по экрану поползла тонкая линия, возвещая медперсоналу о смерти пациента.

— Пора сматываться, — сказал он и двинулся к выходу из палаты, прячась за занавесками.

Пока он озирался по сторонам, я услышала, как в занавешенный отсек ворвались медсестры.

— Ему же дали снотворное, — донесся до меня голос Санни.

Сэм схватил меня за руку — жеста естественней и придумать было нельзя — и потянул за собой в ярко освещенный коридор. Теперь, когда он был одет, да еще и в медицинский костюм, и не был весь в крови, никто и бровью не повел, когда он, миновав сестринский пост, двинулся к выходу. Все это время я чувствовала, как его волчий разум просчитывает ситуацию. Наклон его головы подсказывал мне, к чему он прислушивается, а вскинутый подбородок намекал на запахи, которые он улавливал. Проворный, несмотря на свою долговязую расхлябанную фигуру, он ловко пробирался по загроможденному коридору, пока мы не очутились в вестибюле.

Из динамиков лилась приглушенная приторная песенка в стиле кантри, перекрывая скрип подошв моих кроссовок; босые ноги Сэма ступали совершенно бесшумно. По причине позднего времени в вестибюле было безлюдно, пустовала даже стойка регистратора. Адреналин так ударил мне в голову, что, казалось, я могла бы долететь до папиной машины. Вечно прагматичный внутренний голос напомнил мне, что нужно позвонить в автосервис, чтобы мою машину отбуксировали обратно к дому. Впрочем, машина сейчас меня не слишком заботила, поскольку я не могла думать ни о чем, кроме Сэма. Мой волк оказался классным парнем, и сейчас он держал меня за руку. Жизнь удалась.

И тут я ощутила, что Сэм колеблется. Он остановился, не сводя глаз с темноты за стеклянной дверью.

— Какая температура сейчас на улице?

— Думаю, не стало сильно холоднее с тех пор, как я привезла тебя сюда. А почему… какая тебе разница?

Сэм помрачнел.

— Температура на грани. Терпеть не могу это время года. Никогда не знаешь, кем окажешься.

Я уловила в его голосе муку.

— Превращаться больно?

Он отвел глаза.

— Сейчас я хочу быть человеком.

Я тоже этого хотела.

— Я пойду заведу машину и включу печку. Тогда ты пробудешь на холоде совсем недолго.

Вид у него был слегка растерянный.

— Но я не знаю, куда пойти.

— А где ты обычно живешь?

Я очень боялась, что он назовет какое-нибудь жалкое место вроде ночлежки для бездомных в центре города. Едва ли он жил с родителями, которые пытались перерезать ему вены.

— Бек… один из волков… когда он превращается в человека, многие наши живут у него дома, но если он сейчас волк, там, скорее всего, не работает отопление. Я могу…

Я покачала головой и отпустила его руку.

— Нет. Сейчас я схожу за машиной и отвезу тебя к себе.

Его глаза расширились.

— Но твои родители…

— Меньше знают — крепче спят, — бросила я, толкнув дверь.

В вестибюль ворвался холодный ночной воздух, и Сэм, поморщившись, отошел подальше и обхватил себя руками. Но, несмотря на то что дрожал от холода, он закусил губу и робко улыбнулся мне.

Я двинулась к темной стоянке, чувствуя себя живой, счастливой и перепуганной как никогда.

Глава 15

Грейс

43 °F

— Спишь? — прошептал Сэм еле слышно, но в темной комнате, где он был чужой, шепот показался криком.

Я передвинулась на край постели. Он лежал на полу, темный силуэт в коконе из одеял и подушек. Его присутствие, такое непривычное и чудесное, словно заполняло комнату и постоянно напоминало о себе. Мне казалось, я никогда больше не смогу заснуть.

— Нет.

— Можно задать тебе один вопрос?

— Уже задал.

Он задумался.

— Тогда можно задать тебе два вопроса?

— Уже задал.

Сэм простонал и запустил в мою сторону маленькой диванной подушкой. Она описала небольшую дугу, в лунном свете похожая на черный снаряд, и, не причинив мне никакого вреда, шлепнулась рядом с моей головой.

— Тоже мне, самая умная выискалась.

Я ухмыльнулась в темноте.

— Ну ладно, вопрос так вопрос. Что ты хотел спросить?

— Тебя укусили.

Впрочем, это не был вопрос. Через всю комнату я чувствовала его любопытство, ощущала, как напряжено его тело. Я нырнула под одеяло, скрываясь от того, что он сказал.

— Я не знаю.

Сэм чуть возвысил голос.

— Как ты можешь этого не знать?

Я пожала плечами, хотя он не мог этого увидеть.

— Я была совсем маленькая.

— И я тоже. Я понимал, что происходит. — Я ничего не ответила, и он спросил: — Ты поэтому так покорно лежала? Ты не понимала, что они собираются тебя убить?

Я смотрела на темный прямоугольник ночного неба за окном и вспоминала Сэма в волчьем обличье. Волчья стая окружала меня, скаля зубы и высунув языки, рыча и наскакивая. Один из них, с обындевевшей шерстью, щетинившейся на загривке, стоял поодаль и дрожал, глядя на меня на снегу. А я лежала под меркнущим белым небом и не сводила с него глаз. Он был прекрасен: дикий и мрачный, с желтыми глазами, таящими в себе глубины, которых мне не дано было постичь. И запах у него был точно такой же, как и у всех остальных волков, которые меня окружали: густой, первобытный, мускусный. Даже сейчас, когда он лежал в моей комнате, я чуяла этот волчий запах, хотя на Сэме были медицинский костюм и новая кожа.

За окном завыл волк, негромко и пронзительно, за ним еще один. Ночной хор звучал все громче и громче, в нем недоставало скорбного голоса Сэма, но он все равно был великолепен. Сердце у меня защемило от непонятной тоски, а Сэм на полу негромко заскулил. Этот рвущий душу звук, застрявший где-то посередине между миром людей и миром волков, заставил меня очнуться.

— Ты скучаешь по ним? — прошептала я.

Сэм выбрался из своей импровизированной постели и остановился у окна, обхватив себя руками, — незнакомый силуэт на темном фоне.

— Нет. Да. Не знаю. Мне от этого… тошно. Как будто я здесь чужой.

Как это знакомо. Я попыталась выдавить из себя что-то такое, что могло бы его ободрить, но так и не придумала ничего, что прозвучало бы искренне.

— Но я такой, какой есть, — с вызовом произнес он, вздернув подбородок. Не знаю, кого он хотел убедить, меня или себя.

Он стоял у окна, пока волчий вой не достиг своего крещендо, и на глазах у меня выступили слезы.

— Иди сюда, поговорим, — сказала я, чтобы отвлечься самой и отвлечь Сэма. Он обернулся, но я не могла разглядеть его лица. — На полу холодно, спину застудишь. Давай забирайся ко мне.

— А как же твои родители? — спросил он, в точности как тогда в больнице. Я совсем почти уже собралась поинтересоваться, почему они так его волнуют, как вспомнила историю, которую он рассказал мне о своих родителях, и нежные бугристые рубцы у него на запястьях.

— Ты не знаешь моих предков.

— Где они, кстати? — спросил Сэм.

— Наверное, на вечеринке по случаю открытия галереи. Моя мама художница.

— Сейчас три часа ночи, — с сомнением в голосе напомнил он.

— Забирайся давай, — громче, чем намеревалась, сказала я. — Надеюсь, ты будешь хорошо себя вести. И не вздумай отбирать у меня одеяло. — Он все еще колебался, и я попросила: — Поторопись, пока не рассвело.

Он послушно поднял с пола подушку, но перед кроватью снова замялся. В темноте я с трудом различила мрачное выражение, с которым он обозревал запретную территорию кровати. Я не знала, то ли умилиться его нежеланию разделить постель с девушкой, то ли возмутиться, что я, очевидно, кажусь ему недостаточно привлекательной, раз в ответ на мое предложение он не бросился тут же на матрас рядом со мной.

В конце концов он все же забрался в постель. Под его тяжестью кровать заскрипела, и он, поморщившись, пристроился на самом дальнем от меня краешке, даже не под одеялом. Теперь его слабый волчий запах чувствовался сильнее, и я вздохнула, до странности довольная.

Сэм тоже вздохнул.

— Спасибо, — сказал он. Довольно чопорно, учитывая, что он лежал в моей постели.

— Не за что.

На меня вдруг навалилось осознание всего происходящего. Я лежала в постели с оборотнем. И не просто с оборотнем, а с моим волком. Снова и снова я воскрешала в памяти тот миг, когда на террасе вспыхнул свет и я увидела его. Меня охватила странная смесь возбуждения и нервозности.

Сэм повернул ко мне голову, словно почувствовал мое волнение. Его глаза поблескивали в темноте как будто совсем рядом.

— Они тебя покусали. Ты должна была тоже стать оборотнем.

В моих воспоминаниях волки обступили лежащее на снегу тело, они скалили зубы и рычали, и морды у них были в крови. Один из них, Сэм, потащил тело прочь от круга волков. Он нес его на двух ногах, оставляя за собой человечий след. Я чувствовала, что начинаю проваливаться в сон, и усилием воли заставила себя встряхнуться; не помню, ответила я Сэму или нет.

— Иногда мне жаль, что этого не случилось, — сказала я.

Он закрыл глаза, бесконечно далекий на другом конце кровати.

— Мне иногда тоже.

Глава 16

Сэм

42 °F

Проснулся я как от толчка и какое-то время лежал, хлопая глазами, и пытался сообразить, что меня разбудило. События вчерашнего вечера разом нахлынули на меня, и я понял, что разбудил меня не шум, а ощущение: ладонь, лежащая на моем локте. Грейс перевернулась во сне, и я не мог отвести глаз от ее пальцев на моей коже.

Здесь, рядом с девушкой, которая спасла мне жизнь, моя человеческая суть казалась величайшей победой.

Я повернулся на бок и стал смотреть, как она спит; спутанные волосы, падающие налицо, колыхались от ее мерного дыхания. Во сне она казалась абсолютно уверенной в том, что ей ничто не грозит, абсолютно безмятежной, как будто мое соседство ничуть ее не беспокоило. И это тоже была крошечная победа.

Я услышал, как по дому начал ходить ее отец, и замер, готовый в любой миг соскочить с кровати, если он придет будить Грейс в школу. Сердце у меня колотилось стремительно и бесшумно. Однако он ушел на работу, благоухая лосьоном после бритья: можжевеловый запах ударил мне в нос из-под двери. Следом за отцом собралась уходить и мать; она оглушительно громыхала чем-то на кухне и нежным голосом чертыхнулась, прежде чем захлопнуть за собой дверь. У меня в голове не укладывалось, что ни один из них не заглянул к Грейс, чтобы убедиться, что их дочь жива и здорова, тем более что накануне они вернулись домой глубокой ночью и не видели ее. Однако дверь оставалась закрытой.

Как бы там ни было, в медицинском костюме я чувствовал себя по-дурацки, к тому же в эту ужасную погоду, какая бывает в межсезонье, толку от него все равно никакого не было, так что, пока Грейс спала, я выскользнул из комнаты; она даже не пошевелилась. Очутившись на заднем крыльце, я остановился, нерешительно глядя на серебристую от инея траву. Хотя я позаимствовал у ее отца пару резиновых сапог, холодный утренний воздух все равно пощипывал через голенища мои голые лодыжки. Меня немедленно накрыло тошнотворным предчувствием превращения.

«Сэм, — сказал я себе, надеясь, что мое тело поверит в это. — Ты — Сэм».

Мне нельзя было замерзать, я вернулся в дом за чем-нибудь теплым. Чертова погода. Куда подевалось лето? В захламленном шкафу, пропахшем старьем и нафталином, я откопал ярко-голубую дутую куртку, в которой стал немедленно похож на дирижабль, и уже с большей уверенностью вышел во двор. Ножищи у отца Грейс были как у йети, так что я пошлепал в лес с грацией белого медведя, попавшего в кукольный домик.

Несмотря на холодный воздух, от которого дыхание белым облаком стыло у меня перед носом, я не мог не восхищаться лесом, одетым в насыщенные краски осени, поразительно красной и желтой листвой, яркой лазурью неба. Волком я никогда не обращал внимания на такие мелочи. Однако едва я начал пробираться к тайнику, где хранил свою одежду, как немедленно пожалел о тех возможностях, которые стали недоступны для меня в человеческом обличье. Хотя все мои чувства остались обостренными, я уже не мог отыскать по запаху многочисленные звериные тропы и почуять во влажном воздухе признаки того, что днем должно потеплеть. Обычно я слышал механическую симфонию мчащихся по шоссе легковых автомобилей и грузовиков и мог определить размер и скорость каждой машины. Но теперь я чувствовал лишь дымный запах осени, горящей палой листвы и полумертвых деревьев и улавливал лишь низкий, еле различимый гул моторов где-то вдалеке.

В обличье волка я почуял бы приближение Шелби еще задолго до того, как она показалась мне на глаза. Сейчас же она подобралась ко мне практически вплотную, прежде чем я почувствовал чье-то приближение. Волоски на шее встали дыбом, и меня охватило тревожное ощущение, будто кто-то дышит мне в такт. Я обернулся и увидел ее; она была крупная для самки, а ее белый мех при дневном свете казался обыденно желтоватым. Похоже, она спаслась из вчерашней бойни без единой царацинки. Слегка прижав уши, она склонила голову и оглядела мой комичный наряд.

— Чшш, — произнес я вслух и протянул руку раскрытой ладонью вверх, чтобы она могла обнюхать меня. — Это я.

Она с отвращением скривилась и медленно попятилась — должно быть, учуяла исходивший от меня запах Грейс. Я тоже его чувствовал; даже сейчас от волос, соприкасавшихся с ее подушкой, и от руки там, где кожи касались ее пальцы, исходил слабый аромат мыла.

Глаза Шелби настороженно сверкнули, совсем как когда она бывала в человечьем обличье. Такие уж у нас с Шелби были отношения; даже не помню, ссорились ли мы когда-нибудь. Я, как утопающий, цеплялся за свою человеческую суть — и за свою одержимость Грейс, — тогда как Шелби, облачившись в волчью шкуру, с радостью забывала все человеческое. Разумеется, на то у нее было множество причин.

Сейчас мы с ней стояли в этом сентябрьском лесу и наблюдали друг за другом. Она повела ушами, вбирая десятки звуков, недоступных моему человеческому слуху, и ноздри ее затрепетали: она пыталась определить, где я побывал. Я поймал себя на том, что вспоминаю ощущение палой листвы под лапами и терпкий, густой, дремотный запах осеннего леса, какими воспринимал их в волчьем обличье.

Шелби заглянула мне в глаза — поступок очень человеческий, учитывая, что мой ранг в стае был очень высок и такой вызов мне бросить могли только Пол или Бек, — и мне послышался ее человеческий голос, спрашивавший, как много раз прежде: «Неужели ты не скучаешь по всему этому?»

Я закрыл глаза, отгородившись от ее горящего взгляда и от собственных воспоминаний о своей волчьей ипостаси, и стал вспоминать Грейс, оставшуюся в доме. Ничто за всю мою жизнь в волчьем обличье не могло сравниться с прикосновением руки Грейс к моей руке. Я немедленно облек эту мысль в слова, а слова сами собой сложились в стихи:

Ты — моя смена времен года,
Ты — моя осень, зима и лето.
Весной я теряю себя с тобой,
Но как прекрасна утрата эта![Здесь и далее стихи автора переведены Б. М. Жужунавой.]

За ту секунду, которая ушла у меня на то, чтобы сочинить эту строфу и придумать к ней музыку, Шелби бесшумно скрылась в чаще.

Ее исчезновение, такое же неслышное, как и появление, напомнило мне о том, насколько я уязвим, и я поспешно поковылял к сарайчику, где хранилась моя одежда. Много лет назад мы с Беком по бревнышку перетащили старый сарай с его заднего двора на небольшую полянку в чаще леса.

Внутри хранился обогреватель, лодочный аккумулятор и несколько пластмассовых контейнеров, на каждом из которых значилось чье-то имя. Я открыл контейнер с моим именем и вытащил из него набитый рюкзак. В других контейнерах хранились еда, одеяла и запасные аккумуляторы — снаряжение, позволяющее какое-то время прожить в этой хижине, пока не примут человеческий облик все остальные члены стаи, — я же хранил в своем все необходимое для побега. Все, что было в этом рюкзаке, предназначалось для того, чтобы помочь мне как можно быстрее вернуться к человеческой жизни, и вот за это Шелби и не могла меня простить.

Я торопливо натянул одну поверх другой несколько футболок с длинным рукавом и джинсы; чересчур большие сапоги, позаимствованные у отца Грейс, сменил на шерстяные носки и стоптанные кожаные ботинки, сунул в карман кошелек с заработанными за лето деньгами, а все остальное запихнул в рюкзак. Я закрывал за собой дверь, когда краешком глаза заметил промелькнувший рядом темный силуэт.

— Пол, — сказал я, но черный волк, вожак нашей стаи, уже исчез. Сомневаюсь, чтобы он вообще меня узнал: для него я теперь был всего лишь еще одним человеком в нашем лесу, несмотря на смутно знакомый запах. У меня защипало в носу. В прошлом году Пол превратился в человека только в конце августа. Может, в этом году он вообще не превращался.

Я знал, что мне самому оставалось считаное число превращений. В прошлом году я превратился в человека в июне, хотя в позапрошлом это случилось ранней весной, еще до того, как сошел снег. А в этом году? Сколько еще мне пришлось бы ждать возвращения в собственное тело, не подстрели меня Том Калпепер? Я и сам толком не понимал, каким образом это помогло мне обрести человеческий облик в такую прохладную погоду. Я помнил, как было холодно, когда надо мной склонилась Грейс с полотенцем в руках. Лета не было уже давным-давно.

Буйство осенних красок повсюду вокруг хижины показалось мне теперь издевательством — свидетельство того, что миновал целый год, а я даже не заметил. Я вдруг с внезапной ужасающей уверенностью понял, что это мой последний год.

То, что я лишь сейчас познакомился с Грейс, казалось жестокой насмешкой судьбы.

Думать об этом не хотелось. Я бегом вернулся к дому, удостоверился, что машин родителей Грейс по-прежнему нет на месте. Войдя в дом, я на миг задержался перед дверью в спальню, потом долго слонялся по кухне, заглядывая в шкафчики, хотя есть мне на самом деле не особенно хотелось.

«Признайся. Тебе просто страшно туда возвращаться».

Мне отчаянно хотелось снова ее увидеть, этот непреклонный призрак, который долгие годы не давал мне покоя в лесу. Но я боялся, что, когда я окажусь с ней лицом к лицу в беспощадном свете дня, все изменится. Или, того хуже, ничего не изменится. Вчера вечером я истекал кровью у нее на крыльце. Спасти меня мог кто угодно, не обязательно она. Сегодня же мне было нужно нечто большее. А вдруг я для нее просто жалкая ошибка природы?