Грейс обняла меня за плечи, прижалась щекой, пытаясь утешить, хотя, наверное, даже не понимала, что меня тревожит.

— Как бы мне хотелось, — сказал я, — чтобы ты могла познакомиться с ними в их человеческом обличье.

Я не знал, как объяснить ей, какое огромное место они занимают в моей жизни, их голоса и лица в человеческом облике, их запахи и силуэты — в волчьем. Каким потерянным чувствовал я себя сейчас, единственный из всех в человечьей шкуре.

— Расскажи мне о них, — попросила Грейс; она стояла, уткнувшись лицом в мое плечо, и голос ее прозвучал глухо.

Я погрузился в воспоминания.

— Когда мне было восемь, Бек стал учить меня охотиться. Я ненавидел это занятие.

Мне вспомнилось, как я стоял в гостиной у Бека и смотрел на первые обледенелые сучья, блестящие и переливающиеся на утреннем солнце. Двор казался мне чужой планетой, полной опасностей.

— Почему? — спросила Грейс.

— Я не любил вида крови. Мне не нравилось обижать других. Мне было восемь.

В моих воспоминаниях я был маленький, жилистый, простодушный. Все предыдущее лето я наивно полагал, что этой зимой, с Беком, все будет по-другому, что я не превращусь в волка и буду до скончания века питаться яйцами, которые варил мне Бек. Но когда ночи стали холоднее и даже после самой короткой вылазки на улицу мышцы у меня сводила дрожь, я понял, что очень скоро превращение неизбежно произойдет, да и Бек будет варить мне яйца немногим дольше. Но это не означало, что такая перспектива вызывала у меня радость.

— Но зачем надо было охотиться? — спросила Грейс со своей всегдашней логикой. — Почему нельзя было оставить себе еду на улице?

— Ха. Я задал Беку тот же самый вопрос, и Ульрик сказал: «Ja, и енотам с опоссумами тоже?»

Грейс рассмеялась; моя жалкая пародия на немецкий акцент ужасно ей понравилась.

Моим щекам стало тепло; до чего же здорово было разговаривать с ней про стаю. Мне нравилось, как горят у нее глаза, как подрагивает от любопытства уголок ее губ: она знала, кто я такой, и хотела знать больше. Но это не значило, что я имею право все рассказать ей, ведь она не была одной из нас. Бек всегда повторял: «Единственные люди, которых мы должны защищать, это мы сами». Но Бек не знал Грейс. А Грейс была не просто человеком. Может, она не стала оборотнем, но ее укусили. В душе она была волчицей. Не могла не быть.

— И что произошло? — подстегнула меня Грейс. — На кого ты охотился?

— На кроликов, разумеется, — ответил я. — Бек повел меня в лес, а Пол ждал в фургоне, чтобы забрать потом, если я буду нестабилен и превращусь обратно в человека.

Я не мог забыть, как Бек остановил меня перед дверью и, наклонившись, заглянул мне в лицо. Я стоял неподвижно, изо всех сил стараясь не думать о превращении и о том, как будет хрустеть кроличья шея у меня на зубах. О том, что придется прощаться с Беком на зиму. Он взял меня за худое плечико и сказал: «Прости, Сэм. Не бойся».

Я ничего не ответил, потому что думал, что на улице холодно и Бек после охоты не превратится обратно в человека, так что не останется больше никого, кто знает, как правильно варить мне яйца. Бек отменно варил яйца. Но самое главное, благодаря Беку я остался Сэмом. Когда шрамы у меня на запястьях едва успели затянуться, я был опасно близок к превращению в нечто такое, что не было ни человеком, ни волком.

— О чем ты задумался? — спросила Грейс. — Ты замолчал.

Я вскинул глаза; я и сам не заметил, как отвел от нее взгляд.

— О превращении.

Подбородок Грейс уперся в мое плечо; она глянула мне в лицо, голос ее прозвучал нерешительно. Грейс задала вопрос, который уже задавала прежде:

— Это больно?

В памяти у меня прокрутился медленный, мучительный процесс превращения, когда корежатся мышцы, лопается кожа, трещат кости. Взрослые всегда старались скрыть свои превращения от меня, пытаясь уберечь от потрясения. Но не зрелище их преображения пугало меня — оно вызывало у меня одну только жалость, потому что даже Бек стонал от боли. Меня приводила в ужас мысль о том, что я изменюсь сам. Перестану быть Сэмом.

Я не умею врать, так что не стал и пытаться.

— Да, больно.

— Мне грустно думать, что тебе в детстве пришлось столько всего перенести, — сказала Грейс. Брови у нее изломились, глаза подозрительно блестели. — Мне ужасно тебя жалко. Бедный Сэм.

Она коснулась моего подбородка пальцем, и я прижался щекой к ее ладони.

Помню, я был страшно горд, что не кричал, когда превращался в волка на этот раз, в отличие от прошлого, когда я был младше и родители смотрели на меня круглыми от ужаса глазами. Помню, как Бек, уже волк, скачками повел меня в чащу, помню теплый, терпкий вкус моей первой крови. Я превратился обратно в человека после того, как Пол, закутанный в пальто и шляпу, забрал меня. Уже на обратном пути домой, в фургоне, меня настигло ужасающее ощущение одиночества. Я остался один; в том году Бек не собирался больше превращаться в человека.

И теперь я вновь стал тем восьмилетним мальчиком, одиноким и истерзанным. В груди у меня защемило, внезапно кончился воздух.

— Покажи мне, как я выгляжу, — попросил я Грейс, протягивая ей фотографии. — Пожалуйста.

Она забрала у меня пачку снимков и принялась сосредоточенно перебирать их в поисках какого-то; внезапно лицо ее просияло.

— Вот. Моя любимая.

Я взглянул на фотографию, которую она мне протянула. На меня смотрел волк с моими глазами, он настороженно выглядывал из чащи, и мех его вызолачивал солнечный свет. Я смотрел и смотрел, пытаясь найти в своей душе какой-то отклик. Ожидая, когда что-нибудь шелохнется в памяти. Несправедливо, что всех остальных волков я узнал на фотографиях, а сам для себя остался чужим. Что такого было в этом снимке, в этом волке, от чего у Грейс так засияли глаза?

А вдруг это был не я? Вдруг она влюбилась в какого-то другого волка и приняла меня за него? Откуда мне знать?

Грейс не подозревала о моих сомнениях и приняла мое молчание за восхищение. Она спустила ноги на пол и встала лицом ко мне, потом провела рукой по моим волосам и, поднеся ладонь к носу, с силой втянула в себя воздух.

— Знаешь, ты до сих пор пахнешь так же, как в волчьем обличье.

Сама того не ведая, она сказала, пожалуй, ту единственную вещь, которая способна была заставить меня приободриться. Я протянул ей снимок.

Грейс остановилась на пороге, серый силуэт в тусклом утреннем свете, и так посмотрела на меня: на мои глаза, мой рот, мои руки — что внутри у меня что-то мучительно сжалось и лопнуло.

Я считал, что я чужой здесь, в ее мире, мальчишка, застрявший между двумя жизнями и несущий с собой все опасности волчьего мира, но когда она произнесла мое имя, явно ожидая, что я пойду за ней, понял, что отдам все на свете, лишь бы остаться с Грейс.

Глава 22

Сэм

62 °F

Высадив Грейс, я слишком долго кружил по парковке, злясь на Джека, на дождь, на ограниченные возможности моего человеческого тела. Я догадывался, что здесь побывал волк, чуял его еле уловимый мускусный запах, но не мог ни определить направление, ни сказать точно, Джек это или нет. Я словно лишился зрения.

В конце концов я плюнул на все и, посидев в машине несколько минут, решил двинуть к дому Бека. Никаких других мыслей по поводу того, откуда начать поиски Джека, у меня все равно не было, а в лесу за домом ожидать встречи с волками было логично. Так что я направился обратно к моему старому летнему жилищу.

Я не знал, принимал ли в этом году вообще Бек человеческий облик, да и свои собственные летние месяцы помнил совсем смутно. Воспоминания сливались друг с другом, превращаясь в мешанину времен года и запахов, источники которых я не помнил.

Бек пробыл оборотнем дольше, чем я, поэтому казалось маловероятным, чтобы он превращался в этом году в человека, если не превращался даже я. Однако у меня было такое чувство, что превращений мне было отпущено больше, чем я уже израсходовал. Не так уж долго я был оборотнем. Куда же тогда подевались мои лета?

Мне нужен был Бек. Я нуждался в его руководстве. Я должен был узнать, отчего попавшая в меня пуля сделала меня человеком. И сколько времени оставалось у нас с Грейс. Я хотел знать, конец это или нет.

«Ты — лучший из них», — сказал он мне как-то раз, и выражение его лица до сих пор стояло у меня перед глазами. Честное, открытое, серьезное. Надежный якорь в бурном море. Я понимал, что он имеет в виду. Из всей стаи во мне оставалось больше всего человеческого. Это случилось после того, как они утащили Грейс с качелей.

Но когда я подъехал к дому, в нем по-прежнему было темно и пусто, и все мои надежды растаяли. Я подумал, что все остальные, должно быть, уже превратились в волков на зиму; молодых волков в стае оставалось не так уж и много. Если не считать Джека. Почтовый ящик был до отказа набит конвертами и почтовыми извещениями, призывающими Бека забрать остальную корреспонденцию на почте. Я выгреб их все и отнес в машину. У меня был ключ от его ящика на почте, но туда я собирался заехать позже.

Я отказывался верить, что никогда больше не увижу Бека. Однако факт оставался фактом: если Бека не было, никто не объяснил Джеку, что к чему. Кто-то должен был убрать его подальше от школы и цивилизации, пока не закончатся спонтанные превращения туда-обратно, которыми всегда страдали новообращенные волки. Его гибель и без того принесла стае достаточно бед. Не хватало только, чтобы он выдал нас, изменив облик на глазах у людей или покусав еще кого-нибудь.

Поскольку Джек уже нанес визит в школу, я решил исходить из предположения, что домой он тоже пытался наведаться, поэтому поехал к Калпеперам. Адрес их не был ни для кого секретом; все в городе знали громадный особняк в стиле Тюдоров, который был виден аж с шоссе. Единственный особняк во всем Мерси-Фоллз. В такое время едва ли кто-то был дома, но на всякий случай я все же оставил машину Грейс в полумиле от особняка и пошел через сосняк пешком.

Особняк, как я и предполагал, оказался безлюден; он нависал надо мной, точно старинный замок из какой-нибудь сказки. Быстрое обследование дверей выявило несомненное присутствие волчьего запаха.

Я не мог сказать, удалось ли Джеку проникнуть в дом или, подобно мне, он побывал здесь в отсутствие своих родных и уже вернулся обратно в лес. Я вдруг вспомнил, насколько уязвим в своем человеческом теле, и, обернувшись, принюхался, чтобы определить, не скрывается ли кто-нибудь в соснах. Там никого не оказалось. Во всяком случае, на таком расстоянии, с которого мой человеческий нюх мог это уловить.

Для порядка я забрался в дом, чтобы удостовериться, что Джек не сидит там, запертый в специальную комнату для чудовищ. Заботиться о том, чтобы не оставить следов взлома, я не стал, просто разбил кирпичом стекло в задней двери и открыл замок изнутри.

Очутившись в доме, я снова принюхался. Мне показалось, что я уловил волчий запах, но слабый и какой-то застарелый. Я не знал, почему от Джека так пахнет, однако двинулся на этот запах. След привел меня к массивным дубовым дверям; запах определенно исходил из-за них.

Я осторожно приоткрыл их и с силой втянул носом воздух.

Просторный зал был заполнен дикими зверями. Вернее, чучелами зверей. И не самых безобидных. Под высокими сумеречными сводами царила атмосфера не то выставки зоологического музея, не то какого-то храма смерти. Я попытался облечь свои чувства в стихи, но получилась всего одна строчка: «Скаля мертвые зубы, глядим в пустоту».

Меня передернуло.

В тусклом свете, сочившемся сквозь круглые окошки высоко над головой, казалось, что здесь хватило бы животных населить Ноев ковчег. Лисица сжимала в зубах чучело перепелки. Черный медведь тянул ко мне когтистые лапы. Рысь затаилась в вечной засаде у бревна. Белый медведь стоял на задних лапах, держа в передних чучело рыбы. Неужели из рыб тоже делают чучела? Мне такое и в голову никогда не приходило.

И тут, посреди стада оленей разнообразных форм и размеров, я увидел источник того самого запаха, который уловил раньше. На меня, повернув голову, смотрел волк. Зубы его были оскалены, взгляд стеклянных глаз казался угрожающим. Я подошел к нему, коснулся рукой жесткого меха. От моего прикосновения застарелый запах усилился, выдавая свои секреты, и я узнал неповторимый дух нашего леса. Руки у меня против воли сжались в кулаки, по коже побежали мурашки, и я поспешно отступил от чучела. Он был одним из наших. А может, и нет. Может, это был просто волк. Вот только я никогда раньше не встречал в нашем лесу обыкновенных волков.

— Кто ты? — прошептал я.

Единственное, что сохранялось у оборотня неизменным в обеих его ипостасях — глаза, — давным-давно заменили стекляшками. Неужели и Дерек, которого изрешетили пулями в ту ночь, когда подстрелили меня, тоже займет свое место в этом жутком зверинце? При мысли об этом меня замутило.

Я в последний раз обвел зал взглядом и двинулся к выходу. Все, что оставалось во мне звериного, кричало: прочь отсюда, от этого тусклого запаха смерти, пропитывающего зал. Джека здесь не было. Оставаться здесь дольше было незачем.

Глава 23

Грейс

52 °F

— Доброе утро. — Папа оторвался от термокружки, в которую наливал кофе, и взглянул на меня. Для субботы он был одет слишком строго; очевидно, собирался на встречу с каким-нибудь богатым инвестором. — Мы с Ральфом договорились встретиться в офисе в половине девятого. По поводу базы отдыха в Виндхейвене.

Я похлопала глазами, пытаясь проморгаться. Тело казалось затекшим и неповоротливым со сна.

— Не разговаривай со мной сейчас. Я еще не проснулась.

Сквозь сонный туман я почувствовала укол совести за свою неприветливость; мы с ним практически не виделись несколько дней, где уж было толком пообщаться. Накануне мы с Сэмом весь вечер говорили про странный зал с чучелами в особняке Калпеперов и с постоянным раздражением, точно от кусачего свитера, ломали голову в догадках, где Джек появится в следующий раз. Самое обычное утро с папой казалось внезапным возвращением к моей жизни до Сэма.

Папа протянул мне кофейник.

— Будешь?

Я подставила ему сложенные ковшом руки.

— Лей прямо сюда. Я хоть умоюсь, что ли. А где мама?

Наверху было подозрительно тихо. Обычно, когда мама собиралась куда-нибудь, из родительской спальни доносился слабоидентифицируемый грохот и цоканье каблуков по полу.

— Уехала в какую-то галерею в Миннеаполис.

— В такую рань? Сейчас же практически вчера.

Отец ничего не ответил; взгляд его был направлен поверх моей головы на экран телевизора, на котором мелькали кадры какого-то утреннего ток-шоу. Гость программы, одетый в подобие военной формы, был окружен разнообразными зверятами в клетках и коробках. Я немедленно вспомнила про зал с чучелами, о котором рассказывал Сэм. Одна из пары ведущих опасливо погладила детеныша опоссума, тот зашипел, и папа нахмурился, глядя на экран.

— Папа. Прием! Налей мне чашку кофе, а не то я умру. Кто тогда будет убирать мой труп?

Папа, не отрываясь от телевизора, принялся шарить в шкафчике в поисках кружки. Нащупав мою любимую — зеленовато-голубую, которую сделала одна из маминых подруг, — он придвинул ее ко мне вместе с кофейником. Я налила себе кофе, и пар ударил мне в лицо.

— Ну, Грейс, как у тебя дела в школе? — поинтересовалась я у самой себя.

Папа кивнул, наблюдая за детенышем коалы, который пытался вырваться из рук хозяина.

— Все в полном порядке, — ответила я на свой вопрос, и папа с отсутствующим видом поддакнул. — Только кто-то притащил в школу стаю панд, — добавила я, — а учителя отдали нас на съедение племени каннибалов. — Я сделала паузу, чтобы посмотреть, дошли до него мои слова или нет, потом продолжила: — Все здание загорелось, потом я завалила экзамен по драматическому мастерству, а потом секс-секс-секс-секс.

Отсутствующее выражение внезапно исчезло из папиных глаз, он обернулся ко мне и нахмурился.

— Чему, ты говоришь, вас учат в школе?

Что ж, по крайней мере, из моей речи он уловил больше, чем я предполагала.

— Да так, ничему интересному. На английском учимся писать рассказы. Терпеть их не могу. Писателя из меня не выйдет.

— Рассказы про секс? — с сомнением уточнил папа.

Я покачала головой.

— Поезжай на работу, папа, а то опоздаешь.

Отец почесал подбородок; бреясь, он пропустил небольшой островок щетины.

— Да, кстати. Нужно отдать Тому состав для чистки ружья. Ты его не видела?

— Какой еще состав?

— Для чистки ружья. По-моему, я оставил его на столешнице. Или, может, под раковиной…

Он присел на корточки и принялся рыться в шкафчике под раковиной.

Я нахмурилась.

— Зачем тебе понадобился состав для чистки ружья?

Он махнул в сторону своего кабинета.

— Чтобы почистить ружье.

В мозгу у меня прозвенел тревожный звоночек. Я знала, что у папы есть ружье; оно висело в кабинете на стене. Но на моей памяти он ни разу его не чистил. Ружья ведь полагается чистить после использования?

— Зачем ты брал очиститель?

— Том одолжил его мне, чтобы я почистил ружье после нашей вылазки. Я знаю, надо бы чистить его почаще, но когда я им не пользуюсь, это совершенно вылетает у меня из головы.

— Том Калпепер? — уточнила я.

Отец выбрался из шкафчика с бутылкой в руке.

— Ну да.

— Ты ходил стрелять с Томом Калпепером? Пару дней назад?

Я почувствовала, как горят у меня щеки. Господи, только бы он ответил «нет»!

Отец посмотрел на меня. С таким выражением он обычно смотрел, когда хотел сказать что-то вроде «Грейс, ты же умная девочка».

— Надо было что-то делать, Грейс.

— Ты тоже участвовал в облаве? На волков? — набросилась на него я. — У меня в голове не укладывается, что ты…

Я вдруг живо представила, как мой папа крадется по лесу с ружьем в руке, гоня перед собой волков, и мне стало так тошно, что я не договорила.

— Грейс, я пошел на это и ради тебя тоже, — сказал он.

— Ты в кого-нибудь попал? — очень тихо спросила я.

Он, похоже, понял, что это очень важный вопрос.

— Я стрелял только в воздух, — ответил он.

Не знаю, правда это была или ложь, но разговаривать с ним мне расхотелось. Я покачала головой и отвернулась.

— Ну, не дуйся, — сказал отец. Он поцеловал меня в щеку — я даже не шелохнулась, — взял термокружку и портфель. — Будь паинькой. Пока.

Я стояла в кухне, обеими руками обхватив голубую кружку, и слушала, как отцовский «таурус», взревев, отъезжает от дома. Когда шум мотора затих, дом погрузился в знакомую тишину, такую уютную и тоскливую одновременно. Это могло быть любое утро — та же тишина и та же чашка кофе в моих руках — однако же не было. Слова папы «Я стрелял только в воздух» до сих пор висели в воздухе.

Он знал, как я отношусь к волкам, и все равно у меня за спиной пошел на облаву вместе с Томом Калпепером.

Мне было больно от предательства.

Негромкий шум от двери привлек мое внимание. Сэм, с мокрыми и торчащими после душа волосами, стоял в коридоре и смотрел на меня. В глазах у него застыл вопрос, но я не стала ничего говорить. Я думала о том, как поступил бы папа, если бы узнал про Сэма.