Мэгги Стивотер

Превращение

Тесс — отчасти за дельные советы, но главным образом за все то, что в промежутках между ними

Пролог

ГРЕЙС

Это история парня, который когда-то был волком, и девушки, которая медленно, но верно превращалась в волчицу.

Всего несколько месяцев назад Сэм был существом из мифов. Его недуг был неисцелим. Он неотвратимо ускользал от меня. Его тело являло собой загадку, непостижимо странную, поразительную и пугающую.

И вот пришла весна. Совсем скоро вернувшееся тепло заставит оставшихся волков сбросить волчью шкуру и принять человеческий облик. Сэм по-прежнему остается Сэмом, Коул — Коулом, и только я одна не пойми кто.

Еще год назад я ни о чем другом и не мечтала. У меня была масса причин для желания присоединиться к волчьей стае, которая обитает в лесу за моим домом. Но тогда я следила за волками, дожидаясь, когда один из них придет ко мне, а теперь они следят за мной в ожидании, когда я приду к ним.

Их глаза, человеческие глаза на волчьих мордах, похожи на воду: голубые, как отражающееся в озере весеннее небо; коричневые, как взбаламученный после дождя ручей; зеленые, как затянутый тиной пруд; серые, как река в ледоход. Прежде лишь желтые глаза Сэма следили за мной из-за мокнущих под дождем берез, а теперь я чувствую на себе пристальный взгляд целой стаи. Он давит на меня безмолвным бременем того, что известно нам друг о друге.

Сейчас, когда мне известна их тайна, волки кажутся мне незнакомцами. Прекрасными и притягательными, но все же незнакомцами. За каждой парой глаз скрывается незнакомый мне человек. Единственный из них, кого я знаю по-настоящему, это Сэм, и сейчас он рядом со мной. Моя рука в его руке, его щека касается моей шеи.

Но я больше не властна над своим телом. Теперь я стала неизвестно кем, непонятно кем.

Это история любви. Я и не подозревала, что любовь бывает такой многоликой и что она способна действовать на людей так по-разному.

Я не подозревала, что есть столько способов сказать «прощай».

1

СЭМ

Теперь, когда я знал, что до конца жизни останусь человеком, крошечный городок Мерси-Фоллз в Миннесоте открывался мне совершенно с иной стороны. Прежде он существовал для меня лишь в летний зной — бетонные тротуары и рвущаяся к солнцу листва, запах нагретого асфальта и висящих в воздухе выхлопных газов.

Теперь, когда весна одела ветви нежной розовой дымкой, я чувствовал себя здесь как дома.

С тех пор как сбросил волчью шкуру, я пытался заново научиться быть обычным парнем. Я вернулся на работу в «Корявую полку», с головой погрузился в новые слова и шорох страниц. Перешедший мне по наследству джип, намертво пропахший Беком и моей жизнью в стае, я продал и купил вместо него «фольксваген-гольф»; в него помещались только мы с Грейс и моя гитара. Я старался не морщиться, когда в приоткрытую дверцу внезапно врывался холодный воздух. Я постоянно напоминал себе, что больше не одинок. По вечерам мы с Грейс украдкой пробирались к ней в комнату, я сворачивался клубочком рядышком с ней, вдыхал запах моей новой жизни и слушал, как бьется в такт ее сердцу мое собственное.

И если это самое сердце вдруг екало, когда ветер доносил из леса протяжный волчий вой, моя немудрящая обычная жизнь становилась мне утешением. Я мог рисовать в воображении череду рождественских вечеров — в этом году, и в следующем, и через год, которые я намеревался провести рядом с этой девушкой — преимущество старения в нынешней моей непривычной шкуре. Я понимал это. Я получил все.

Дар времени сокрыт во мне,
И будущее стало явным мне.

Я начал носить гитару с собой в магазин. Торговля шла вяло, так что я мог часами мурлыкать песни собственного сочинения, и единственными моими слушателями были уставленные книгами полки. Небольшой блокнотик, который купила мне Грейс, мало-помалу заполнялся записями. Каждая новая дата, нацарапанная наверху страницы, означала очередную маленькую победу над уходящей зимой.

Сегодняшний день ничем не отличался от череды предыдущих: слякотные улицы были все так же пустынны. Жители Мерси-Фоллз не спешили за покупками. Однако вскоре после того, как открылся магазин, я с удивлением услышал звяканье колокольчика на входной двери. Я пристроил гитару между стеной и табуретом и вскинул глаза.

— Привет, Сэм.

Изабел. Непривычно было видеть ее одну, без Грейс, да еще не где-нибудь, а в книжном магазине, посреди моего уютного мирка из бумажных переплетов. После того как прошлой зимой она лишилась брата, голос у нее стал резче, а взгляд пронзительней, чем когда мы только познакомились. Она одарила меня проницательным взглядом искушенной женщины, и я немедленно почувствовал себя наивным дурачком.

— Что новенького? — осведомилась она, усаживаясь на свободный табурет по соседству с моим и закидывая одну длинную ногу на другую.

Грейс спрятала бы ноги под сиденье. Изабел увидела мой чай и отпила глоток, потом протяжно вздохнула.

Я покосился на оскверненный стакан.

— Да ничего особенного. Ты подстриглась?

Вместо безукоризненных белокурых локонов на голове у нее была экстремально короткая стрижка; она казалась очень красивой и очень порочной.

Изабел вскинула бровь.

— Не замечала за тобой склонности…

— А у меня ее и нет.

Я придвинул к ней нетронутый мною одноразовый стаканчик с чаем — мол, допивай. Пить после нее показалось мне двусмысленным.

— Иначе я поинтересовался бы, почему ты в такое время не в школе, — добавил я.

— Туше, — произнесла Изабел и взяла стаканчик с таким видом, как будто он с самого начала принадлежал ей.

Она изящно опустила плечики, я сгорбился на своем табурете, точно стервятник. Часы на стене отсчитывали секунду за секундой. Небо за окном затягивали по-зимнему низкие белые облака. Я проводил взглядом дождевую каплю; она шлепнулась на асфальт и застыла. Мысли мои переползли с видавшей виды гитары на лежащий на прилавке томик Мандельштама («Дано мне тело — что мне делать с ним, таким единым и таким моим?»). В конце концов я нагнулся и включил музыкальный центр, скрытый под прилавком; из динамиков над головой полилась музыка.

— Я регулярно замечаю вокруг нашего дома волков. — Изабел взболтала жидкость на дне стаканчика. — Ну и отрава.

— Зато для здоровья полезно.

Мне было до боли жаль, что она забрала чай; в такой холод горячее питье давало мне ощущение безопасности. Теперь я вполне мог обходиться и без него, но со стаканчиком в руке все равно чувствовал себя увереннее.

— Далеко от дома?

Она пожала плечами.

— В лесу; с моего третьего этажа они видны как на ладони. У них определенно отсутствует инстинкт самосохранения, иначе они держались бы подальше от моего папочки. Он волков не жалует.

Она покосилась на рваный шрам у меня на шее.

— Да уж, я помню, — отозвался я. У Изабел тоже не было причин испытывать к ним симпатию. — Если вдруг наткнешься на кого-нибудь из них в человеческом обличье, свистнешь мне, ладно? Пока твой отец не наделал из них чучел и не выставил их у вас в вестибюле.

Изабел метнула на меня такой взгляд, что кто-нибудь менее стойкий на моем месте непременно бы окаменел.

— Кстати, о вестибюлях, — произнесла она. — Ты теперь живешь в том громадном доме один?

Я там не жил. С одной стороны, я понимал, что должен занять место Бека, встретить остальных членов стаи, когда холода закончатся и они начнут принимать человеческий облик, должен позаботиться о четырех новообращенных волках, которые, должно быть, сейчас готовились к превращению в людей, но все мое существо противилось мысли о том, что мне придется торчать там, не имея ни малейшей надежды снова увидеть Бека.

Все равно это не мой дом. Мой дом там, где Грейс.

— Да, — ответил я Изабел.

— Врешь, — язвительно улыбнулась она. — Грейс умеет врать куда убедительней. Скажи-ка, где у вас медицинские справочники? И не делай такое удивленное лицо — вообще-то я здесь по делу.

— Ни минуты в этом не сомневался, — заверил ее я и указал на один из стеллажей. — Но мне нужно понять, что это за дело.

Изабел сползла с табурета и подошла к указанному мной стеллажу.

— Я здесь потому, что в «Википедии» есть далеко не все.

— О том, чего нельзя найти в Интернете, можно писать книги, — заметил я.

Теперь, когда она поднялась, дышать мне стало легче. Я принялся складывать из копии накладной журавлика.

— Тебе ли этого не знать, — поддела меня Изабел. — Ты ведь у нас когда-то был воображаемым существом.

Я поморщился и продолжил складывать журавлика. Черно-белые полосы штрих-кода расчерчивали одно из крыльев, из-за чего второе казалось больше. Я взял ручку и совсем уже было собрался разлиновать второе крыло точно такими же полосами, но в последний момент передумал.

— Так что именно тебе нужно? На самом деле у нас тут серьезной медицинской литературы кот наплакал. В основном всякая дребедень из серии «Помоги себе сам» и книги по нетрадиционной медицине.

Изабел присела на корточки перед полкой.

— Сама не знаю, — задумчиво проговорила она. — Пойму, когда найду. Знаешь, есть такой справочник… здоровенный такой талмуд? Там описано все, что может случиться с человеком.

— «Кандид», [«Кандид, или Оптимизм» — философская повесть Вольтера, главный герой которой, наивный юноша Кандид, сталкивается в жизни с множеством разнообразных испытаний. (Здесь и далее прим. перев.)] — пошутил я, но в магазине не было никого, способного оценить эту шутку, так что я, помолчав, предположил: — Справочник Мерка?

— Он самый.

— Его сейчас нет, но я могу заказать, — даже не заглядывая в каталог, сказал я. — Новый стоит недешево, но, думаю, я смогу найти для тебя подержанный. К счастью, болезни со временем не меняются. — Я продел сквозь спину моего журавлика нитку и забрался на прилавок, чтобы подвесить его над головой. — Да он, наверное, не так уж и нужен в хозяйстве, если только ты не собираешься стать врачом.

— Я об этом подумываю, — произнесла Изабел решительным тоном.

До меня не сразу дошло, что она доверила мне свою тайну, и я не успел ничего сказать ей в ответ, потому что дверной колокольчик звякнул снова, возвещая о появлении еще одного покупателя.

— Одну минуточку, — произнес я, балансируя на прилавке на цыпочках, чтобы обмотать второй конец нитки вокруг лампы у меня над головой. — Если у вас возникнут вопросы, обращайтесь.

Хотя повисшая пауза была мгновенной, я отметил, как красноречиво умолкла Изабел, и нерешительно опустил руки.

— Не беспокойтесь, — спокойным и поразительно деловым тоном произнес вошедший. — Я подожду.

В его голосе было что-то такое, отчего мне мгновенно расхотелось доводить до конца мою ребяческую затею. Я обернулся и увидел, что у прилавка стоит полицейский и смотрит на меня, задрав голову. Со своей высоты я отлично видел все, чем был увешан его поясной ремень: пистолет, рацию, перцовый баллончик, наушники и сотовый телефон.

Когда тебе есть что скрывать, пусть даже в этом нет ничего противозаконного, появление на рабочем месте офицера полиции производит поразительный эффект.

Я медленно слез с прилавка и, равнодушно махнув в сторону журавлика, сказал:

— А, все равно ничего не выходит. Вы… вы что-то хотели?

Голос у меня дрогнул; я понимал, что он явился сюда не ради того, чтобы побеседовать о книгах. На шее лихорадочно и настойчиво запульсировала жилка. Изабел как ветром сдуло, и торговый зал казался абсолютно пустым.

— Вообще-то я хотел бы с вами поговорить, если вы не заняты, — произнес полицейский вежливо. — Вы же Сэмюель Рот?

Я кивнул.

— Моя фамилия Кениг, — представился он. — Я расследую дело Оливии Маркс.

Дело Оливии. У меня похолодело под ложечкой. Оливию, лучшую подругу Грейс, в прошлом году случайно укусили, и последние несколько месяцев она провела в волчьем обличье в Пограничном лесу. Ее родные считали, что она сбежала из дома.

Эх, была бы здесь Грейс! Если бы вранье включили в программу Олимпийских игр, Грейс заняла бы первое место. При всей ее ненависти к написанию сочинений вешать окружающим лапшу на уши ей удавалось потрясающе.

— А-а, — протянул я. — Оливия.

Присутствие полицейского, который собирался меня допрашивать, нервировало, но, как ни странно, еще сильнее нервировало то, что Изабел, которая и так все знала, тоже должна была все услышать. Я представил, как она прячется за одним из стеллажей, презрительно вздергивая бровь всякий раз, когда с моих неискушенных губ срывается очередная неприкрытая ложь.

— Вы ее знали?

Вопрос был задан дружелюбным тоном, но насколько дружелюбным может быть человек, который заканчивает свой вопрос словом «верно»?

— Немного, — ответил я. — Сталкивались несколько раз на улице. Только я с ней не учился.

— А где вы учились?

И снова вопрос Кенига прозвучал вполне учтиво и даже светски. Я попытался убедить себя, что он кажется мне подозрительным только потому, что мне есть что скрывать.

— Я был на домашнем обучении.

— Моя сестра тоже, — заметил Кениг. — Она доводила нашу мать до белого каления. Но с Грейс Брисбен вы знакомы хорошо.

И снова это его «верно?». Может, он начал с вопросов, ответы на которые были известны ему и без меня? Я ни на миг не забывал о том, что нас слушает Изабел.

— Да, — сказал я. — Она моя девушка.

Этой информацией они, возможно, не располагали, да она их, вероятно, и не интересовала, но мне почему-то хотелось, чтобы Изабел это слышала.

К моему удивлению, Кениг улыбнулся.

— Я знаю.

Хотя улыбка казалась искренней, я весь напрягся, пытаясь понять, игра это или нет.

— Грейс и Оливия дружили, — продолжал Кениг. — Можете вспомнить, когда вы в последний раз видели Оливию? Я не прошу вас назвать точную дату, но постарайтесь припомнить хотя бы приблизительно.

Он раскрыл небольшой голубой блокнот и приготовился записывать.

— Э-э… — Я видел Оливию всего несколько недель назад; тогда ее белую шкуру припорашивал снег, впрочем, едва ли стоило сообщать об этом Кенигу. — Я видел ее в городе. Прямо здесь. Перед магазином. Мы с Грейс выходили из магазина и наткнулись на Оливию с братом. Это было несколько месяцев назад. В ноябре? Или в октябре? Прямо перед тем, как она пропала.

— Не знаете, Грейс после этого ее видела?

Я с трудом выдержал его взгляд.

— По-моему, тогда она тоже видела Оливию в последний раз.

— Подросткам очень трудно выжить в одиночку, — сказал Кениг, и на этот раз меня охватила абсолютная уверенность, что он видит меня насквозь и его слова исполнены особого смысла; он намекает на то, что я лишился покровительства Бека. — А беглецам особенно трудно. Подростки сбегают по многим причинам, и, судя по тому, что я узнал от учителей и домочадцев Оливии, возможно, причиной могла стать депрессия. Нередко подростки сбегают просто потому, что хотят вырваться из дома, но они понятия не имеют, как выживать в этом мире. Так что иногда их побег заканчивается в соседнем доме. Иной раз…

Я не дал ему договорить.

— Мистер… Кениг? Я понимаю, к чему вы клоните, но в доме у Грейс Оливии нет. Грейс не носит ей еду и не прикрывает ее. Мне хотелось бы, ради блага Оливии, чтобы все было так просто. И ради блага Грейс тоже. Я был бы счастлив сообщить вам, что мне известно точное местонахождение Оливии. Но нам точно так же, как и вам, остается только гадать, когда она вернется.

Интересно, Грейс таким же образом придавала своему вранью убедительности? Трансформировала его в то, во что могла поверить сама?

— Вы же понимаете, я должен был задать этот вопрос.

— Я понимаю.

— Что ж, спасибо, что уделили мне время. Если вам что-нибудь станет известно, пожалуйста, свяжитесь со мной. — Кениг развернулся было к выходу, но остановился. — А что вы знаете о лесе?

Я помертвел. Превратился в волка, замершего между деревьями, молящегося про себя, чтобы его не заметили.

— Что вы имеете в виду? — слабым голосом произнес я.

— Родные Оливии сказали, что она много фотографировала волков в лесу и что Грейс тоже интересуется волками. Вы разделяете этот интерес?

Я лишь молча кивнул.

— Как вы думаете, не могла она попытаться в одиночку выжить в лесу, вместо того чтобы уехать в другой город?

Я почувствовал растущую панику, перед глазами замелькали картины, как полицейские и родные Оливии акр за акром прочесывают лес, пытаясь отыскать следы человеческой жизнедеятельности. И возможно, найдут их.

— Оливия никогда не казалась мне любительницей жизни на природе, — делано небрежным тоном произнес я. — Мне это кажется крайне маловероятным.

Кениг кивнул каким-то своим мыслям.

— Что ж, еще раз спасибо, — сказал он.

— Не за что, — отозвался я. — Удачи вам.

Дверь, звякнув, захлопнулась за ним; как только патрульная машина тронулась, я оперся локтями на прилавок и закрыл руками лицо. Господи.

— Поздравляю, ты делаешь успехи, — сказала Изабел, с шорохом поднимаясь из-за стойки с документальной литературой. — Ты даже почти не был похож на психа.

Я ничего не ответил. В голове у меня крутились вопросы, которые полицейский мог бы мне задать, и я разнервничался еще сильнее, чем когда он здесь был. Он мог бы спросить, куда подевался Бек. Или о том, слышал ли я о пропавших ребятах из Канады. Или что мне известно о гибели брата Изабел.

— Да что с тобой такое? — спросила Изабел; на этот раз ее голос раздался совсем близко. Она плюхнула на прилавок стопку книг, увенчанную кредитной картой. — Ты отлично справился. Это всего лишь опрос свидетелей. Он ни в чем тебя не подозревает. Господи, да у тебя руки трясутся.

— Да, не выйдет из меня преступника, — отозвался я, но руки у меня тряслись не поэтому.

Будь здесь Грейс, я рассказал бы ей правду: я ни разу не разговаривал с полицейскими с тех пор, как моих родителей посадили в тюрьму за то, что они перерезали мне вены. От одного вида офицера Кенига в душе у меня всколыхнулись тысячи подспудных воспоминаний.

Голос Изабел сочился язвительностью.

— И не надо, потому что ты не делаешь ничего противозаконного. Кончай психовать и займись своими обязанностями. Мне нужен чек.

Я пробил ей книги и сложил их в пакет, то и дело поглядывая в окно на пустынную улицу. Голова у меня шла кругом от воспоминаний о полицейских мундирах, волках в лесу и голосах, которых я не слышал добрый десяток лет.

Протягивая ей пакет с книгами, я чувствовал, как зудят шрамы на запястьях, словно от пробудившихся воспоминаний вскрылись старые раны.

На миг мне почудилось, что Изабел хочет сказать что-то еще, но она лишь молча покачала головой и произнесла:

— Некоторые люди просто не созданы для вранья. Пока, Сэм.