Мэгги Стивотер

Вечность

Для тех, кто выбрал «да»

Ach der geworfene, ach der gewagte Ball,
F?llt er die H?nde hicht anders mit Wiederkehr:
Rein um sein Heimgewicht ist er mehr.


О, этот брошенный, этот отважный мяч,
Снова вернется он в руки твои, но иначе:
Станет весомее он с возвращеньем домой.

Райнер Мария Рильке

ПРОЛОГ

ШЕЛБИ

Я умею передвигаться почти без шума.

Спешка — враг тишины. Нетерпение вредит охоте.

Я никуда не спешу.

Я бесшумно крадусь под покровом темноты. В воздухе танцуют пылинки; лунный свет, проникающий сквозь листву, превращает их в созвездия.

Тишину нарушает лишь мое дыхание, плавно выходящее сквозь оскаленные зубы. Подушечки лап беззвучно ступают по влажной земле. Ноздри раздуваются. Я вслушиваюсь в биение собственного сердца, заглушаемое негромким журчанием ручья где-то неподалеку.

Под лапой с хрустом ломается сухая ветка.

Я замираю.

Жду.

Потом медленно-медленно поднимаю лапу. Тихо, приказываю себе. Дыхание стынет на оскаленных резцах. Мое внимание привлекает какой-то шорох неподалеку. Я прислушиваюсь. Пустое брюхо сводит от голода.

Я продвигаюсь чуть дальше во тьму. Уши у меня стоят торчком; охваченный паникой зверь где-то Мэгги Стивотер поблизости. Олень? Томительную паузу заполняет стрекот какого-то ночного насекомого. Знать бы, крупный там зверь или нет. Если он ранен, я справлюсь с ним и в одиночку.

Что-то мягкое касается моей лопатки.

Очень хочется шарахнуться.

Очень хочется обернуться и щелкнуть зубами.

Но я не могу нарушить тишину. Долгий-долгий миг я стою неподвижно, потом поворачиваю голову и смотрю, что такое продолжает невесомо касаться моего уха.

Это нечто, названия чему я не знаю; оно парит в воздухе, подхваченное ветром. Снова, снова и снова оно касается моего уха. Я напрягаю разум, силясь воскресить в памяти название.

Бумага?

Я не понимаю, что она здесь делает, такая похожая на лист на этой ветке, и все-таки не лист. Меня охватывает смутная тревога. Чуть поодаль раскиданы по земле странные вещи, издающие незнакомый, враждебный запах. Шкура какого-то опасного зверя, брошенная и бесхозная. Я пячусь от них, оскалив зубы, и вдруг вижу мою жертву.

Только это не олень.

Это девушка, скорчившаяся в грязи. Поскуливая, она скребет пальцами землю. В свете луны кожа ее кажется неестественно белой. От нее волнами исходит страх. Он прямо-таки бьет в нос. Я и без того насторожена, а теперь шерсть у меня на загривке начинает вставать дыбом. Она не волчица, но пахнет от нее волком.

Я не издаю ни звука.

Девушка не замечает, как я приближаюсь.

Когда она открывает глаза, я стою прямо перед ней, едва не касаясь ее носом. Морду обжигает ее прерывистое дыхание, но при виде меня она перестает дышать.

Мы смотрим друг на друга.

Чем дольше я чувствую ее взгляд, тем сильнее вздыбливается шерсть у меня на загривке.

Ее пальцы сжимаются. Когда она шевелится, человеком от нее пахнет сильнее, а волком слабее. Все внутри меня кричит об опасности.

Я оскаливаю зубы и пячусь задом. Все, чего мне сейчас хочется, — бежать прочь, затеряться среди деревьев, оказаться подальше от нее. Внезапно вспоминается повисший на дереве лист бумаги и брошенная шкура. Я чувствую себя окруженной со всех сторон: впереди меня эта странная девица, позади невесть как оказавшийся здесь листок. Я припадаю к земле, поджав хвост.

Рык начинает рваться из горла так медленно, что я сперва ощущаю его на языке и только потом слышу.

Я зажата между ней и вещами, от которых пахнет ею; вещами, повисшими на ветках и разбросанными по земле. Девушка не сводит с меня глаз, будто призывая помериться силами, не отпуская. Я ее пленница, и спасения мне нет.

Как только она закричит, я убью ее.

1

ГРЕЙС

Значит, теперь я не только оборотень, но еще и воровка.

Я очнулась в человеческом теле на опушке Пограничного леса. Где именно, было не понять: леса у нас тянутся на многие мили. Для волка — не расстояние. Для девушки — еще какое. День был теплый, погожий — просто замечательный, по меркам миннесотской весны. Если, конечно, вы не очнулись неизвестно где нагишом.

Все тело ломило. Казалось, меня связали в узел, развязали, а потом связали заново. Кожа зудела, особенно на лодыжках, локтях и коленях. В одном ухе звенело. Голова кружилась, перед глазами все плыло. И не оставляло странное ощущение дежавю.

Усугубляло мое беспокойство то, что я очнулась нагишом не просто неизвестно где, а вблизи цивилизации. Не обращая внимания на лениво кружащих надо мной мух, я поднялась и огляделась по сторонам. Сбоку от деревьев виднелось несколько маленьких домиков. Под ногами валялся разодранный пакет с мусором; его содержимое было разбросано по земле. Выглядело оно подозрительно; не исключено, что я успела им позавтракать. В дальнейшие размышления на эту тему я предпочла не вдаваться.

Впрочем, мне вообще не хотелось размышлять о чем бы то ни было. Мысли возвращались в голову какими-то судорожными обрывками, всплывая в памяти, точно полузабытые сновидения. А вместе с ними пришли и воспоминания об этом мгновении — первом полубессознательном миге после превращения в человека, которое мне приходилось переживать снова и снова. И каждый раз в новых обстоятельствах. Мало-помалу до меня дошло, что в этом году я превращаюсь уже не в первый раз. И я не помнила ничего из того, что происходило в промежутках. Ну почти ничего.

Я зажмурилась. Перед глазами стояло его лицо, желтые глаза, темные волосы. Я помнила ощущение своей руки в его руке. Помнила, как мы с ним сидели бок о бок в машине, которой, кажется, больше не существовало.

Но я не помнила его имени. Как я могла забыть его имя?

Где-то вдалеке прошуршали автомобильные шины. Машина проехала, и звук медленно затих, напоминание о близости реального мира.

Я снова открыла глаза. Думать о нем было нельзя. Я запретила себе думать. Я вспомню. Обязательно вспомню. Но сейчас следовало сосредоточиться на более неотложных вещах.

Вариантов у меня было не густо. Можно вернуться в теплый весенний лес и надеяться, что в самом ближайшем времени я снова превращусь в волчицу. Вот только ощущала я себя целиком и полностью человеком. Значит, оставался единственный выход: искать помощи у обитателей маленького голубого домика на опушке. В конце концов, судя по всему, я уже угостилась содержимым их мусорного бачка и соседского заодно тоже. Однако у этого плана было множество недостатков. Даже если я в эту самую минуту чувствовала себя как нельзя более человеком, это могло измениться в любую минуту. И потом, что первым делом подумали бы эти люди, увидев, как я в чем мать родила выхожу из леса? Не представляю, каким образом я могла бы это объяснить, не угодив в конечном итоге в больницу или в полицию.

Сэм.

Имя всплыло в памяти внезапно, а вместе с ним и тысяча прочих вещей: стихи, нерешительным шепотом рассказанные мне на ухо, гитара в его руках, впадинка под ключицами, привычка разглаживать пальцами страницы книги во время чтения. Цвет стен в книжном магазине, его шепот по ночам, списки новогодних зароков, которые мы с ним писали на пару. И все остальное тоже: Рейчел, Изабел, Оливия. Том Калперер, швыряющий убитого волка под ноги нам с Сэмом и Коулом.

Мои родители. Боже. Родители. Я вспомнила, как стояла у них на кухне, чувствуя, что волчица рвется из меня наружу, и ругалась с ними из-за Сэма. Вспомнила, как набила рюкзак одеждой и сбежала в дом Бека. Вспомнила, как захлебывалась собственной кровью…

Грейс Брисбен.

Я не помнила ничего этого, пока была волчицей. И забуду опять.

Я присела на корточки, потому что стоять вдруг стало тяжело, и обхватила голые коленки руками. По пальцам ноги прополз коричневый паук, я не успела его стряхнуть. Над головой как ни в чем не бывало заливались птицы. Сквозь кроны деревьев просачивались солнечные лучи, образовывая на земле причудливый пятнистый узор. Теплый ветерок колыхал нежно-зеленую молодую листву. Вокруг полнился шорохами весенний лес. Пока меня не было, природа жила своей жизнью, как и всегда, но я вернулась и не знала больше, где теперь мое место и что мне делать.

Потом налетевший теплый ветерок, почти непереносимо пахнувший сырными палочками, взъерошил мои волосы и навел меня на мысль о еще одном возможном варианте. Кто-то, явно рассчитывая на погожий денек, вывесил на веревке во дворе одноэтажного кирпичного дома неподалеку сушиться белье. Я не замечала его, пока оно не заколыхалось на ветру. Целая веревка, полная возможностей. Обитательница домика явно была на несколько размеров крупнее меня, но к одному из висевших там платьев прилагался пояс. А значит, вариант был вполне неплох. Не считая, конечно, того обстоятельства, что придется украсть чужую одежду.

Мне доводилось совершать немало поступков, которые кому-то другому могли бы показаться предосудительными, но воровство в их число не входило. Тем более что стащить предстояло чье-то нарядное платье, которое его хозяйке, возможно, пришлось стирать вручную. Кроме него на веревке полоскались носки, нижнее белье и несколько наволочек; вероятно, у обитателей этого домика не было денег купить сушильную машину. Неужели у меня и в самом деле поднимется рука украсть чужое праздничное платье, чтобы получить возможность вернуться в Мерси-Фоллз? В кого я превратилась?

Я верну его. Как только улажу собственные дела.

Я прокралась вдоль опушки, чувствуя себя бледной и открытой всем взглядам и пытаясь получше разглядеть предполагаемую добычу. Запах сырных палочек — видимо, он и привлек мое внимание в волчьем обличье — наводил на мысль, что в доме кто-то есть. У кого хватило бы мужества уйти от такого запаха? Я не могла думать ни о чем другом. Усилием воли я заставила себя сосредоточиться на насущной задаче. А вдруг те, кто печет сырные палочки, смотрят из окна? Или их соседи? Если действовать с умом, можно большую часть времени оставаться вне поля их зрения.

Двор моей незадачливой жертвы был совершенно типичным для домов в окрестностях Пограничного леса, с типичным же набором скарба: клетки для томатов, самостоятельно вырытая яма для барбекю, телевизионные антенны с никуда не ведущими проводами. Прикрытая брезентом газонокосилка. Растрескавшийся детский бассейн из пластика, наполненный грязноватого вида песком, и садовая мебель в полиэтиленовых чехлах с подсолнухами. Уйма всякого барахла, но ничего такого, что можно было бы использовать в качестве прикрытия.

С другой стороны, если они не заметили, что волк потрошит их мусорку, может, не обратят внимания и на голую школьницу, готовящуюся стащить сохнущее на веревке платье?

Я собралась с духом, представила, будто мне предстоит совершить сущий пустяк, например, решить контрольную по математике или содрать с ноги пластырь для эпиляции, и бросилась во двор. Где-то залилась яростным лаем собачонка. Я рванула с веревки платье.

Не успела я опомниться, как все было кончено. Я снова была в лесу со скомканным платьем в руках; сердце у меня колотилось как сумасшедшее, а сама я забилась в какой-то куст, кажется ядовитого сумаха.

Там, в доме, кто-то прикрикнул на собаку: «А ну, заткнись, а не то живо за дверь вылетишь!»

Я подождала, пока сердце немного не успокоится, потом медленно и торжествующе натянула через голову платье. Оно было очень миленькое, в цветочек, слишком легкое для весны и все еще слегка влажное. Мне пришлось утянуть лишнюю материю на спине поясом, чтобы не пузырилась. В таком виде я выглядела даже вполне пристойно.

Пятнадцать минут спустя я в шлепанцах, позаимствованных на крыльце другого дома (к пятке одного из них прилипло собачье дерьмо, из-за чего, видимо, их и выставили за дверь), шагала вдоль дороги с таким видом, как будто всю жизнь здесь жила. Пустив в ход волчье чутье, как давным-давно учил меня Сэм, мне удалось сложить в голове куда более детальную картину окружающей местности, чем могли бы дать только глаза. Даже обладая всей этой информацией, я понятия не имела, где нахожусь, но одно знала твердо: это определенно не Мерси-Фоллз.

Впрочем, некоторое подобие плана у меня все же имелось. Убраться отсюда подальше, пока кто-нибудь не признал на мне свое платье и шлепанцы. Найти какое-нибудь заведение или любой другой ориентир, чтобы определить, где я нахожусь, и желательно до того, как чужая обувь натрет мне ноги. А потом каким-то образом вернуться обратно к Сэму.

План, конечно, не из лучших, но другого все равно не было.

2

ИЗАБЕЛ

Время я отсчитывала по вторникам.

Три вторника до летних каникул.

Семь вторников с тех пор, как Грейс исчезла из больницы.

Пятьдесят девять вторников до окончания школы, после чего я смогу наконец свалить из Мерси-Фоллз к чертовой матери.

Шесть вторников с того дня, как я в последний раз видела Коула Сен-Клера.

В семействе Калперер вторник всегда был худшим днем недели. Днем скандала. Да, в нашем доме скандал мог разразиться в любой день, но во вторник это случалось стопроцентно. Прошел уже практически год с тех пор, как умер мой брат Джек, и после двухчасовой общесемейной перебранки с криками, слышными на всех трех этажах нашего дома, и одной угрозы развода со стороны матери отец все-таки согласился ходить на семейную психотерапию вместе с нами. Это означало, что каждую среду повторялось одно и то же: мать брызгалась духами, отец в кои-то веки отключал телефон, а я сидела в громадном отцовском синем джипе, пытаясь не думать о все еще не выветрившемся запахе мертвого волка.

По средам все вели себя идеально. Первые несколько часов после сеанса у психотерапевта — совместный обед в Сент-Поле, бестолковый поход по магазинам или просмотр в кинотеатре какого-нибудь семейного фильма — проходили под знаком всеобщей благости и безмятежности. А потом все начинали удаляться от идеала, медленно, но верно, и ко вторнику атмосфера накалялась настолько, что становилась взрывоопасной.

Я обычно старалась по вторникам куда-нибудь слинять из дома.

В этот вторник я стала жертвой собственной нерешительности. Вернувшись из школы, не смогла заставить себя позвонить Тейлору или Мэдисону и позвать их сходить куда-нибудь. На прошлой неделе я ездила в Дулут в компании обоих и еще нескольких их знакомых и спустила там две сотни долларов на туфли для матери, сотню на кофточку для себя и позволила им потратить еще треть этой суммы на мороженое, которое мы так и не съели. Даже тогда я не видела в этой затее никакого смысла, кроме как поразить Мэдисона лихостью в использовании кредитки. Теперь же смысла в такой поездке мне виделось еще меньше, поскольку коробка с туфлями пылилась под маминой кроватью, кофточка сидела не ахти, а я не могла даже вспомнить, как звали всех этих ребят. Кажется, имя одного из них начиналось на букву «Д».

Так что оставалось другое мое излюбленное времяпрепровождение: плюхнуться в джип, укатить куда-нибудь к черту на рога и слушать музыку, представляя, будто нахожусь где-нибудь в другом месте. Обыкновенно мне удавалось убить таким образом достаточно времени и вернуться как раз к тому моменту, когда мама укладывалась спать и пик скандала был уже позади. Забавно, но раньше, когда мы еще жили в Калифорнии, у меня был целый миллион поводов свалить из дома, только тогда мне это было не нужно.

Чего мне хотелось по-настоящему, так это позвонить Грейс и выбраться с ней в город или валяться у нее на диване, пока она делает уроки. Случится ли это когда-нибудь снова, я не знала.

Я слишком долго раздумывала над выбором и упустила момент для побега. Я стояла в вестибюле с телефоном в руке, соображая, кому бы позвонить, когда по лестнице рысцой сбежал отец, и в тот же самый миг из гостиной вышла мама. Я оказалась зажата между двумя противоборствующими погодными фронтами. Оставалось лишь покрепче запереть ставни и надеяться, что буря пощадит фигурку гнома на полянке.

Я собралась с духом.

Отец похлопал меня по макушке.

— Привет, котенок.

«Котенок»?!

Я захлопала глазами, а он прошествовал мимо меня, деловитый и могущественный, великан в своем замке. Я точно перенеслась на год назад.

Я смотрела во все глаза, как он подошел к двери и остановился напротив матери. Я ожидала, что они обменяются колкостями, однако вместо этого они поцеловались.

— Что вы сделали с моими родителями? — осведомилась я.

— Ха! — отозвался отец тоном, для описания которого лучше всего подошло бы слово «бодрый». — Я был бы крайне признателен, если бы ты надела что-нибудь, прикрывающее пупок, пока не пришел Маршалл, если, конечно, не собираешься к себе наверх, делать уроки.

Мама одарила меня взглядом, в котором явственно читалось: «Я же тебе говорила», хотя она не сказала по поводу моей кофточки ровным счетом ничего, когда я вернулась из школы.

— Конгрессмен Маршалл? — уточнила я. У отца было множество однокашников, которые пробились в высшие круги, но с тех пор, как умер Джек, он практически перестал с ними общаться. Я слышала немало историй о них, в особенности когда родители были в подпитии. — Старый гриб Маршалл? Тот самый, который затащил маму в постель перед тем, как это сделал ты?

— Для тебя он мистер Лэнди, — отрезал отец, но он уже стоял на пороге, и голос у него был не особенно рассерженный. — Не смей так говорить о матери, — добавил он, выходя.

Мама развернулась и двинулась обратно в гостиную следом за отцом. Они принялись что-то обсуждать, а потом мама даже рассмеялась.

Во вторник. На дворе был вторник, а она смеялась.

— Что он у нас забыл? — с подозрением спросила я, переходя следом за ними из гостиной в кухню.

Половину кухонного стола занимали чипсы и какие-то овощи, а другую половину — скоросшиватели, папки и исписанные блокноты.

— Ты так и не переоделась, — напомнила мама.

— Я ухожу, — отозвалась я. Решение было принято в эту самую минуту. Все папашины друзья мнили себя страшными остроумцами, хотя в действительности дело обстояло ровно наоборот, поэтому выбор был сделан. — Так что нужно Маршаллу?

— Мистеру Лэнди, — поправил меня отец. — Нам нужно обсудить кое-какие юридические вопросы, и вообще, мы с ним давно не виделись.

— Какой-то процесс?

Кое-что привлекло мое внимание, и я подобралась поближе к заваленной бумагами части стола. Разумеется, слово, которое бросилось мне в глаза — волки, — было повсюду. У меня похолодело под ложечкой. В прошлом году, до того, как я познакомилась с Грейс, это был бы сладкий холодок мести, предвкушения, как волки поплатятся за убийство Джека. Теперь же, как это ни поразительно, я не испытывала ничего, кроме страха.

— Что-то о законе, который защищает волков в Миннесоте?

— Недолго ему осталось их защищать, — улыбнулся отец. — У Лэнди есть кое-какие идеи. Возможно, удастся уничтожить всю стаю.

Так вот почему он так развеселился? Потому что они с Лэнди и мамой собрались уединиться и изобрести какой-то план по истреблению волков? Можно подумать, это вернет Джека.

Между прочим, где-то в этих лесах находилась Грейс. Ему об этом не было известно, но он собирался убить и ее тоже.

— Фантастиш, — отозвалась я. — Все, я пошла.