Филип застегнул ширинку, спустил воду и застыл, слушая, как неохотно наполняется бачок. А потом, не очень-то желая этого, напротив даже — остро чувствуя зловещее отсутствие собственной воли — отправился к себе в кабинет, неприглядную тесную комнатенку, которую мистер Плутер именовал Гостевой спальней.

Он сел в ортопедическое офисное кресло. Величина — и, коли уж на то пошло, величие — задуманного и предстоящего парализовали его. Однако в конце концов он включил настольную лампу и компьютер. Навел непослушный курсор на иконку «Ворда». И, дождавшись появления пугающей белой страницы, на миг заколебался, а потом напечатал жирным курсивом:

ТЕМНАЯ ЭНТРОПИЯ

ФИЛИП МЁРДСТОУН

Он писал без перерывов девять часов кряду, а потом заснул, где сидел. Проснувшись, он отправился вниз и выпил стакан воды. Выкурил сигаретку. Голода он не испытывал ни малейшего, но это почему-то не удивляло. Вернувшись к компьютеру, он нажал на пробел, чтобы оживить экран. (В его первом компьютере имелся анимированный скринсейвер: многоцветные замысловато движущиеся трубы, этакая психоделическая сантехника. Филип на эти трубы подолгу смотрел. Неожиданно на свой лад очень умиротворяло. Филипу теперь этого не хватало. Куда оно делось?)

Когда на экране возник текст, Филип снова взялся за дело и писал без передышки еще шесть с половиной часов.

Это был плюс-минус процесс банального перевода. Рукопись Покета Доброчеста ползла наверх со дна экрана, а летающие по клавиатуре пальцы Филипа строка за строкой перекладывали ее на английский. Всю жизнь он настукивал тексты двумя пальцами и теперь изумился, обнаружив, что способен бегло печатать всеми десятью. Если наползающие слова Покета были ему не до конца понятны, он просто мысленно щелкал мышкой и описывал вереницу разворачивающихся перед ним образов. Он не останавливался и не цокал досадливо языком, когда на экране появлялись клише. Не спотыкался на чужеземных именах или бессмысленных апострофах. Ему казалось, что когда пальцы его слабели, текст мчался вперед, увлекая их за собой. И никаких придирчивых правок, составлявших львиную долю его обычного писательского процесса. Не то чтобы сам он осознавал это — или что-либо другое. Он вообще не помнил, кто он такой.

Стоя на высоком утесе, нависавшем над Кислой равниной, и глядя, как кроваво-алый рассвет озаряет полчища огнельтов, Кадрель обнажил Квид Харел. Клинок выскользнул из ножен с шипением, подобным предсмертному вздоху змеи. Внезапно рядом материализовался Премудрый. Кадрель улыбнулся.

Длинная борода Гар-Беллона развевалась в рассветном бризе. Маг повернулся к Кадрелю и произнес…

И все. Слова иссякли. Экран заполнила чистая незамысловатая синева, по которой плыло несколько черных точек. Филип знал, что так и будет, но все равно ударил по кнопке Page down. Ничего не произошло. Он попробовал переключиться на другой раздел мозга, но не обнаружил его. Филип знал, что не обнаружит, но все равно горевал об утрате. Горевал горько и отчаянно, как скупец, на глазах у которого горят его деньги.

6

Денис преподнес Филипу пинту пива и жалостливый взгляд.

— Без обид, Фил? Но выглядишь ты паршиво.

— Спасибо, Денис.

— Не за что.

— Что?

— Не за что?

— А, да.

Две ночи и три дня он лез из кожи вон, но и сейчас находился не ближе к окончанию повести Покета Доброчеста, чем в миг, когда экран подернулся синевой. Фиолетовый сценарий Минервы, который Филип теперь изучал усерднее, чем раввин Тору, предполагал, что именно должно произойти дальше, но не предлагал никаких средств навигации, чтобы попасть туда.

Очевидно было, что, невзирая на вмешательство Премудрого, Кадрелю суждено проиграть битву с гнусными прислужниками Морла. В конце концов, Мёрдстоун собственными глазами видел темные Фулы Морла. Ну, вроде как видел.

Однако каким именно образом была проиграна битва? Как Морл одолел могучее чародейство Гар-Беллона? И уцелел ли Кадрель? Ушел ли он снова в бега или, возможно, томится узником в одном из не-измерений Морла? Удалось ли Морлу наконец завладеть Амулетом Энейдоса? Скорее всего, нет, потому что… Ну, просто потому что. И где тогда, черт возьми, Амулет теперь?

Все эти клубящиеся, переплетающиеся меж собой загадки доводили Филипа до границ безумия; но что грозило ему безвозвратным путешествием в самый центр, так это факт, что он вообще задается такими вопросами.

Он наблюдал, как паб заполняется посетителями и приобретает чуть ли не праздничную атмосферу. Ах да, сегодня же пятница. Народ аж от самых Епископских корчей стекается попробовать авангардное Денисово меню. Официантки, Зои и Бернис, ссутулившись, сновали туда-сюда, на их юных девичьих усиках поблескивали капельки пота. Филип с чуть поддатой беспристрастностью отметил, что пояс стрингов Бернис торчит на семь-восемь сантиметров выше уровня джинсов, содержащих, по всей очевидности, три ягодицы. С каждой пинтой зрение у него становилось все более и более телескопическим. Он пугающе крупным планом видел, как ярко накрашенные ногти отрывают головы тушеным в текиле креветкам, наблюдал, как сальные языки слизывают волокна страусиного мяса со вставных зубов.

Позже вечером он различил сквозь просвет в толпе Старцев, сидящих у стены со своими братьями-близнецами. Закрыв один глаз, он заставил близнецов исчезнуть. А потом совершил рискованное путешествие через все помещение и сел рядом.

Минут через пять Эдгар сказал:

— Все, значится, путем?

— Неплохо.

— Людновато сегодня, — заметил Леон.

Не поворачивая головы к Филипу, Эдгар сказал.

— Не взыщитя уж, мистер, видок у вас почищща барсучьей задницы.

— Прост устал слегка. Работа. Ну, жнаете.

— Ели тут люциана, — сказал Леон. — Как вот здоровенная золотая рыбка, шоб ее. Но ничо так. Мяса в ей полно.

— Угу, — сказал Филип.

После шумной паузы Эдгар спросил:

— Опять, значится, творческий хрызис?

— Ну, не то шоб. Прост, ну, знаете. Ну тоисть, да. — Он приложился к пиву, рыгнул и осторожно опустил кружку на чугунный столик со столешницей из искусственно состаренного дуба.

Старцы синхронно отпили по три сантиметра «гиннесса».

— Я тут жадумался, — сказал Филип.

— Ась?

— Ходил к Кровопивцам, на днях. Прост, ну жнаете, пройтись. И, ну это. Читал, самсобой, легенды. В книгах и все такое. Сплошной вздор, шкажу я вам. Но я тут жадумался, а нет ли других историй. Местные поверья, такое вот. Ну жнаете.

— Угу.

Прошло с минуту, не меньше.

— Вот я себе и шказал, — сказал Филип. — Шказал себе, значится, ежли кто и жнает, так это вы, жентльмены.

Взгляд Эдгара остановился на чем-то за левым плечом Филипа, взгляд Леона — на чем-то за правым.

— Про Кровопивцев.

Старцы синхронно выпили и отерли пену с верхней губы тыльной стороной большого пальца.

— Ага, — сказал Эдгар. — Ну значится вот. Вы по адресу. Леон, вот кто вам нужен. Он вам про Кровопивцев порассказать могет. Могешь ведь, Леон?

— Да чтоб меня, — отозвался Леон. — Как не мочь.

И погрузился в непрошибаемое молчание.

Яркая горбатая луна озаряла пустоши. Филип нетвердыми шагами двигался к Камням. Когда тропа наконец вышла на ровное место, он остановился переждать стеснение в горле и услышал голоса.

Приближающиеся фигуры издали были похожи на держащихся за руки девушку с пингвином. Увидев Филипа, они приостановились, но затем опасливо тронулись дальше. У девушки были длинные голые ноги, и она пошатывалась на них, точно хромой жеребенок. Пингвин оказался парнем в надвинутой на лицо кепке с козырьком, широченных черных джинсах и кроссовках; мотня у штанов болталась чуть ниже колен.

— Добвечер.

Парень булькнул что-то в ответ — звук на границе человеческой речи. В свободной руке он держал банку сидра. Девушка сдавленно хихикнула. Лунный свет блестел на кольце у нее в носу. Когда их смех стих позади, Филип повлачился дальше.

Сперва он принял сидящую на Алтарном камне маленькую фигурку за туриста-недомерка. Длинное одеяние с капюшоном вполне могло сойти за ветровку, обувь — за туристические ботинки. При ближайшем рассмотрении, однако, плащ оказался не из гортекса, а из какой-то промасленной синевато-зеленой ткани, слегка напоминающей замшу. Спереди он застегивался толстыми петлями, накинутыми на костяные пуговицы. Туристические же ботинки преобразились в крепкие сандалии с подошвами на гвоздях. Лицо у незнакомца было маленьким, широким, бледным и каким-то детским, если не считать глаз — те были древними. Руки расслабленно лежали на коленях — почти белые, с длинными пальцами. И синими ногтями. Когда он заговорил, голос его оказался знакóм Филипу не хуже своего собственного.

— Ну и прыщавая задница у того парня, жуть.

— Ты?..

— Покет Доброчест? Само собой. — Старые глаза внимательно разглядывали Филипа. — А ты, прощения просим, совсем закосел. Хуже даже, чем о прошлом разе. Большой, смотрю я, охотник до выпивки.

— Пожалуйста.

— Пожалуйста? — Этот ломкий, чуть хрипловатый голос.

Филип с трудом ворочал языком.

— Кадрель, — умудрился выдавить он. — Витва. Я хочу. Должен. Знать, что произошло. Как закончилось. Морл.