Жоанна подносит ко рту кусок помидора. Она заставляет себя есть. Он видит в этом хороший знак, думает, что, пожалуй, может с ней поговорить, что она, наверное, может его просветить. Она ведь, в конце концов, тоже уехала… Он потирает шею.

— Я пытаюсь написать это письмо со вчерашнего дня…

Голос у него неуверенный. Она поднимает голову от тарелки. Он показывает ей чистый лист.

— Письмо о чем?

Она не спросила «письмо кому», но «письмо о чем». Она совершенно права. Это письмо не адресовано никому в отдельности. Ни его родителям, ни Рено, ни ему самому. Это письмо, чтобы объяснить. Или, может быть, просто письмо, чтобы понять. Наверно, поэтому у него и не получается его написать.

— Прощальное письмо… Моим близким. Чтобы сообщить им о моем отъезде.

Жоанна откладывает вилку и кивает, скорбно поджав губы.

— Они еще не знают, что ты уехал?

— Нет. Я ушел по-тихому, почти как вор. Они… они, наверно, догадываются, что я уехал, они нашли мою студию запертой на ключ, пытались мне звонить. Только Рено знает… Мой лучший друг… может быть, теперь он уже раскололся… Прошло четыре дня…

Она снова начинает есть, маленькими глоточками, не торопясь.

— Почему ты не сказал им, что уезжаешь?

— Они бы не захотели этого понять. Рено — другое дело, но мои родители и сестра никогда бы не поняли… Мне предложили клинические испытания. Протокол для изучения болезни, делать тесты, пытаться замедлить процесс. Они хотели, чтобы я на это подписался.

Проглотив кусок, Жоанна спрашивает вежливым тоном:

— Это было обречено на провал?

— Клинические испытания?

— Да.

— Они бы меня не вылечили. Это и не было целью.

Жоанна обдумывает следующий вопрос, тщательно выбирая каждое слово:

— Они убедили себя, что это может тебя вылечить?

— Думаю, закрыли глаза.

Снова пауза. Жоанна подбирает слова.

— Ты мог бы просто отказаться от этих клинических испытаний.

— В смысле?

— Тебе не надо уезжать так далеко. Достаточно было отказаться от испытаний.

— Я… Это все сложнее.

Она спокойно ждет. Есть перестала. Отложила вилку и смотрит на него. В кои-то веки смотрит ему в глаза. Это редкость, и ему трудно найти слова.

— Я бы выжил из ума… Я хочу сказать, я выживу из ума. Мне совершенно не хочется, чтобы они видели меня таким. Я хотел… Хотел остаться в их памяти как… Как я, настоящий я… Не старым маразматиком.

— Ты думаешь, они считали бы тебя старым маразматиком?

— Это уже началось. Их взгляд изменился. Их поведение тоже.

Жоанна опускает глаза в тарелку, едва заметно кивает.

— Тогда я понимаю.

Проходит несколько секунд. Эмиль наливает себе стакан воды, а Жоанна потихоньку клюет из тарелки. Слышен только плеск ручья вдали, пение птиц и звон приборов.

— Мне всегда хотелось путешествовать, — добавляет Эмиль с полным ртом.

Лицо Жоанны снова перед ним, когда она поднимает голову от тарелки.

— Да?

— Да. Мы с Рено хотели уехать после окончания университета. Хотели взять рюкзаки и уйти в горы.

— Вы не ушли?

— Нет. Мы встретили наших подружек, а потом расхотели.

Тень улыбки мелькает в уголке рта Жоанны. Впервые он видит на ее лице подобие эмоции. Неужели телефонный звонок так ее встряхнул, что вывел из летаргии?

— Где она? — спрашивает Жоанна.

— Кто?

— Твоя подружка.

— О! Она ушла год назад. Сейчас она, наверно, чья-то еще подружка.

Жоанна дергает подбородком, как будто незаметно кивает. Впервые они по-настоящему разговаривают, и он, пользуясь этим, добавляет очень быстро:

— Кстати, то, что произошло вчера вечером, было… Это было глупо… Со мной нечасто такое случается. Я не хотел, чтобы это произошло так…

Она поднимает руку, как будто хочет перебить его, помешать продолжить или дать понять, что это не имеет никакого значения, мол, не надо об этом.

— Она идет с друзьями по десятому маршруту и хочет дать нам советы… Насчет маршрута и снаряжения…

Он продолжает очень быстро, как будто хочет сбыть с рук эту тему, от которой ему не по себе:

— Кстати, она придет сегодня вечером, чтобы помочь нам подготовиться. Она должна прийти к кемпинг-кару. Ты будешь здесь?

— Думаю, да.

— Хорошо.

Больше ему нечего добавить. Теперь, когда выдана информация, ему легче. Он берет вилку и начинает с аппетитом есть. Пожалуй, вкусно. Рис остыл, но хранит легкий аромат розмарина.

— Я не был уверен, что ты ешь яйца… ты же вегетарианка, — говорит он с полным ртом, когда она принимается за омлет.

— Да. Я ем яйца.

— А давно ты… не ешь мяса?

— С детства.

— Вот как?

Она кивает, зачерпывает немного риса и умолкает.

— Ты нашел веточку розмарина? — спрашивает она.

Он поднимает голову. Она перестала жевать. На лице слегка удивленное выражение.

— Да. Я… Я положил ее в рис… Тебе нравится?

— Да.

Но она не продолжает жевать. Сидит неподвижно.

— Так ты нашел веточку розмарина?

Эта информация, кажется, чертовски ее взволновала, и он не понимает почему. Он отвечает неуверенно:

— Да… За кемпинг-каром.

Эмиль ломает голову, что сделал плохого. Но тут на ее лице вырисовывается улыбка. Впервые за четыре дня. Как солнечный луч. Это неожиданно. Она улыбается из-за розмарина… Он теряет дар речи, застыв с вилкой в руке. Пытается осознать, что произошло, но не может. Черт побери, она улыбается из-за розмарина… и улыбка ей чертовски идет!

5

— Я беру флягу на двоих.

— Окей.

Они закончили обед молча. Эмиль то и дело незаметно поглядывал на нее, чтобы уловить новую улыбку на ее лице, но она больше не улыбалась.

Он предложил, когда они убирали со стола:

— Пройдемся в деревню? А потом можем пойти к водопадам.

И она согласилась, снова с непроницаемым лицом. Он готов, в походных ботинках, с рюкзаком за спиной. Он взял флягу с водой и яблоки… на случай, если они проголодаются. Он смотрит, как Жоанна застегивает свои золотые сандалии.

— Обязательно нужно купить тебе что-то на ноги.

Она кивает. Она никогда не говорит нет. Он теряется от такой сговорчивости.

По деревне они идут медленно, не спеша. Эмиль впереди, он показывает вершины, ищет их названия в путеводителе. Пытается сориентироваться.

— Постой, это юг? Тут написано…

Он щурит глаза, вчитываясь в путеводитель. Отмечает вершины: Пик-де-Совегард, пик Сесире, Леза… Он называет их вслух на ходу. Жоанна просто молча любуется пейзажем. Они пересекают улочки, останавливаются перед каменным домишком, где греется на солнце кот. Он разлегся во всю длину на коврике у двери и зевает, глядя на них.

Они уже возвращаются к стоянке. Деревня крошечная. Они обошли ее всю. Ни одного магазина, полный покой.

— Красиво, правда? — говорит Эмиль, еще раз окидывая взглядом пейзаж.

— Изумительно.

Сначала улыбка. Теперь это изумительно. Он чувствует, что Жоанна потихоньку просыпается.

Дойдя до парковки, они идут прямо к ручью и походной тропе, в сторону водопадов.

— Как твои ноги?

Жоанна не жалуется, но он видит, что ремешки сандалий натерли ей ноги до волдырей.

— Нормально.

— Если тебе больно…

— Мне не больно.

Дорога тенистая и совершенно тихая. Они идут вдоль ручья. Время от времени встречают туристов и обмениваются приветствиями, потом снова повисает тишина. Иногда они останавливаются, чтобы напиться или окунуть руки в воду и освежить затылки.

— Расскажи мне про Сен-Мало.

Он остановился на тропе, пока Жоанна спряталась за кустики, чтобы облегчиться. Она возвращается к нему своим спокойным шагом.

— О, там…

Она подходит к нему и надевает шляпу.

— Там ветрено. И слишком много народу летом.

— И все?

— Да. Все. Нет прелести тишины.

— Из-за толп?

— Да. Место утратило свою дикость.

— Ты никогда не хотела уехать?

— Нет. Я жила в деревушке под названием Сен-Сюльяк, в нескольких километрах от Сен-Мало. Жизнь там была хороша.

— Там было более дико?

— Да. Было спокойно.

Они потихоньку идут дальше.

— Ты всегда жила там?

— Да.

— Там и родилась?

— Да. Я родилась в школе.

— В школе, где ты работала?

— Да.

Эмиль удивленно улыбается.

— Правда?

— Да.

— Это необычно.

— Мой отец был сторожем в школе.

— Неужели?

— Да.

Утренней улыбки больше нет, вид у нее серьезный. Жаль, что она не улыбается.

— Значит, ты в каком-то смысле унаследовала его должность?

— Да. Когда он вышел на пенсию.

— Сколько же тебе было лет?

— Только что исполнилось двадцать.

— Ты была совсем молоденькая! Такая ответственность!

Она пожимает плечами.

— Я знала школу как свои пять пальцев. Я всегда жила там. Это был мой дом.

— То есть это представлялось тебе логичным…

— Да. Точно.

Эмиль улыбается. Он думает, что ее жизнь была совсем непохожа на его. В двадцать лет он был еще дурачком и напивался с друзьями-студентами, тогда как Жоанна в этом возрасте справлялась с целой школой.

— А твоя мать чем занималась?

Он надеется, что не сморозил бестактность, потому что она отвечает не сразу.

— Я ее не знала.

Эмиль морщится, поняв, что да, он сморозил бестактность. Но лицо Жоанны по-прежнему невозмутимо и спокойно. Она ничуть не смущена.