Он кричал, не мог удержаться. Она была здесь, так близко, перед ним и в то же время навсегда недоступная.
— Я стала уходить, потому что мы больше не были на одной волне. Мне было легче убегать, жить от вечеринки к вечеринке, чем убедиться, что все кончено, что нам нечего больше делать вместе.
— Нет же, нам было очень хорошо вместе! Ты все испортила, вздумав выпендриваться на вечеринках!
Она встала из-за стола. Взяла сумку, направилась к двери.
— Нет, Лора, постой! — крикнул он.
Голос его сорвался. Он был раздавлен. Готов был ползать у ее ног, если понадобится. Она занервничала:
— Я пришла только ради тебя. Только потому, что ты хотел поговорить. Я пришла не для того, чтобы выслушивать от тебя гадости!
Он хотел поймать ее за руку, но она его оттолкнула.
— Извини меня, Лора, извини меня.
Она на несколько мгновений сняла свою маску раздражения, и он увидел грусть на ее лице. Он понял, что ей тоже больно, по-другому, но больно.
— Я хочу, чтобы ты мне сказала. Если у тебя кто-то есть… Я хочу знать…
Она вздохнула. Сделала над собой усилие, чтобы оставаться спокойной и доброй.
— Никого нет. Я тебе уже сто раз говорила…
— Ты не обманывала меня?
— Я не обманывала тебя.
— Ты бы мне сказала?
— Я бы тебе сказала.
— Тебе хотелось?
Она ушла от ответа. Сменила тему:
— Хочешь, пойдем посидим в кухне?
И он больше не задавал этого вопроса, потому что догадался, какой будет ответ. Они сели в кухне. Он обхватил голову руками. Было мучительное ощущение, будто он разлагается изнутри.
— Почему мы…
Он не смог договорить. Она переспросила:
— Почему мы — что?
— Почему мы больше не были на одной волне?
— Я думаю, что… Я думаю, что я была готова что-то построить, стать взрослой. Но ты — нет. Еще нет.
Он среагировал мгновенно, повысив голос:
— Ты врешь! Я согласился на ребенка!
Она грустно улыбнулась.
— Да. Ты согласился, но слишком поздно… и не по той причине.
...Мама & папа, Маржо & Бастьен, Рено & Летисия и все ваше потомство,
это письмо придет, по-вашему, слишком поздно (сегодня пять дней, как я уехал), но для меня — слишком рано.
Я бы хотел иметь больше времени, чтобы его написать. Мне самому еще не совсем ясно, что происходит в моей голове, но я не мог заставлять вас ждать вечно…
Эмиль вынужден начать письмо, чтобы прогнать мысли, возвращающие его к Лоре. Отпив глоток чая, он поспешно берет ручку, чтобы не потерять нить.
...Я готов составить список причин, побудивших меня уехать. Это могло бы помочь вам понять и простить меня. Вы сможете найти как минимум одну весомую для каждого из вас. Первая и самая очевидная — я не хочу этих клинических испытаний и не хочу помереть подключенным к электродам. Я не хочу быть лабораторной крысой. Если болезнь должна забрать меня, пусть заберет, но, ради Бога, пусть врачи оставят меня в покое!
Вторая причина, которая объясняет мое бегство, — я не хочу стать для вас обузой. Если бы я остался, было бы именно так. У вас есть другие дела. У всех.
Третья причина скорее имеет отношение к гордости и к эго. Так ли уж она похвальна? Не знаю. Но вот ведь, я не хочу, чтобы мой образ померк в ваших глазах. Я предпочитаю уехать (наверно, эгоистично), оставшись в вашей памяти таким, каким себя вижу: молодым, красивым, мускулистым, с большим будущим, энергичным, обольстительным (да, посмейтесь)…
Я не хочу впасть в маразм, не хочу, чтобы мне помогали вспомнить, как меня зовут, чтобы меня заново учили завязывать шнурки или варить яйца. Я не хочу запомниться вам жалким и уязвимым (особенно последний пункт). У меня есть гордость, как у всех. Я предпочитаю прожить последние месяцы вдали от ваших глаз.
Еще одна причина, более симпатичная: я всегда хотел предпринять это путешествие к природе!!! Рено, мы с тобой поклялись! У тебя еще будет время сделать это позже, с Летисией и мелким. А для меня — сейчас или никогда. Славно уехать, осуществив мечту;)
Я не хотел прощаний. Я трус. Это тоже одно из моих достоинств.
Вот как с этим письмом: это легче, чем телефонный звонок. Не знаю, позвоню ли я вам когда-нибудь, но писать буду, это точно. Во всяком случае, так долго, как буду помнить вас.
Я постараюсь написать по письмецу каждому в отдельности в ближайшем будущем. Но будьте снисходительны, мне нужно время, чтобы найти слова. Они появятся.
Теперь придется прослезиться, потому что я должен сказать, что люблю вас, что вам не надо обо мне тревожиться и что я счастлив. Хоп, готово! Наберитесь терпения, следующее письмо придет очень скоро.
Обнимаю вас.
Эмиль
У него чувство, что он снова бежит, еще раз уклоняется от прощаний. Ладно, не важно. Через несколько месяцев его не будет. Оставшиеся договорятся со своими воспоминаниями, сами придумают достойное прощание и весомые причины.
Жоанна сидит по-турецки в воде, которая доходит ей до пояса. Она расстелила выстиранное белье вокруг на валунах. Услышав шорох его шагов по гальке, она поворачивает голову.
— Ты дописал свое письмо?
Он пожимает плечами. Вид у него хмурый.
— Да.
— Отправишь его сегодня?
— Или завтра. Когда мы поедем делать покупки для похода.
Повисает молчание. Он стоит на берегу, переминаясь с ноги на ногу. Он напряжен. Жоанна бьет руками по поверхности воды, летят брызги.
— Ты недоволен? — спрашивает она.
Он хмурит брови.
— Что?
— Ты недоволен тем, что написал?
— Да… Немного. — Он выдавливает подобие улыбки. — Это видно по моему лицу?
Ее лицо ничего не выражает, когда она отвечает:
— Да. Но ничего страшного, ты напишешь еще.
Он отвечает не сразу. Потирает шею, смотрит, как она плещет руками по воде.
— Да, но… У меня мало времени для этого.
На этот раз Жоанна поворачивается к нему. Подтягивает колени к груди, поднимает к нему свое бледное лицо.
— Потому что ты скоро умрешь?
Она спрашивает тихим голосом, но отчетливо, нимало не смущаясь. Ему это нравится. Он не спешит с ответом, садится на большой валун, снимает ботинки, носки и погружает ноги в прохладную воду.
— Нет. У меня есть еще время, прежде чем это произойдет… То есть, я думаю…
Несколько секунд он играет с водой, бьет по ней пальцами.
— Два года, — говорит она.
— Приблизительно.
— Два года — это достаточно, чтобы написать настоящее письмо, правда?
Она смотрит на него серьезно и выглядит совсем взрослой, не потерянной девочкой, как он думал в первые дни.
— Не в этом проблема.
— Не в оставшемся времени?..
— Нет.
— В чем же?
— В том, что я все забуду. Может быть, через полгода. Может быть, завтра. Так что я не знаю, будет ли у меня случай написать это письмо.
Жоанна поджимает губы, задумавшись.
— Да. В таком случае…
Она продолжает размышлять, чертя руками круги на поверхности воды.
— В таком случае ты должен писать понемногу каждый день. Как только тебе придет мысль… Что-нибудь, что тебе захочется сказать.
Он взвешивает сказанное, перекатывая камешки под ногами на дне.
— И посылать фрагменты письма по мере написания?
Жоанна качает головой.
— Ты не обязан их посылать. Это и не должно походить на письма.
Он хмурит брови, не понимая. Она продолжает:
— Это может быть просто дневник, который… который ты будешь заполнять словами по мере нашего путешествия.
— Словами, которые никогда не дойдут до них?
— Нет. Твой дневник до них дойдет.
— А как? Когда я забуду всю мою жизнь, я забуду и дневник, и кому он был адресован.
— Я могу его им послать.
— Ты?
— Да. Ты дашь мне адрес, и я обещаю послать им дневник, когда тебя не станет.
Он невольно морщится. Ему невыносимо слышать от нее прямыми словами, что он умрет.
— Ты можешь писать этот дневник и для себя, — добавляет она.
— Как это?
— Ты боишься все забыть.
— Да.
— Но у тебя будет все это, все эти забытые воспоминания в дневнике. Это поможет тебе вспомнить, когда ты… когда ты не будешь больше знать, кто ты и что здесь делаешь…
Этот разговор наводит на него тоску. Еще хуже, чем давеча, когда его одолевали воспоминания о Лоре.
— Мне не очень хочется говорить об этом сейчас…
— Хорошо.
Она погружает руки в воду, и они исчезают до локтей в потоке.
— Ты просто оставишь мне инструкции…
— О чем?
— Если я должна буду передать что-нибудь кому-нибудь.
— О… да.
Снова повисает молчание. У Эмиля набухает ком в горле. Ему нравится, что Жоанна свободно говорит о том, что с ним будет, что она не стесняется. Однако он теряется от легкости, с которой она это делает. Как будто смерть, его смерть — сущий пустяк, простая формальность в этом земном мире. Это хорошо, но в то же время смущает.
Потому он и бежал от своих близких, чтобы отделаться от этого: от уз, привязанностей, боли расставания. Легче умереть в присутствии незнакомки, которая смотрит на тебя равнодушно, легче ни к чему не быть привязанным, когда придет время. Но это смущает.
Он откашливается.
— Что касается инструкций…
Жоанна как будто удивлена, услышав его голос. Она, должно быть, погрузилась в свои мысли, далеко, очень далеко от ручья, его амнезии и его близкой смерти.