— Ты все сказала?

Его тихий голос и самообладание возмутили ее.

— Нет. — Охваченная безумным желанием взять над ним верх, возбужденная опием, разгорячившим кровь в жилах, Виктория протянула руки к его шее. — А ты?

Он схватил ее за запястья. Одеяло свалилось на пол. Она задрожала, огонь, вспыхнувший в его глазах, обжег ее.

Отпустив ее руки, Дэвид поднял одеяло и накинул его ей на плечи.

— Ты оскорбляешь себя, Мэг. Ей была ненавистна его жалость.

— Я не нуждаюсь в твоей милости, Дэвид. — Виктория отвернулась. — Но когда меня потащат на виселицу, — прошептала она, — я хочу, чтобы ты был там.

Виктория умолкла, не в силах произнести больше ни слова. На нее нахлынули давно похороненные в сердце воспоминания.

— У тебя есть кто-нибудь, с кем бы ты хотела связаться? — тихо спросил он. — Может быть, твоя семья?

— Моя семья?

Его семья. Сын, которого он никогда не видел.

Ее больше не защищала та не привлекающая внимания тихая жизнь, которую она вела столь долгое время. Место, куда она удалилась, где могла любить своего сына и обрести покой, где старалась искупить совершенные проступки, заплатить долги перед обществом, восстановить справедливость по отношению к тем, кто, по ее мнению, этого заслуживал.

А свои тайны она унесет с собой в могилу.

Сэр Генри слишком добр к ней, чтобы страдать по ее милости. Он любит Натаниела, любит ее.

Но он любит Викторию Манро, а не Мэг Фаради. Мэг Фаради никто не любил.

И меньше всех Дэвид.

У нее не оставалось надежды сохранить сына. Но она не могла допустить, чтобы Натаниела вырвали из его семьи и отдали на воспитание чужому бессердечному человеку, который силой удерживал ее здесь и позволял рыдать, уткнувшись в его рубашку.

Последний раз она так рыдала два года назад, когда похоронила мать Зевса. Неожиданно она вспомнила кошку, которую выловила из кишащих акулами вод у берегов Бомбея. Она привезла с собой в Англию это бездомное животное, единственную подругу беременной девятнадцатилетней девушки, которой больше некуда было ехать.

— Это все опий, — шмыгнула Виктория носом, когда Дэвид положил ее на кровать и накрыл одеялами, сохранявшими его запах.

— Я знаю.

— Я тебя ненавижу, — солгала она, закрыв глаза. Он подоткнул края одеяла.

— Я знаю.

Она старалась ненавидеть его. Многие годы старалась, но сейчас мысли путались. А почему, собственно, она должна ненавидеть его?

— Спи, Мэг. И она уснула.

Глава 4

Дэвид совершенствовал свое мастерство в фехтовальном зале, двигаясь по кругу с такими же точными движениями, как если бы защищал свою жизнь, с теми же упорством, ловкостью и решимостью довести до конца начатое дело. Он наступал и отступал, только для того чтобы снова наступать.

Пот заливал глаза. Он тренировался уже час, тишину нарушало только его дыхание. На мгновение он замер и парировал удар.

Памела Рокуэлл, сложив на груди руки, стояла в дверях, наблюдая за ним. Она была его партнером с тех пор, как три месяца назад он снова присоединился к группе Кинли. Порочная как смертный грех, она умела добывать информацию. Если бы он предоставил ей малейшую возможность, она выведала бы все его тайны. Она была замужем за другим его партнером, занимавшимся этим делом.

Шурша зеленым платьем и нижними юбками, она вошла в зал.

— Не позволяй кончику шпаги отклоняться, дорогой. Прием требует устойчивости и быстроты. Ты сегодня не в форме.

— Благодарю за замечание, Памела. Я не знал, что ты фехтуешь.

— Ты не пользуешься огнестрельным оружием. — Она подошла к нему. — Но оттачиваешь свое умение владеть колющим оружием. Нет ли в этом двойного смысла?

— Лишь в том случае, если я проткну чье-то сердце кончиком этой шпаги.

Он сдернул с крючка полотенце, вытер лицо и волосы, мокрые от пота. На нем были рубашка с длинными рукавами и черные брюки, заправленные в короткие сапоги. Одежда удобная, но в ней слишком жарко даже в холодную погоду.

— Хочешь еще позаниматься, а потом встретиться с Кинли?

— Не беспокойся, я верен своему долгу.

— Значит, ты готов передать ему свою пленницу? Кинли уже давно хочет повесить этот трофей на своей стене.

— Странно, — Дэвид бросил полотенце на пол. — Ведь мы совсем недавно узнали, что она, возможно, жива.

— Ты вышел из дела девять лет назад. По своей воле, могу заметить. Может быть, мне надо напомнить тебе о твоей работе, Дэвид? Чтобы ты не поставил под угрозу это задание.

— Задание, Памела? Сколько времени прошло с тех пор, как Кинли узнал, что Мэг жива?

Памела смахнула пылинку с рукава, она не подозревала, что тупость Кинли всегда омрачала отношения Дэвида со своим бывшим наставником.

— Я тебе не враг, Дэвид. Я на твоей стороне. Не забывай об этом.

— А я никогда не верил, что министерство иностранных дел интересует только истина. Или в то, что ты никогда не лгала мне.

Памела вздохнула:

— Знаешь, как трудно выловить в бурном море обломки потонувшего корабля?

— Зависит от глубины. Люди все время занимаются этим. Памела стояла, освещенная лучами солнца, струившимися из двустворчатого окна.

— Когда Кинли не смог обнаружить на этом корабле и следа похищенных из сокровищницы вещей, возникло предположение, что мисс Фаради не находилась в числе пассажиров. Пять последних лет он посылал агентов во все британские порты до самой Калькутты. Ты должен гордиться, что нашел ее меньше чем за три месяца.

— Кинли, черт его побери, все эти пять лет знал, что Мэг, возможно, жива?

— А тебе что за дело? Совершенно очевидно, что она все еще поддерживает связь со своим отцом. С кем она собиралась встретиться вчера, когда ты перехватил ее на дороге?

— Пойми, ведь она моя жена.

— Кинли говорит, что десять лет назад обстоятельства расследования мешали проникнуть в окружение полковника Фаради каким-либо иным путем. — Памела пристально смотрела на него из-под опущенных ресниц. — Любой мужчина не удивится, что ты решил соединить удовольствие с делом.

Он повесил шпагу на место.

— Я не святой, как считают многие. А Мэг не дьявол.

— О, пожалуйста, Дэвид. Ты заработал этот шрам не во время стрельбы по тарелочкам, — напомнила Памела. — Мэг Фаради виновна во всем, в чем ее обвиняли, и я не верю, что ты забыл о задании.

— Я ничего не забыл.

Он вернулся к Кинли закончить это дело ради душевного покоя, ради справедливости и ради ответов на вопросы, , которые десять лет ждали ответов. Так он успокаивал свою совесть каждое утро, когда смотрел в зеркало.

Он не знал, почему ему не хочется отдать Мэг Кинли и забыть о ней. Может быть, он хотел узнать правду о том, что произошло, когда она покинула его и исчезла. Он мог заключить по ее поведению, что она виновна. Но в чем именно, он точно не знал.

И все же ее страх может быть наигранным, ведь она превосходная актриса и ничего не предпринимала, ожидая возвращения. Уже не впервые она обманывала его и лгала.

Но если отмести все лицемерные обвинения, тогда, десять лет назад, чем ее ложь отличалась от его лжи?

Он всегда сознавал свой долг. Скрестив руки на груди, Дэвид прислонился к стене.

— Не беспокойся, Памела. У меня нет намерения уклониться от своей работы.

Она подбоченилась.

— Тогда докажи это! — Она улыбнулась, белые зубы блеснули между коралловых губ. — Наверху, в зеленой гостиной, Кинли ждет, когда ты приведешь ему свою пленницу.

Виктория, обхватив руками голову, сидела на кровати. Кто-то раздвинул шторы, лучи послеполуденного солнца, упавшие на пол, ослепили ее.

Посидев еще некоторое время, Виктория сдернула с постели простыню, завернулась в нее и на негнущихся ногах доковыляла до окна. За крышами деревенских домов увидела знакомые берега реки. Она должна передать сэру Генри, что жива. Ведь она не вернулась домой. Там уже наверняка беспокоятся.

Виктория нашла гардеробную, покопалась в одежде, сложенной там. В большом шкафу было еще больше одежды, но никакого оружия. Она не ожидала от Дэвида такой беспечности. Виктория надела черный с серебром парчовый халат, брошенный на спинку стула около кровати. Мягкая ткань успокаивала боль в мышцах. Она нашла зеркало и стала рассматривать висок. На месте синяка образовалась шишка. Виктория поморщилась. Открыв ванную, удивилась, что никто не сторожит ее.

Виктория вышла в коридор, прошла немного и вдруг услышала громкий голос Дэвида, доносившийся из гостиной. Виктория заглянула в дверь. В угасающем свете дня комната выглядела теплой и роскошной, хотя и несколько мрачной.

Дэвид стоял, облокотившись на каминную полку и положив руку на бедро. Явно взволнованный, он разговаривал с толстым седым человеком, сидевшим на стуле. Более молодые мужчина и женщина сидели на красно-белом полосатом диванчике. Виктория не ожидала, что в доме находится кто-то еще, кроме слуг. Ей следовало бы знать, что Дэвид работает не один.

Должно быть, она чем-то выдала себя, потому что он повернул голову и рука с бокалом, который он собирался выпить, застыла, когда он увидел Викторию.

Она поправила длинную прядь волос, не в силах скрыть волнение. Все взоры были обращены на нее, и ей захотелось убежать.

— Я хочу уехать домой, — сказала она, обращаясь к Дэвиду, поскольку это он предложил сообщить о ней ее семье. Не позволит ли он ей в последний раз повидаться с семьей? — Моя семья будет беспокоиться обо мне.

Человек с седыми усами, сидевший на стуле с высокой спинкой, рассмеялся:

— Этому многое мешает, мисс Фаради. Вы больше не имеете права видеться с кем-либо. Я отвезу вас в Лондон.

— Я — акушерка. — Она посмотрела на Дэвида, который разглядывал свой бокал, словно забыв о ней. Несмотря на то что надежда на его защиту рухнула, она выпрямилась и перевела взгляд на Кинли: — Что бы вы там ни думали, есть люди, которым я нужна. Вы должны позволить мне устроить мои дела.

— Это ваш последний обман, мисс Фаради? — снова вмешался седой человек.

— Сэр Генри — уважаемый всеми врач. Я работаю с ним уже девять лет. Именно этим и занимаюсь.

— Уже не занимаетесь.

Его светло-карие глаза за стеклами очков наблюдали за ней, и ей стало не по себе.

— Как к вам попала серьга? — Голос ее дрогнул. Серьга, которую Дэвид отдал Стиллингзу, когда-то принадлежала ее отцу. — Скажите, мой отец все еще в тюрьме или умер?

Ответом было молчание. Виктория со все возрастающим ужасом смотрела на собравшихся в гостиной, к горлу подступала тошнота. Она взглянула на Дэвида:

— Перед тем как я покинула Калькутту, последнее, что мне дал отец, была эта серьга, парная той, что ты принес Стиллингзу прошлым вечером. Она должна была служить сигналом между нами. Как ты ее получил?

— Ростовщик принес ее нам, — ответил вместо Дэвида мужчина, сидевший на диване. — Он узнал ее по описанию тех драгоценностей, которые были похищены в Калькутте.

— Кто-нибудь поинтересовался, откуда ростовщик все это узнал? Он что, был историком и помнил то, что произошло десять лет назад?

— Он умер, — ответил Дэвид, поставив бокал на каминную полку. — Его лавку ограбили через три дня после того, как он передал серьгу нам.

— А мой отец? Он все еще в тюрьме?

— Кинли? — Дэвид переадресовал вопрос мужчине, стоявшему ближе к ней.

— Ваш отец сбежал, — сказал Кинли. Потрясенная Виктория с гневом посмотрела на Кинли:

— Почему об этом не было упомянуто ни в одной газете?

— Как бы то ни было, Фаради умер девять лет назад, — сказал Кинли.

— Вы сохранили ему жизнь, чтобы получить интересующую вас информацию. Теперь вы навели его прямо на меня. На всю мою семью. Вы сделали это с определенной целью.

— Мы можем спасти вашу семью, — проговорил Кинли, — если вы скажете нам, где драгоценности.

Дэвид поставил бокал на каминную полку.

— Хватит, Кинли.

— Если бы даже я и знала, где сокровища, ни за что бы не сказала. Эти драгоценности прокляты. Сколько людей из-за них погибло! Пусть они останутся навеки похороненными.

Темные глаза Дэвида впились в нее.

— Почему ты боишься отца, Мэг? — мягко спросил он. У ее отца была причина охотиться за ней, и Виктория понимала, что Дэвид больше не верит даже в малейшую вероятность того, что сокровища лежат на дне у берегов Бомбея.

— Мое имя не Мэг, — заявила она. — Меня зовут Виктория Манро, Маргарет Фаради умерла, когда корабль пошел на дно, а с ним и все, что, как она думала, она любила. Она больше не вернется. Поймите это наконец!

В наступившей тишине неожиданно заговорил молодой человек, сидевший на диване:

— Вы помогли бы нам задержать вашего отца? Вы ведь не хотите, чтобы он появился здесь.

Она покачала головой, переведя взгляд с Дэвида на белокурого мужчину и женщину.

— Вы его не знаете. — Сердце Виктории болезненно сжалось, и она устремилась к двери.

Но не успела сделать и пяти шагов, как Дэвид остановил ее. Каким-то образом ему удалось миновать два стула, резной столик и хрупкую хрустальную лампу и схватить ее.

— Мэг...

— Отпусти меня!

Он привлек ее к себе и повернулся к Кинли:

— Вы с самого начала знали, что полковник Фаради ее разыскивает. Откуда вам стало это известно?

— Мы даже не были уверены, что она жива, — пробормотал Кинли, одернув на животе черный жилет. — Сначала следовало найти ее, и ты это сделал.

Кинли явно переоценивает свою значимость, подумала Виктория, уверенная, что могла бы сбежать, если бы ей удалось вырваться из рук Дэвида. Не было такого замка, который она не могла бы открыть. Она освободилась бы прежде, чем этот надутый дурак сообразит, что произошло. Лучше сбежать, чем навести отца на сэра Генри или предстать в Лондоне перед судом и навсегда оставить пятно позора на сыне. Разве не отец обвинял ее в том, что она губит каждого, кого полюбит?

— Я добровольно отдаюсь в руки правосудия для допроса, — сказала она.

— Ты этого хочешь? — спросил Дэвид.

Она резко повернулась к нему. Атмосфера все больше и больше накалялась, когда они стояли лицом друг к другу, как противники на неоконченной дуэли, напряжение искрами пробегало между ними.

— Кинли может отвезти меня в Лондон и убедиться, что я не знаю, где находятся сокровища.

Дэвид сел на подлокотник кресла и равнодушно смотрел на нее, скрывая свои чувства так же, как она.

— Без нее мы не поймаем Фаради. — Дэвид перевел тяжелый взгляд на Кинли: — Или вы забыли основную цель задания?

— Он прав, Кинли, — поддержал его белокурый Адонис. — Если Фаради нужна она, есть смысл держать ее здесь.

Паника охватила Викторию, но она застыла, когда Дэвид снова перевел взгляд на нее:

— Рокуэлл, отправьте семье леди Манро записку и сообщите им, что она провела ночь, принимая роды, а затем по дороге с ней произошел несчастный случай.

— Они вам не поверят, — прошептала Виктория. — Я никогда не падала с лошади.

— Может быть, Мэг Фаради не такая искусная наездница, какой ее считает Виктория Манро. — Ей почудился в его непроницаемом взгляде вызов. Дэвид красив, потрясающе красив, и не будь Виктория уверена, что он ее дразнит, она набросилась бы на него.

— А почему не поверят? — спросил Дэвид. — Я сам видел синяки.

— Естественно. Если учесть, как грубо ты со мной обращался. В результате у меня было сотрясение мозга, вдобавок ты опоил меня до потери сознания.

Их взгляды встретились.

— А ты пыталась меня застрелить.

— Если бы хотела, застрелила бы. У тебя нет способа заставить меня тебе помогать.

— Нет способа? Всем известно, что имение сэра Генри выставлено на аукцион за неуплату налогов.

— Неужели? — насмешливо сказала она, про себя удивившись, как он об этом узнал. — Главный судья готов обокрасть собственного дядю.

— А если мы выкупим имение сэра Генри, Мэг, ты нам поможешь?

— Только этого не хватало, черт побери, — возразил Кинли. — Час назад вы были готовы поджарить ее на вертеле.

Дэвид скрестил на груди руки в ожидании ее ответа. Его руки казались темными на фоне белизны рукавов, на правой руке поблескивало обручальное кольцо. Виктория невольно коснулась кольца на своей руке.

— Мне нужно место, где я мог бы жить и работать, — сказал Дэвид. Виктория бросила на него взгляд. — Леди Манро было бы полезно иметь за спиной давно забытого родственника. Это обязало бы ее сотрудничать с нами.

— Ты не сможешь бороться с Неллисом Манро. Ему нужен Роуз-Брайер.

— Предоставь мне заниматься вашей местной политикой, Мэг. У меня имеются кое-какие возможности.

— Сэр Генри знает, что у меня нет родственников.

Напряженность, возникшая между ними, с каждой минутой возрастала. Виктория оказалась в ловушке. Только Дэвид стоял между ней и допросом Кинли, а возможно, и виселицей.

— Значит, тебе очень хочется быть повешенной? — тихо спросил он.

Виктория, разумеется, не хотела такой участи. Но Дэвид опасен для нее не меньше, чем ее отец.

— Она находится у меня под арестом, — сказал он Кинли. — Я доставлю ее, когда придет время.

Кинли подошел к ней.

— У всех в конце концов развязывается язык, мисс Фаради, — сказал он. — Вы не исключение.

— Кинли, — тихо предупредил его Дэвид. — Советую вам отойти от нее, пока она не поставила вам под глазом синяк.

— А вы не поворачивайтесь к ней спиной. В следующий раз она может не промахнуться, когда будет стрелять.

— Я учту ваш совет.

— Найдите Фаради. — Кинли взял пальто и вышел из комнаты.

Наступила тишина. Красивая блондинка потерла руки.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — с удовлетворением сказала она, подбоченившись и взглянув на Рокуэлла. — О чем ты думал, Йен?

— О том, что мы должны делать свое дело, Памела, — ответил Йен и тоже вышел. Виктория не шелохнулась. Заметив, что Дэвид наблюдает за ней, выпрямилась.

— Это городской дом графини Щербинской, — сказал он, представляя Памелу. — Она наша собственная фальшивая персона русского королевского рода, обучавшаяся в консульстве Санкт-Петербурга. Вчера она привезла тебя сюда, чтобы ты могла оправиться от ушибов. В этом городе она — наши глаза и уши. Ничего не ускользнет от ее внимания. — Он взглянул на Памелу: — Не так ли, графиня?

Зашуршав изумрудным шелком, Памела обняла его за шею и прижала губы к его уху.

— Скажи мне, чтобы я не беспокоилась, когда тебе будет немного одиноко там, на холме, Дэвид.

Виктория была сыта их маленькой любовной сценкой. Едва сдерживая слезы, она вернулась в спальню и захлопнула дверь. Она не понимала, почему ее это задело, но знала, что никогда больше не станет смотреть на звезды и думать о том, что сделал Дэвид со своей жизнью, после того как покинул Индию, или о том, с кем он занимается своими делами или с кем развлекается. Она никогда не станет думать о том, что он может кого-то полюбить. Ее это больше не интересует.

Несмотря на его высокие принципы, он по-прежнему оставался лицемером. Для него, опытного шпиона, жизнь была игрой в шахматы. А Виктория оказалась еще одним шахматным ходом, когда он ловко довел до конца игру, которая должна была закончиться девять лет назад.

Виктория думала о том, что ее отец на свободе. За окнами небо над холмом потемнело от серых облаков, со стороны канала надвигался первый зимний шторм. Сидя на подоконнике, Виктория смотрела вниз на пустой двор, затем прижалась к стеклу, думая о том, как совершить побег. Она смерила взглядом длину тяжелых занавесей, закрепленных на толстых деревянных штырях, проверила их надежность и подошла к гардеробу в поисках подходящей одежды. Ей не стоило рисковать, имея дело с Кинли.

Она должна убежать немедленно. Ее отец на свободе.

Она боится его. Боится, что он причинит зло сыну.

Она встречала людей, которые не различали добра и зла. Которые пили, потому что жаждали алкоголя, или дня не могли прожить без наркотика. В детстве она встречала много таких среди знакомых ее отца. Но ее отец знал разницу между добром и злом. Просто ему было наплевать. Его опиумом была игра. Он любил погоню, игру в лису и гончую, в кошку и мышку.