На кухне Бобби и Синди болтали и препирались за своим незамысловатым ужином. Нос Барбары, заострившийся после целого дня неутоленного голода, учуял запах жареного цыпленка почти в тот же момент, когда они развернули фольгу. Когда Синди пришла проверить пленницу, пальцы и рот у нее блестели от жира и от нее пахло едой. Барбаре пришла в голову отвратительная мысль, что если бы она была сейчас свободна, то откусила бы кусок от Синди, как если б та была пухленькой маленькой курочкой.

А еще орал телевизор.

За ужином дети смотрели повторы старых телепередач. Позже, после того как они прибрались и Бобби ушел в свою комнату, чтобы вздремнуть, Синди села и стала смотреть вечерние шоу, одно за другим, выбирая в первую очередь те, в которых участвовали дети или животные, а потом перешла на более захватывающие и жестокие. Зачастую — возможно, просто ради осуществления исключительного контроля над всеми ручками телевизора — она переключалась с канала на канал, будто была в состоянии следить за всеми сюжетными линиями одновременно. В какой-то момент, во время длинного перерыва на рекламу, она отвлеклась и попыталась сыграть на пианино «Веселого крестьянина». У Барбары разболелась голова. Очевидно, что мысли девочки небрежно, легкомысленно перескакивали с одного на другое, ни на чем подолгу не задерживаясь. И она была тюремщицей, а Барбара — пленницей. Совершенно безумная ситуация.

Наконец, во время очень позднего телефильма, воцарилось спокойствие, и движение в гостиной прекратилось. Самолеты пикировали и стреляли. Умирали, непрерывно крича, японцы. Уцелевшие морские пехотинцы выстроились в боевой порядок и, предположительно, снова двинулись в бой. «Ориолс» обыграли «Атлетикс» со счетом 9 : 5 и сохранили лидерство. В Европе доллар снова подвергся атаке. Затем заиграл национальный гимн, сменившийся статическим шумом. Синди, видимо, давно уже уснула, не исключено, что на ковре. Бобби по-прежнему отсутствовал — вероятно, спал у себя в комнате, — и Барбара была по-настоящему одна.

Пришло время героизма и смелых поступков. Легкое движение пальцев, и внезапно появляется спрятанное лезвие бритвы; чик-шмык, и она свободна. К сожалению, такое случалось только в телевизоре. В реальной жизни жертвы оставались почти такими же, какими были прежде — жертвами.

Барбару поражало то бессердечие, с которым дети оставляли ее в таком состоянии. И с которым — что еще хуже, конечно же, — сторожили ее. Казалось, у них не было ни возможности, ни желания поставить себя на ее место или представить, насколько ей больно. У них не было богов — а если и были, то не милосердные и любящие. И у них не было героев, если только название «Свободная Пятерка» не подразумевало, что они обладают некоторой долей воображения. Они просто плыли по течению. Как и Синди, все они просто плыли по течению, функционируя с помощью своих автоматических, безотказно работающих домашних приборов, кредитных карт и платежных счетов. Взрослые им были не нужны и не принимались во внимание.

О, перестань, — сказала себе Барбара, испугавшись. Ты сходишь с ума. Все совсем не так. Да, это так. Почему нет? О боже. Она старалась не натягивать веревки. Так будет только больнее. Лежи спокойно.

Я пытаюсь, я пытаюсь.

Но если свое тело ей удалось ненадолго успокоить, то заставить замолчать разум она не смогла. Как у студента, изучающего основным предметом педагогику, голова у нее была забита всякой всячиной — от групповых потребностей и взаимодействий до гештальт-психологии (многое из этого так и не было усвоено). Барбара вынужденно осталась наедине со своими мыслями, которые не давали ей заснуть. Если б я только могла что-то сделать, — сказала она себе. Вместо этого на ум пришла мелодия из «Веселого крестьянина»:

Школьные деньки, школьные деньки,
Как же нам дороги они.
Учились мы писать, читать и считать
Под пение учительской указки… [  «Школьные деньки» — популярная детская песенка, написанная в 1907 году Уиллом Д. Коббом и Гасом Эдвардсом.]

Прекрати, — снова сказала себе Барбара. Я хочу подумать. Как бы она ни пыталась переключиться, дурацкая мелодия продолжала играть у нее в голове:

Мальчик Антисептик и пёсик Фторхинол
в своем саду играли, и вдруг припрыгал Крол  [  Из стихотворения Артура Гитермана «Абсолютно гигиенично».].

Нет, я хочу подумать!

Но тщетно, мысли ускользали от нее. Барбара страдала морально и физически. С другой стороны, так она хотя бы не сможет зацикливаться на этой теме. Это было не ее поприще, в отличие от Терри.

Терри могла взять себя в руки, успокоиться, не по-мужски, конечно же, а скорее расслабиться, что, по крайней мере, помогало не думать о физических проблемах. Подперев левой рукой подбородок, правой быстро, как квалифицированный стенограф, делая записи, она излучала сосредоточенность и уединение. Вокруг нее выстраивалась стена. В другом конце комнаты сидела Барбара, изогнувшись и словно обвивая свой стул, как виноградная лоза. Ноги у нее переплелись, ступня одной была заведена за лодыжку другой. Руки будто сами по себе играли с предметами на столе. Казалось, она убирала волосы с глаз раза три за минуту. Смотрела на слова, прочитывала их, а затем забывала, как только переходила к следующему абзацу. Она не могла структурировать и понимать что-либо в целом. Ее мир состоял из движения, удовольствий, тепла, прямого человеческого контакта и радости, а не из созерцания. В моменты учебы, требующие максимальной сосредоточенности — во время экзаменов или сдачи курсовых, — у нее даже возникала мысль выговориться, закричать, станцевать, спеть, швырнуть что-нибудь, чтобы нарушить священную тишину. «Какой в этом смысл, Терри? Нет, ну в самом деле, какой в этом смысл? Как ты можешь просто сидеть и мучить себя? Чем мы отличаемся?»

Погрузившись в воспоминания, Барбара отчетливо видела их комнату в общежитии, где Терри училась, одевалась, устраивала свои маленькие постирушки, никогда не теряя свою хладнокровную уверенность. На мгновение все стало настолько ярким и живым, что ей показалось, что ее комната в доме Адамсов накладывается на ее старую университетскую. Барбара лежит здесь на кровати, затем любопытный свето-временной эффект, и в следующую секунду она видит, как не более чем в десяти футах от нее, в другом конце комнаты, ходит Терри. Что, если это действительно так, а не просто плод ее воображения? Ей снова снился прерванный этим утром сон.

— Терри?

— Терри-и-и-и?.. — передразнила Терри.

— Они не отпустили меня, — зачем-то сказала Барбара.

Терри промолчала.

— Не думаю, что они отпустят меня добровольно.

— Возможно. — Терри сама начала готовиться ко сну. Она была невзрачной, если не сказать нескладной девушкой, но обладала красивыми медно-рыжими волосами и завидными зелеными глазами. Стоя на своей половине комнаты, она повернулась к Барбаре, наклонила голову, откинула волосы и расстегнула сережку.

— Что собираешься делать?

— А что я могу сделать? — с горечью в голосе ответила Барбара. — Что бы ты сделала?

— Не знаю. — Терри неуклюже наклонила голову в другую сторону и сняла другую сережку. Повернувшись к комоду, открыла верхний ящик и бросила бижутерию в маленькую лакированную коробочку.

— Во-первых, я не вляпалась бы в такие неприятности.

— Это да.

В обычном разговоре, будучи в ясном уме, Барбара возразила бы, но в этой маленькой воображаемой беседе она автоматически сдалась.

— Это да, — задумчиво повторила она, — но почему? Почему ты такая умная?

— По кочану. — Терри закрыла ящик. — Дело не во мне, а в тебе. Ты лохушка, Барбара.

Она ушла в ванную и стала снимать макияж.

— Ты не согласилась бы на эту работу.

— Угу. — Терри вытащила салфетку, обернула ею указательный палец и начала вытирать помаду. — Если б мне нужны были деньги, я пошла бы и нашла настоящую работу в реальном мире. Это первое. — Она некрасиво сдвинула в сторону нижнюю челюсть и вытерла губную помаду с другого уголка рта. — Ты фантазерка, совершенно оторванная от реальности. Намеренно устраиваешься работать здесь, в деревне, к друзьям семьи, почти даром, потому что это не изменит твое мировоззрение. Живешь в ватном коконе. Играешь роль богатой мамочки, представительницы среднего класса. Это как оплачиваемый отпуск. И если ты продолжишь в том же духе, Тед или кто-то еще придет и действительно сделает тебя одной из них, и тебе никогда не придется смотреть в лицо невзгодам.

Барбара согласилась. Не то чтобы Терри не говорила раньше то же самое; просто в реальности это звучало более дипломатично, чем в воображении.

— А если б я согласилась на такую работу, — Терри наклонилась к зеркалу, глядя на себя и похлопывая себя по лицу, — в чем была бы разница?

— Дети боялись бы тебя. И не сделали бы этого.

Терри бросила салфетку в унитаз и вытащила новую.

— Верно, — она умело накрутила ее на палец, — а почему?

Барбара промолчала. Хотя знала ответ.

— Именно это я и имею в виду, когда говорю, что ты лохушка. — Терри отстранилась от зеркала и несколькими ловкими движениями вытерла остатки помады. — Ты готова встречаться с любым встречным, быстро привязываешься. Стараешься быть хорошей и думаешь, что если продолжишь оставаться такой и не причинишь никому вреда, то и тебе никто не причинит вреда.