Перед началом схватки мало кто заключал пари, если они вообще заключались. Какой смысл биться oб заклад, если исход совершенно ясен? Единственно, с чем спорили, – это сколько секунд продлится схватка. По окончании первого раунда начался ажиотаж. К концу второго раунда, который прошел так же быстро и жестоко, как и первый, ставки взлетели.

После четырех раундов маркизу казалось, что каждый дюйм его тела, каждый мускул – даже такие, о существовании которых он и не подозревал, – источают боль. Он оказывался на полу дважды, Лайонел – трижды, если не считать двух его падений в первом раунде. Лайонелу раза два удалось ухватить маркиза за ногу и так ее вывернуть, что маркиз, не говоря уже о мучительной боли, терял равновесие. Но Джексон предупредил Лайонела, что захваты запрещены, и в четвертом раунде этого не случилось.

Лорд Фрэнсис водил холодной мокрой губкой по голове маркиза и по спине. Бридж энергично обмахивал его лицо полотенцем.

– Держись, Харт! – говорил он. – Покажи ему класс, старина.

– Думайте о своей жене, Кэрью, шепнул лорд Фрэнсис.

И маркиз стал о ней думать. О невинной, жаждущей счастья восемнадцатилетней девушке, которая стала жертвой циничных интриг Лайонела. О ее страданиях, когда он так грубо и жестоко отверг ее, и, что было куда хуже, о чувстве вины перед кузиной, которое преследовало Саманту целых шесть лет. О двадцатичетырехлетней женщине, которая испугалась, что этот негодяй до сих пор имеет над ней власть, и она не сможет этой власти противостоять. И тогда она обратилась к нему, к Хартли, чтобы он защитил ее и на всю жизнь оградил от жестокой, уродливой страсти. Он вспомнил о вчерашнем вечере, когда она ударила мерзавца коленом, а затем надавала ему пощечин. Он вспомнил ее в постели рядом с собой, несчастную, потому что она решила, что ее муж тоже отверг ее. Но он-то ведь лишил себя в эту ночь любовных утех лишь потому, что хотел сохранить свои силы перед боем.

Прошлой ночью он пообещал ей, что она никогда больше не будет бояться Лайонела. Был только один путь исполнить это обещание. Он знал, что в это утро, даже если он в следующем раунде рухнет без чувств на пол, уважение друзей он себе обеспечил. И быть может, самоуважение тоже, – вызвав мерзавца на дуг и став с ним лицом к лицу, как мужчина с мужчиной, он дает ему знать, что больше не станет терпеть издевательств.

И все же этого недостаточно. Недостаточно просто достойно выступить в этой схватке – он должен победить!

Он просто обязан победить! И теперь это уже не кажется невозможным. Лайонел сидел в противоположном углу, наискось от него, таращась на него одним глазом – второй распух и почти закрылся. Дыхание него было тяжелое. И может быть, впервые – наконец-то! – он глядел на Хартли, не скрывая своей злобной ненависти.

– Время, джентльмены! Пятый раунд, – как всегда вежливо объявил Джексон. – Начинайте.

Легче сказать «ты должен победить», чем сделать это. Но в девятом раунде маркиз наконец точно знал что не только должен, но и победит. Лайонел еле держался на ногах. Он уже не мог защищаться, и лицо его теперь было открыто и для левого кулака маркиза, и для его правой ноги. Один его глаз почти совсем закрылся, осталась одна узкая щелка. Второй закрыло наполовину. Нос, похоже, был сломан. Силы у маркиза были на исходе, но оставались сила воли и твердая решимость. И лицо Саманты стояло перед его усталыми глазами.

В зале теперь было тихо, хотя, кроме бедолаги Смизерса, никто не ушел.

– Думайте о ней, Кэрью! Думайте о ней! – настойчиво твердил над его ухом лорд Фрэнсис в конце раунда, так же как в в конце предыдущего, и перед последующим. Он выжимал воду из губки ему на грудь и повторял: «Черт побери, Кэрью, думайте только о ней и не сдавайтесь!»

«Неллер влюблен в Саманту», – проплыла у Кэрью в голове смутная мысль. Он давно догадывался. Но Неллер благородный человек. Ладно, он отомстит и за него тоже.

– Добей его в этом раунде, старина, – сказал герцог, энергично обмахивая его лицо полотенцем, как он делал после каждого раунда. – Ты на исходе. В одиннадцатом раунде ты рухнешь. Сейчас пойдет десятый. Последний твой раунд, Харт: Держись! Кроме тех двоих напротив, в зале нет ни одного человека, кто не хотел бы твоей победы. Этот раунд, Харт!

Ему понадобилось две с половиной минуты. Лайонел уже еле стоял на ногах, качался из стороны в сторону, руки его бессильно висели по сторонам, кулаки не сжимались до конца. Он смотрел на Хартли хотя, может быть, и не мог его разглядеть – с бешеной ненавистью. Он бы упал и потерял сознание одного толчка. Всем своим видом он взывал к пощаде. Но маркиз вдруг вспомнил себя, шестилетнего малыша, корчившегося от нестерпимой боли. И страдальческое лицо матери, когда она смотрела на своего единственного покалеченного сына. И Саманту, которая просит его поцеловать ее и говорит, что любит его, – и говорит искренне, потому что напугана новым появлением в ее жизни Лайонела, человека, который на шесть лет сделал ее несчастной.

Маркиз собрал остатки сил и нанес удар правой ногой. Его последний удар, как и первый, попал точно под челюсть. Голова Лайонела откинулась назад, и рухнул навзничь.

Раздался стон, и он затих.

И тут вокруг поднялся оглушающий шум. Мужчины что-то говорили маркизу, смеялись, хлопали его по спине, пока Бридж не заорал, чтобы все держались на расстоянии, а Неллер не пригрозил, что сам пустит ход кулаки, если они не отойдут, а то Кэрью нечем дышать.

– Ну что ж, друг мой, – услышал Кэрью где-то над своей головой голос Джексона, Кто-то уже усадил Кэрью на его табурет в углу. – Должен признать, что вы, быть может, мой лучший ученик за все годы моей работы. Вот только если бы вы помнили, что правую руку надо держать выше – сколько раз я вам это говорил? – ваше лицо сейчас не напоминало бы сырую котлету. Но некоторые люди себя не жалеют.

Виконт Берчли обмахивал распростертого на полу Лайонела и требовал, чтобы кто-нибудь принес воды, но на него не обращали внимания.

– Пойди помоги ему, Бридж, – сказал маркиз. Сам он не мог пошевелить ни руками, ни ногами и даже не пытался встать с табурета.

Герцог кинул на него более чем выразительный взгляд, который Хартли не увидел, потом пошел в противоположный угол.

Лайонел все еще лежал на полу. Берчли осторожно смачивал ему лицо губкой, подошедший герцог Бриджуотер начал обмахивать его полотенцем. Сознание начало возвращаться к Лайонелу, и он застонал. В эту. минуту маркиз с помощью лорда Неллера наконец поднялся и, тяжело припадая на правую ногу и с трудом передвигая негнущуюся левую, вышел из спортзала. Надо было переодеться и поспешить домой.

Невозможно будет скрыть это событие от Саманты, с огорчением думал он. Она ни за что не поверит, что он нечаянно налетел на дверь. А может, и не надо скрывать – может, она будет рада, что он отомстил за нее.

Может, она даже будет им гордиться.

* * *

Она и правда потратила уйму денег – во всяком случае, куда больше, чем тратила прежде за один день. И ни на минуту не почувствовала раскаяния. Увез бы он сегодня ее домой, как она просила, так она бы ни пенни не потратила. Так что ворчать он не посмеет. Да и не станет Хартли ворчать ни по какому поводу – она не представляет его себе в роли ворчуна.

К тому же он сам надоумил ее поехать вместе с тетей Агги и купить и себе, и ей что-нибудь красивое. Как и подобает покорной женушке, она подчинилась. Тетке она купила веер из слоновой кости, хотя та и протестовала, говоря, что слишком стара для такой изящной безделушки. Еще Саманта купила ей лайковые перчатки, поскольку разговоры о новых перчатках тетка вела всю весну, Хартли она купила табакерку, хотя он не имел привычки нюхать табак. Но табакерка была такая прелестная, что невозможно было устоять, к тому же крышка была инкрустирована сапфирами, и Саманте пришло в голову преподнести ему табакерку как свадебный подарок – не важно, что он несколько запоздал, да к тому же платить за него придется самому Хартли. Это и будет «что-то голубое». Заменит ту злополучную брошь – она даже не спросила у Хартли, отдал ли он ее обратно или оставил у себя. Не хотела ничего о ней знать.

Про себя Саманта чуть было не забыла, но все же успела вспомнить и купила несколько пар шелковых чулок и новую шляпку, так щедро украшенную лентами и цветами, что она не сразу решилась на покупку, представив себе, как все эти ленты и цветы совсем закроют ей шею. Но шляпка была легкая, как перышко, и выглядела так сногсшибательно и так… экстравагантно, что Саманта не устояла, хотя и не была уверена, что отважится надеть ее в Йоркшире. Она представила себя в этой шляпке и с огромным животом и с трудом удержалась от смеха – иначе пришлось бы объяснять, в чем дело, тете Агги и модистке.

Вопреки собственным ожиданиям Саманта наслаждалась своим последним днем в Лондоне.

Настало время ленча, и они зашли в кафе, несмотря на все протесты тетушки Агги, которая считала, что есть не дома, да еще без сопровождения мужчин, дамам не приличествует. А когда они вышли оттуда, Саманта заметила невдалеке на Оксфорд-стрит Фрэнсиса и весело помахала ему рукой.

Он поспешил им навстречу.

– Саманта, – сказал он. – Леди Брилл. – Но снова повернулся к Саманте. – Вас не было дома, когда приехал Кэрью? – взволнованно спросил он.

– Приехал? Так рано? – удивилась Саманта. – Он уже дома? Я думала, он весь день будет заниматься какими-то своими делами.

Фрэнсис взял Саманту за руку и приглушенным голосом сказал:

– Мне кажется, вы нужны ему дома.

Его голос и выражение лица насторожили Саманту.

– Зачем? – испуганно спросила она. – Что случилось? Лайонел? Он…

– Да, – сказал Фрэнсис.

Глаза у Саманты расширились от ужаса.

– Вчера вечером Хартли вызвал его на дуэль? Хартли мертв?

Саманта вцепилась Фрэнсису в рукав, но тут же вспомнила, что он сказал: она нужна Хартли дома. Мертвому она была бы ему уже не нужна.

– Он жив, – сказал Фрэнсис. – Черт бы меня побрал, я проговорился! Они дрались, Саманта. В спортзале у Джексона. И ваш муж победил!

– Ваше поведение, милорд, и столь бурное выражение чувств оставляют желать лучшего, – сказала леди Брилл, глядя, как Саманта вцепилась в рукав Фрэнсиса обеими руками. – Сейчас она потеряет сознание. Действуйте же! Помогите усадить ее в карету. Я незамедлительно доставлю ее на Стэнхоуп-гейт, Вы сказали, Кэрью победил? Но кого он победил и в чем было дело? Прошу вас, объясните. Интересно послушать, что это за история. И уж можно не сомневаться, сегодня вечером она будет у всех на устах. А вот и карета! Садись, дорогая, лорд Фрэнсис тебе поможет.

– Нет, нет, не извиняйтесь, Фрэнсис, – сказала Саманта уже из кареты. – Я вам очень признательна. Если бы не вы, я могла бы ни о чем и не узнать чуть ли не до самого вечера. Ах, Хартли! – Она полезла в ридикюль за носовым платком.

– Саманта, я знаю, он весь в синяках и кровоподтеках, – сказал Фрэнсис, но передайте ему от меня, что он самый счастливый человек в Англии. И что он достоин вас, как никто другой. До свидания, Саманта!

И прежде чем она смогла ему ответить не только жалостной улыбкой, лорд Фрэнсис захлопнул дверцу кареты.

* * *

Маркиз принял ванну и переоделся. Его камердинер с довольным видом – он явно гордился своим хозяином – смазал лечебной мазью синяки и ссадины на его лице и на теле. После чего Хартли спустился в библиотеку, попросил слугу разжечь камин, хотя день был теплый, и опустился в кресло возле камина. Болело все тело, каждый сустав, каждая мышца. Каким-то чудом уцелели глаза, но, пожалуй, только они и уцелели.

Он мечтал, чтобы Саманта поскорее вернулась домой и помассировала ему руку. Но лицо… Лучше бы ей хотя бы с неделю не видеть его лица.

Он победил.

Хартли откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, но трудно было успокоиться – он не мог сдержать ликование. Он победил! Расквитался с Лайонелом. Отомстил за Саманту – и за себя тоже. Хартли позволил себе гордо улыбнуться – и охнул от боли. Вот уж никогда бы не подумал, что улыбка может причинить физическую боль.

И тут дверь с шумом распахнулась. Маркиз успел повернуть голову, чтобы увидеть ворвавшийся в библиотеку вихрь – желтые цветы свесились со шляпки и отчаянно метались перед глазами Саманты. Но она сорвала шляпку с головы и, не глядя, швырнула в угол. Лакей тихонько притворил за ней дверь.

– Я готова убить вас, Хартли! – воскликнула она. – Задушить собственными руками! И вы даже не сказали мне. Вот так неотложное дело! Он бы хладнокровно убил вас. И я убью!

– Как хорошо, однако, – сказал Хартли, – что человек может умереть лишь один раз.

– Хартли… – Саманта подошла к нему и опустилась па колени. – О, Хартли, бедное твое лицо! Почему ты это сделал? О, я знаю почему – из-за меня. Какое безрассудство! Никогда больше так не поступай. Но я тебе благодарна. Я так тебя люблю!

– Ради одних только этих слов стоило бросить ему вызов, дорогая моя Саманта, – осторожно улыбнувшись, сказал маркиз. – Но я поступил так и ради себя тоже.

– Потому что, оскорбляя меня, он оскорбил и тебя? – спросила она, подняв глаза на его изукрашенное синяками лицо.

«Красавцем я никогда не был, – подумал Хартли. – Представляю, как я ужасен сейчас». Но Саманта смотрела на него с обожанием.

– Да, – сказал он. – Но вот из-за этого тоже. – Маркиз поднял свою правую руку. – И из-за ноги. Он виновник моих увечий. Это не был несчастный случай. Он столкнул меня с лошади – шестилетнего ребенка!

В глазах Саманты заблестели слезы.

– Ах, Хартли! – прошептала она. – Бедный мой любимый Хартли! Фрэнсис сказал, что ты победил. Что ж, Лайонел выглядит еще хуже, чем ты?

– Куда хуже, – ответил маркиз. – До конца своей жизни оп будет ходить с кривым носом, и, бьюсь об заклад, по меньшей мере всю следующую неделю никто не сможет разглядеть, есть ли у него вообще глаза.

– Замечательно! – неожиданно ухмыльнувшись, сказала Саманта. – Как я рада! Отличная работа, сэр!

– Какая кровожадная женщина, – пошутил он.

– Хартли. – Саманта осторожно опустила подбородок на его колено и не сводила с него глаз. – Я ужасно глупая женщина. Поняла это только недавно, и особенно прошлой ночью. А сегодня мне это стало совершенно ясно. Я не правильно понимала значение этого слова.

Хартли засмеялся.

– Ты и вправду глупая. Какого слова?

– Понимаю, тебе сейчас ужасно больно. Но скажи, это совершенно невозможно – сесть к тебе на колени?

Ему было больно. Даже малейшая тяжесть на коленях причиняла боль. Но он протянул к ней руки, и она прильнула к нему, положила голову ему на плечо.

– Это слово – «нравиться», – сказала она. – Оказывается, то, что я определяла словом «нравиться», на самом деле – любовь. Какая же я была глупая!

У Хартли было такое чувство, будто оп снова получил удар под дых. Он не сразу заговорил.

– Расскажи мне, как ты все поняла, – попросил он и, не обращая внимания на боль, прижался щекой к ее макушке.

– Ты мне ужасно понравился, Хартли, когда мы познакомились в Хаймуре. После каждой нашей встречи я не могла дождаться следующей, а когда мне из-за тетушки пришлось уехать, в моей жизни образовалась чудовищная пустота. Я считала, что встретила в твоем лице настоящего друга и больше уже никогда такого друга не встречу. Лондон, приемы, балы потеряли для меня всякую привлекательность, потому что моего друга не было рядом со мной. И когда я увидела тебя на балу у леди Рочестер, я почувствовала себя такой счастливой, что закружилась голова. Мне ужасно захотелось поцеловать тебя и сказать тебе то, что я сказала потом, и я хотела Выйти за тебя замуж – потому что ты мне очень нравился. А когда мы поженились, те три дня я… Никогда в своей жизни я не была так счастлива, как в эти дни. Я была наверху блаженства. Потому что ты мне очень, очень нравился. А потом мне хотелось лишь одного – умереть, хотелось, чтоб жизнь па земле кончилась, потому что я думала, что я тебе больше не нравлюсь.

– Любовь моя! – взволнованно произнес Хартли.

– Я достаточно рассказала? – спросила Саманта. – Ты понял, что я хочу тебе объяснить?

Хартли сглотнул комок в горле и потерся щекой о ее макушку.

– Понимаешь, – продолжала Саманта, – я называла любовью то, что случилось со мной в тот ужасный первый сезон. Я думала, это и есть любовь – дьявольское наваждение, мучительный стыд… ах, все эти страшные переживания. Тогда я пришла к убеждению, что в моей жизни никогда больше не будет любви. Я не хотела любви. Я смотрела на Дженни и Габриэля, смотрела на другие пары, но не верила, что тоже могу быть счастлива. Когда я встретила тебя, я боялась думать о своем чувстве. О том, что это за чувство. Боялась все испортить, боялась, что оно обернется в нечто уродливое. Я хотела, чтобы ты продолжал нравиться мне, а я тебе и чтобы нам было хорошо имеете.

– Ты мне нравишься, любимая, – сказал Хартли. – Ну а я люблю тебя, – сказала Саманта. – Видишь, я это сказала, и на наши головы не обрушились гром и молнии. Хартли, ты для меня все. Ты единственный в мире; ты для меня – весь мир! И всегда был одним-единственным, с того момента, как я увидела тебя. Ты вернул солнечный свет в мою жизнь.

Хартли снова сглотнул комок, застрявший в горле, а потом, не думая о боли, наклонил голову и прильнул к ее губам.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Саманта вздохнула и протянула ему губы для второго поцелуя. Но вдруг отклонилась и улыбнулась ему.

– У меня для тебя есть подарок. Я купила его, а счет придет тебе. – Саманта весело рассмеялась. – К тому же, Хартли, это вовсе не нужная тебе вещица, но такая красивая, что я не удержалась. И она голубая. «Что-то голубое». Запоздалый свадебный подарок. – Саманта наклонилась и подняла с пола свой ридикюль.

– У меня тоже есть для тебя подарок, – сказал Хартли. – Это было первое из моих дел, о которых я сказал тебе за завтраком. И тоже «что-то голубое». Чтобы ты забыла про ту, другую вещицу. – Перед тем как спуститься вниз, Хартли положил свой подарок в карман. Сейчас он достал его.

– О-о! – произнесла Саманта, глядя на кольцо с огромным сапфиром. – О, Хартли, оно прекрасно! О, любовь моя, спасибо тебе! – Саманта протянула руку, и Хартли надел кольцо ей на палец, рядом с обручальным. Саманта протянула руку перед собой и развела пальцы, любуясь кольцом.

А Хартли с улыбкой смотрел на табакерку.

– Ты хочешь, чтобы я начал нюхать табак и чихал на тебя? – спросил он.

– А ты не любишь нюхать табак? – озадаченно спросила Саманта. – Какая же я глупая!

– Я буду носить эту табакерку у себя на груди. До конца моей жизни, – сказал Хартли. – И хранить так же бережно, как зеленое перо, которое я когда-то получил в награду. Спасибо, Саманта.

– Хочешь еще один подарок, Хартли? – спросила она. – Это не голубой камешек и не зеленое перо, и ты не сможешь взять его в руки… во всяком случае, пока. Но надеюсь, он тебе понравится. – Она смотрела на него сияющими глазами.

– Что же это такое? – Откинув голову на спинку кресла, Хартли улыбался.

– Мне кажется… – начала Саманта. – Нет, на самом деле я почти уверена. Мне кажется, Хартли, у нас будет ребенок.

Он был рад, что голова его упирается в спинку кресла. Глаза у него на мгновение закрылись.

– О, любовь моя! – только и сказал он.

– Думаю, это так. Я чувствую. И потому, Хартли, я хочу домой, в Хаймур. Малышка родится в новом году, и я буду нянчить ее весной и летом, и пока тебе придет в голову везти меня на очередной идиотский сезон в Лондон, мы уже родим еще одного ребеночка и начнем ждать следующего. Во всяком случае, план у меня такой. – Она лукаво ему улыбнулась. – Правда, прекрасный план?