Достав цветок из принесенного им букета, он стряхнул с него воду и отвесил короткий и официальный поклон:

— Señorita. Mucho gusto. A su servicio [Сеньорита. Очень рад. К вашим услугам (исп.).], — проговорил он с преувеличенной любезностью, пародируя испанского аристократа, чем прежде так обидел ее. Знакомая теперь с нищетой его детства, София на сей раз поняла шутку и со смехом приняла цветок. Он улыбнулся и, не торопясь расставаться с ее взглядом, повернулся к Джимми, также только что вошедшему в кухню, эффектно наполнив ее всей своей общечеловеческой сущностью. Возмущенная вторжением Энн велела всем исчезнуть из кухни, чтобы она могла хотя бы повернуться, так что Эмилио выдворил Джимми в столовую, воспользовавшись для этого непонятным Софии аргументом, затрагивающим какую-то проблему, относительно которой в частых спорах они никак не могли прийти к единому мнению. Энн вручила ей блюдо с banderillas [Молодыми кукурузными початками (исп.).], и они начали носить пищу на стол. Разговор скоро стал общим и оживленным. Трапеза была превосходной, а вино пахло вишней. И все это вносило свой вклад в то, что случилось потом.

После обеда они перебрались в гостиную, и София Мендес почувствовала такую легкость, какой еще не испытывала после того, как стала взрослой. Здесь ее окружала атмосфера безопасности, столь же экзотичная для нее, как кизил, и столь же прекрасная, как этот куст.

Она чувствовала, что здесь ее принимают как свою, что хозяева этого дома готовы любить ее вне зависимости от того, кто она и что делала. Она чувствовала, что может рассказать Энн или даже Джорджу о днях свой жизни до знакомства с Жобером и что Джордж простит ее, а Энн скажет, что она была отважной и разумной девочкой, когда пошла на то, чего требовали от нее обстоятельства.

Темнело, сумерки превращались в ночь, разговор потухал, и Энн предложила Джимми сыграть что-нибудь, и идея встретила всеобщее одобрение. София решила, что он похож на взрослого, усевшегося за игрушечное пианино: колени были разведены в стороны и торчали почти на уровне клавиатуры, ступни подгибались к педалям. Впрочем, играл он изящно и плавно, большие ладони властвовали над клавиатурой, и она попыталась не смутиться, когда он заиграл откровенно любовную песню.

— Джимми, я знаю, что ты обожаешь меня, но постарайся держаться скромнее, — театральным шепотом произнесла Энн, бросив взгляд на Софию и надеясь изменить настроение, прежде чем мальчик слишком глубоко погрузится в него. — Джордж рядом и слышит нас! К тому же эта мелодия, пожалуй, слишком сентиментальна.

— Вот что, панк, брысь от пианино, — со смехом предложил Джордж, движением руки отрывая Джимми от инструмента. — София, ваша очередь.

— Так вы играете? — спросил Джимми, второпях споткнувшись о табурет, чтобы освободить ей место.

— Немного, — проговорила она и с полной искренностью добавила: — но не так хорошо, как вы.

Начала она с маленькой пьесы Штрауса, не слишком трудной, но милой. Обретя некоторую уверенность, она попыталась перейти к Моцарту, но сбилась на одном из самых трудных пассажей и сдалась, несмотря на поощрения, к которым примешивались дружеские подколки.

— Кажется, я слишком разволновалась, и поэтому у меня ничего не получается, — проговорила она со смущенной улыбкой, поворачиваясь к комнате. Она хотела извиниться за неудачное исполнение после красивой игры Джимми и вернуть ему место за инструментом, но тут взгляд ее упал на Сандоса, сидевшего в углу в некотором отстранении от всех остальных — по случаю, характеру или обстоятельствам. Не понимая того, что движет ею, разогретая вином и компанией, она заиграла старинную испанскую мелодию, которая, по ее мнению, должна быть знакомой ему. К всеобщему удивлению, а быть может, и к своему собственному, Эмилио оставил свой угол, остановился возле пианино и запел чистым и звонким тенором.

Оценивая его умение, София изменила тональность и темп. Чуть прищурясь, он начал второй куплет в заданном ею миноре. Довольная тем, что он понял ее намерение, глядя ему в глаза, она начала в контрапункте другую песню.

Ее чуть надреснутое контральто и его тенор сплетались в великолепной гармонии, невзирая на то, что высокие ноты странным образом брал мужской голос, а может, и благодаря этому. И на какое-то время во всем окружающем мире звучала одна только песня Эмилио Сандоса и Софии Мендес.

Джимми страдал от зависти. Зайдя ему за спину, Энн наклонилась над софой, опустила ему на широкие плечи свои тонкие и сильные руки, а затем и голову. Ощутив, что напряжение оставило его, она на мгновение приобняла молодого человека, отпустила и выпрямилась, прислушиваясь к продолжавшейся песне. Ладино, подумала она, уловив испанские и еврейские слова. Возможно, песня Софии была вариацией на испанскую мелодию.

Посмотрев на Джорджа, Энн увидела, что тот пришел к собственному выводу относительно исхода, только не мелодии, но неизбежности союза между двумя этими людьми. A потом ее молчаливый анализ отошел прочь, и она только слушала, боясь шевельнуться, как расходились и переплетались обе песни и как в самом конце соединились гармония и контрапункт, как слова, мелодии и голоса, встретившиеся через века, сошлись на едином слове и ноте.

Отведя взгляд от лица Эмилио, Энн возглавила хор похвал, восстанавливая хрупкое равновесие. Джимми старался изо всех сил, но уже через десять минут, сославшись на неотложную работу, откланялся и, прощаясь на ходу, направился к двери, давая таким образом знак ко всеобщему исходу, словно бы всем присутствовавшим следовало как-то отделиться от столь интимного мгновения, какого никто не планировал и не предвидел. Энн полагала, что как хозяйка должна дождаться, когда уйдут Эмилио и София, однако учитывая, что им еще нужно собраться, прикрывшись каким-то предлогом, она вышла за дверь следом за Джимми.

Он уже преодолел половину пути до площади, когда Энн в темноте догнала его. Вокруг было тихо, только морской ветерок доносил обрывки музыки из Ла Перлы, в которой события нашли свое продолжение. Услышав ее шаги, Джимми повернулся, и она остановилась в двух ступеньках над ним, чтобы иметь возможность посмотреть ему в глаза. Холодно не было, но Джимми трясло, как огромную куклу Тряпичного Энди [Тряпичный Энди — «брат» Тряпичной Энни, тряпичной куклы, придуманной в 1915 году писателем и художником Джимми Грюэллом.], с его кудельными волосами и дурацкой улыбкой рожками вверх.

— Как по-твоему, не пора ли накладывать на себя руки? — попытался пошутить он. Энн не удостоила идиотскую идею ответа, но взгляд ее был полон сочувствия. — Ну, почему ты не остановила меня пораньше, когда я еще играл? Не знаю, сумею ли я даже пребывать в одном времени с ней после сегодняшнего вечера, — простонал он. — Боже, она будет считать меня круглым идиотом. Но, Господи Иисусе, Энн, — воскликнул Джимми, — он же священник! Ладно-ладно, очень симпатичный священник, не то что длинный уродец с дерьмовыми мозгами…

Энн остановила его, приложив палец к губам. Она могла бы сказать ему уйму всякой всячины: заставить кого-то любить себя невозможно, половина мирских горестей как раз заключается в том, что кто-то хочет того, кто не хочет его, и что недостижимость цели является могучим афродизиаком. Наконец то, что он, Джимми, очень милый, умный, располагающий к себе мужчина… Но все это не помогло бы. Она спустилась к нему на ступеньку, припала головой к его груди и обняла, удивившись размеру его тела.

— Иисусе, Энн, — прошептал он над ее головой. — Он ведь священник. Это нечестно.

— Да, нечестно, мой дорогой, — заверила его она. — Но честно в любви никогда не бывает.

* * *

В те ночные часы доехать назад в Аресибо можно было менее чем за час. И, заезжая на стоянку, Джимми понял, что уже отрыдался и отверг желание напиться, каковое посчитал слишком драматичной реакцией на ситуацию. В конце концов, София никогда не подавала ему малейшего повода для надежды. Он все придумал себе, и ничего более. Опять же, что было известно ему об Эмилио? Священники тоже люди, напоминала ему Эйлин Куинн, всякий раз, когда он являлся домой полный почитания и трепета перед героем. Сан не делает человека святым. Во всяком случае, в других конфессиях священники женятся и заводят детей.

Черт, ругнулся он. Это же всего лишь одна песня. А я уже навоображал их семейной парой с детьми! Не мое это дело.

И все же он не мог изгнать из памяти их песню. Он словно бы видел… О сне не могло быть речи. Он попробовал прочесть несколько страниц, но так и не сумел сосредоточиться и зашвырнул книгу в дальний угол комнаты.

Потом попробовал что-нибудь найти в буфете, и пожалел, что не воспользовался любезностью Энн, предложившей ему взять с собой какие-то остатки от трапезы.

Наконец он решил воспользоваться предлогом, под которым рано откланялся из гостей, и связался с системой радиотелескопа, открыл журнал наблюдений и нашел место, на котором остановился в пятницу вместе с Софией, намереваясь проложить себе путь в неловкой ситуации, ожидавшей его утром в понедельник.

* * *

В 3:57 пополуночи, в воскресенье 3 августа 2019 года, Джеймс Коннор Куинн снял с головы наушники и откинулся на спинку кресла, мокрый как мышь и хватая ртом воздух, пребывая теперь в полной уверенности, однако, все еще неспособный поверить в то, что на всем белом свете это знает только он один.