Мэри Х. К. Чой

Личное дело

Посвящается моей нью-йоркской семье. Вы такие маньяки. Люблю вас.

Глава 1

Мне плевать, что там вам наговорили эти придурки, с которыми я живу. Я работаю не в каком-то заурядном магазине в непосредственной близости от дома. Вообще-то, у нас магазин органических продуктов, о чем говорит написанное на вывеске: «M&A CORP: фитобар, гастроном, органические продукты».

Неважно. Это подразумевается.

Как бы то ни было, внутри очень светло, здание огромное даже по нью-йоркским меркам, а на самом видном месте красуется целый батальон блендеров «Витамикс» — в сумме четыре тысячи баксов, не меньше. Плюс ко всему мы можем предложить любые продукты, по которым с ума сходят богатые фетишисты. Ищете органические, выращенные без серных удобрений ягоды годжи по восемнадцать баксов за пакетик? Вы пришли по адресу. Нужен торт без глютена, сахара и красителей на следующий день рождения вашего ребенка-аллергика? Ага. У нас даже имеется смесь для выпечки пирогов с глютеном, и стоит она столько же, сколько и безглютеновая, что иронично. Видите, у нас приличный магазин, а не абы что, хоть мы и работаем круглосуточно, подчиняемся прагматичным владельцам-корейцам и держим кота по имени Густо. Еще раз повторяю: У нас. Приличный. Магазин.

И все-таки я жалею только об одном: о том, что этот чертов магазин органических продуктов так далеко от моего дома. Особенно когда ледяной ветер дует в лицо, пробирая до костей.

Я плавно и быстро провожу картой по считывателю в метро, готовясь к металлическому щелчку и удару по бедрам в наказание за просроченный проездной, но турникет меня пропускает.

На экране высвечивается надпись: «До 13.02».

Супер. Значит, карта перестанет работать с первым ударом часов в полночь дня моего рождения — в День святого Валентина. Хорошо, что я не очень суеверен и не склонен к чрезмерной тревоге. Я вру.

По путям пробегает крыса, задевает банку из-под «Ред Булла», и та звякает о рельсы. Пальцы моей правой руки так онемели, что просмотр паршивого видео на смартфоне превращается в астральное путешествие: я словно вышел из тела и смотрю через плечо незнакомца.

«Поступила в Колумбию на халяву!»

Надо бы сунуть омертвевшую ладонь в карман, но я не могу. Я обязан узнать, как она это сделала.

Потому что именно это — моя болезнь. Все мы по-своему больны, у безумия бесконечное множество вкусов, ну а что я? Я убежден, что следующее видео в автовоспроизведении YouTube ответит на все мои вопросы. Я верю (пусть никогда и не признаюсь в этом), что если буду смотреть, как до невозможности привлекательная, несмотря на щель в зубах, темнокожая британская девица, работая Instagram-моделью, пробилась в Колумбийский университет на бюджет, то та же фигня случится и со мной. Словно жизнь — это японский ужастик, в котором стоит тебе посмотреть похрустывающую пленку, и ты тут же окажешься следующим избранным. В моем случае это произойдет, как только этот тридцатиминутный портал поспешит к лучшей версии меня и вытащит из этой тундры.

Колледж.

У меня резко подскакивает давление от одного этого слова. Это одна из множества тем, которые я ни за что не поднимаю в разговоре с мамой — которая, кстати, азиатка, кореянка, если точнее. Из Южной Кореи, если это вас интересует. Женщина, которая переехала в Америку, когда ей было девять, и добилась улучшения своего социального положения. Судя по маминым рассказам, она пришла к успеху благодаря чистому упорству и, по-видимому, неисчерпаемому ресурсу целеустремленности. Только благодаря этому она стала врачом. И никакая щедрая тетушка из Вирджинии тут вовсе ни при чем. Мама ужасно этого хотела. Шла к цели непреклонно, стиснув зубы — так же сильно, как она презирает мою работу. То, как это выглядит со стороны. Внешний фасад. Меланин. Ей неважно, работаю я в магазине шаговой доступности, в магазине органической пищи или отрастил усы и подаю устрицы в самом изысканном ресторане Манхэттена, куда поставляют продукты напрямую с фермы. Она не хочет, чтобы я вообще работал в сфере услуг. Даже некоторое время. Она не для того проделала путь в семь тысяч миль, окончила колледж, а затем ординатуру, не для того работает анестезиологом в Пресвитерианской больнице Нью-Йорка, чтобы ее первенец занимался, как она выражается, «работой низшего уровня».

Для моего отца, пакистанца родом из Джерси (он всегда отвечает, что родился в Джерси, а не в Принстоне, хотя так было бы точнее), это не так важно. Несмотря на диплом Принстона о высшем инженерном образовании, он самый спокойный старик на свете. Серьезно, по сравнению с ним трава и то нервознее. Он вроде как мусульманин, но не молится по пять раз на дню, потому что постоянно медитирует с помощью своего условно-бесплатного приложения. Не ест свинину, говоря, что не делает этого по той же причине, по которой не ест осьминогов: свиньи — умные животные, они не лишены чувства страха. Может взять «Филе-о-Фиш» в «Макдоналдсе», но не потому, что он «халяль», а потому, что часто ел его в детстве. Пьет крепкий сидр и подливает «Бейлиз» в чай в рождественские праздники, а ведь это не просто «харам», но и жутко тривиально.

Короче говоря, с Пакистаном моего папашу почти ничто не связывает. Он сам так говорит. Родился и вырос на Восточном побережье, куда его отец, мой дада абу, приехал еще в семидесятые, чтобы преподавать гуманитарные науки. Это был большой шаг, огромная гордость для его семьи, все члены которой работали текстильщиками в Лахоре. Все шло по плану, пока мой папа не променял магистратуру на стартап в области видеоигр и не женился на моей маме. Мы отдалились от той части семьи. С тех самых пор, как тетушка Наз, папина младшая сестра, уехала на Тасманию. В буквальном смысле.

Но главная причина того, что отцу плевать, где я работаю, «следуя за своей мечтой» (это я его цитирую, серьезно), в том, что я мог бы работать хоть в НАСА, но люди все равно принимали бы меня за обслугу. Вообще, мы с папой не раз друг другу рассказывали, как в большинстве сетевых магазинов покупатели нас то и дело принимают за сотрудников. Это закономерность. Я знаю, что если случайно загляну в аптечный магазин в рубашке-поло, будь это даже Snow Beach от Ральфа Лорена, то у людей не раз хватит наглости спросить меня, где найти витамины или в котором часу аптека закрывается. Это же удивительно, если задуматься. Расизм — он как свет: одновременно и волна, и частица. За нами ведь следят в магазинах, как будто мы собираемся что-то украсть. Интересно, они думают, что мы воруем у себя на работе?

Поезд. Слава богу. Я нахожу свободное место. Смартфон в руке начинает вибрировать. Номер не определен. Вот только я точно знаю, кто это: любой, кому не лень выбить себе неопределяемый номер, кто звонит с 1-800 или подозрительно легко запоминающихся — типа 882-8888, — наверняка взыскатель долгов. Особенно если звонят в обед.

Я проверяю свой банковский счет через смартфон. Кредитные карты, студенческий кредит, арендная плата — ситуация катастрофическая.

Когда поезд останавливается на моей станции, в вагоне открывается только одна дверь. Как всегда.

Черт. Опаздываю. Я выскакиваю на платформу, бегу вверх по лестнице, и из моего рта вылетают мультяшные облачка пара. Я не хотел опаздывать. Никогда не любил это делать.

— Эй! — кричит парень в красной парке, когда я пробегаю мимо. — Проведи через турникет, друг.

— А где «пожалуйста»? — огрызаюсь я в ответ этому придурку, но все равно возвращаюсь.

Я едва волочу свою задницу, спускаюсь по Седьмой авеню, открываю дверь с пластиковыми панелями, хватаю виноградину из холодильника, бросаю ее в рот и тут же жалею об этом, потому что помещение магазина просматривается полностью, а у мистера Кима здесь повсюду глаза-камеры. Плюс я не помыл руки после подземки и наверняка подцепил кишечную палочку.

— Тина, привет. — Она тут же смотрит на часы, висящие на стене за кассой, и бросает на меня уничижительный взгляд. — Да брось, — подлизываюсь я. — Опоздал всего-то на четыре минуты. — Тина ростом в пять футов, обладает фотографической памятью на числа и никогда не забывает обид. Торчащий пушок на лбу и висках недвусмысленно намекает на ее расположение духа, а под глазами залегли темные мешки. Было время, когда она с ума сходила по красной помаде от MAC. «Это Руби Ву-у-у-у-у», — тянула она своим писклявым голоском, когда покупатели обращали на ее губы внимание, но это было еще до того, как утренний токсикоз вывел ее из строя.

Тина забеременела и с тех пор ведет себя так, будто она моя начальница. А ведь еще прошлым летом мы были настоящими друзьями. Ходили на пляж. Не то чтобы свидание, но мы взяли мини-холодильник, отправились на Рокавей и пообедали спагетти с салями — традиционной пляжной едой по-доминикански, как сказала Тина. Запили все это неоново-голубым спиртным из пластиковых бутылок с наклейками-единорогами — это, разумеется, традиционный нью-йоркский пляжный напиток. Потом вырубились и очнулись только тогда, когда банда чаек попыталась стащить наш огромный пакет медово-сырных колечек «Геррз»; я швырнул в них ботинком «Тимберленд», а это, позвольте вам сказать, уже никак не относится к нью-йоркским пляжным развлечениям. Как бы то ни было, я скучаю по той Тине. Понятно, почему она больше не может дурачиться со мной, но все-таки это отстой.