За прошедший год головные боли усилились, но доктора заверили меня, что приступы будут длиться не больше получаса. Они, конечно, добавили: если приступ будет совершенно невыносим, немедленно вызывайте «скорую». И потому каждый раз, когда начинается приступ, я спрашиваю себя — обычный он или настал последний день моей жизни?

Несколько минут спустя Иден приходит в кухню с включенным ходомером — прибор пикает, когда Иден приближается к стене.

— Может, попросить Люси вызвать доктора? — шепчет он.

Не знаю почему, но при виде Идена, ощупью пробирающегося в кухню, меня внезапно распирает беззвучный смех.

— Братишка, ты только посмотри на нас. — Смех переходит в кашель. — Инвалидная команда.

Иден находит меня и осторожно кладет руку на мою голову, садится рядом, скрестив ноги, и иронически усмехается:

— Слушай, у тебя металлическая нога и полмозга, а у меня четыре чувства восприятия вместо пяти — вдвоем мы один почти нормальный человек.

Я смеюсь пуще прежнего, отчего боль в голове становится гораздо сильнее.

— Где ты успел набраться сарказма, мальчик? — Я дружески подталкиваю его.

Следующий час мы сидим, ссутулившись, в молчании, а приступ не проходит. Я уже корчусь от боли. Пот пропитывает рубашку, по лицу струятся слезы. Иден все время держит мою руку в своих ручонках.

— Постарайся не думать об этом, — говорит он вполголоса, щурясь на меня своими бледно-фиолетовыми глазами.

Он сдвигает очки в черной проволочной оправе на кончик носа. Осколки ночного кошмара возвращаются, я вспоминаю, как его руку выдергивают из моей. Его крики. Я сильно сжимаю его пальцы — он даже морщится.

— Не забывай дышать. Доктор всегда говорит: глубокое дыхание помогает. Вдох, выдох.

Я закрываю глаза и пытаюсь следовать советам брата, но в голове колотит молот, и я едва слышу Идена. Боль невыносима, она поглощает меня целиком, раскаленный нож раз за разом вонзается в затылок. Вдох, выдох. Вот что я чувствую — сначала тупую, вызывающую оцепенение боль, затем на мгновение она становится абсолютно нестерпима, словно мне прокалывают голову, отчего все тело немеет. Длится это секунды три, затем наступает краткий миг облегчения. А потом все повторяется сначала.

— Сколько это уже продолжается? — натужно выдыхаю я.

Тускло-синий свет сочится из окон.

Иден вытаскивает крохотный квадратный компьютер и нажимает единственную кнопку.

— Время? — спрашивает он.

Прибор незамедлительно отвечает: «Ноль пять тридцать». Иден убирает комп, на его лице появляется озабоченность.

— Прошел почти час. У тебя раньше случались такие долгие приступы?

Я умираю. Я действительно умираю. Вот в такие минуты я и радуюсь, что мы почти не встречаемся с Джун. Мысль о том, что она увидит меня, потного и грязного, на кухонном полу, увидит, как я, словно последний слабак, сжимаю руку младшего брата, цепляясь за нее, как за саму жизнь… А она бесподобна в своем алом платье и драгоценных камнях… По правде сказать, мне даже легче оттого, что мама и Джон не могут меня видеть.

Когда я издаю стон от очередного мучительного укола, Иден снова вытаскивает комп и нажимает кнопку.

— Все. Я вызываю врача. — Когда комп пикает, подсказывая Идену, что ждет его команды, Иден говорит: — Дэю нужна «скорая помощь».

Потом, прежде чем я успеваю возразить, он громко зовет Люси.

Проходит несколько секунд, и я слышу ее шаги. Она не включает свет — знает: от этого мне станет только хуже. Я вижу ее крупную фигуру в полутьме, слышу ее восклицание:

— Дэй, давно вы здесь?

Она подбегает и прижимает пухлую ладонь к моей щеке. Потом смотрит на Идена, берет его за подбородок.

— Ты вызвал «скорую»?

Иден кивает. Люси снова трогает мое лицо, потом неодобрительно и обеспокоенно цокает языком и уходит за влажным полотенцем.

Меньше всего хочется мне оказаться в республиканском госпитале, но Иден уже вызвал врача, а умирать я не готов. Зрение мутится, и я понимаю, что причина тому — слезы, остановить их я не в состоянии. Я провожу рукой по лицу и слабо улыбаюсь Идену:

— Черт, из меня течет, как из прохудившегося ведра.

Иден пытается улыбнуться в ответ.

— Да, случались у тебя деньки и получше, — отвечает он.

— Слушай, братишка, помнишь, Джон поручил тебе полить цветочки у нас во дворе?

Иден хмурится на секунду, вспоминая, а потом улыбка освещает его лицо.

— Ух, тогда я хорошо поработал!

— Ты тогда построил перед дверью такую маленькую катапульту. — Я закрываю глаза и погружаюсь в воспоминания, на время отвлекаясь от боли. — Да-да, я ее помню. А потом ты принялся обстреливать несчастные цветочки шариками с водой. На них осталось хоть по лепестку после твоей артиллерийской операции? Джон был зол как тысяча чертей!

Даже еще злее, ведь Идену тогда было всего четыре, а как наказать такого маленького большеглазого брата?

Иден хихикает. Я морщусь — очередной гвоздь вдалбливается мне в затылок.

— Помнишь, что о нас говорила мама? — спрашивает он.

Понимаю: он пытается занять меня чем-нибудь.

Я натужно улыбаюсь:

— Мама говорила: иметь троих сыновей — все равно что держать дома прирученный смерч, который еще и дерзит.

Мы смеемся несколько секунд, пока я снова не зажмуриваю глаза.

Люси возвращается с полотенцем. Она прижимает его к моему лбу, и я облегченно вздыхаю, ощущая кожей прохладу. Она проверяет мой пульс, меряет температуру.

Иден, пока Люси занимается мной, подползает поближе, его глаза устремляются в точку чуть правее моей головы.

— Дэниел, ты только не сдавайся, — просит он.

Люси кидает на него хмурый взгляд:

— Иден, давай-ка побольше оптимизма.

В горле у меня образуется комок, дыхание учащается. Джон мертв. Мама мертва. Папа мертв. Я смотрю на Идена с тяжелым чувством. Прежде я надеялся, что, поскольку он младший, ему удастся научиться на наших с Джоном ошибках и добиться успехов, может быть, поступить в колледж или зарабатывать хорошие деньги механиком. Я надеялся, мы сможем помогать ему в трудные времена. Что будет с ним, если умру и я? Как он один сможет противостоять Республике?

— Иден, — шепчу я, подтягивая брата к себе.

Он раскрывает глаза шире, слыша мой взволнованный голос.

— Слушай меня внимательно. Если кто-нибудь от Республики когда-либо попросит тебя пойти с ним, если меня не будет дома, если меня положат в больницу и кто-то постучит в дверь, не ходи. Ты меня понял? Свяжись со мной, позови Люси. А вы… — Я задумываюсь на секунду. — Обратитесь за помощью к Джун Айпэрис.

— Твоему принцепс-электу?

— Она не моя… — Я морщусь от очередного приступа. — Сделайте это. Свяжитесь с ней. Скажите, чтобы она их остановила.

— Не понимаю…

— Обещай мне не уходить с ними, сопротивляйся всеми средствами. Ясно?

Боль обрывает меня на полуслове, я падаю на пол, сворачиваюсь в плотный шар. Я кричу — моя голова чуть не раскалывается на две части. Я даже прикасаюсь дрожащей рукой к затылку, чтобы убедиться, что мозг не вытекает наружу. Где-то надо мной плачет Иден. Люси еще раз вызывает доктора, теперь уже срочно.

— Поспешите! — кричит она. — Быстрее!

Когда появляются врачи, я то теряю сознание, то возвращаюсь к жизни. Сквозь облако тумана и мглы я чувствую, как меня поднимают с кухонного пола и переносят в машину «скорой», замаскированную под обычный полицейский джип. Кажется, идет снег. На лицо падает несколько снежинок, и холодные иголочки на щеках потрясают меня. Я зову Идена и Люси — они откуда-то отвечают, но я их не вижу.

Мы в машине, она трогается с места.

Долгое время только цветовые пятна и размытые круги двигаются перед моими глазами, я словно смотрю через толстое кривое стекло. Пытаюсь опознать некоторые из них. Может быть, это люди? Черт побери, очень надеюсь, иначе я, наверное, уже умер или плыву в океане, а вокруг меня — обломки, мусор. Но это лишено смысла, если только доктора не решили бросить меня в Тихий океан и забыть. Где Иден? Вероятно, его забрали. Как в том кошмарном сне. Они увели его в лабораторию.

Я не могу дышать.

Пытаюсь дотянуться руками до горла, но тут раздается чей-то крик, и я чувствую, как мои руки встречают сопротивление, их удерживают. В горло проникает что-то холодное, душит меня.

— Успокойтесь! Все в порядке. Попробуйте сглотнуть.

Я делаю, что велит голос. Глотать труднее, чем я предполагал, но наконец мне удается, ледяная штука двигается по пищеводу в желудок, и я чувствую, как холод пронизывает меня до мозга костей.

— Ну вот, — говорит голос теперь уже не так взволнованно. — Думаю, это поможет справиться с головными болями в будущем.

Видимо, он говорит уже не со мной, а секунду спустя раздается другой голос:

— Кажется, немного действует, доктор.

Потом я, вероятно, теряю сознание — снова придя в себя, вижу на потолке незнакомый рисунок; в комнату проникает предвечерний свет. Я моргаю и осматриваюсь. Невыносимая головная боль прошла, по крайней мере, теперь я ничего не чувствую. Зрение достаточно четкое, чтобы разобрать: я в больничной палате, на стене вездесущий портрет Андена, на другой — телевизионный экран, идут новости. Я со стоном закрываю глаза и вздыхаю. Дурацкие больницы. Как я от них устал.