За прошедший год головные боли усилились, но доктора заверили меня, что приступы будут длиться не больше получаса. Они, конечно, добавили: если приступ будет совершенно невыносим, немедленно вызывайте «скорую». И потому каждый раз, когда начинается приступ, я спрашиваю себя — обычный он или настал последний день моей жизни?
Несколько минут спустя Иден приходит в кухню с включенным ходомером — прибор пикает, когда Иден приближается к стене.
— Может, попросить Люси вызвать доктора? — шепчет он.
Не знаю почему, но при виде Идена, ощупью пробирающегося в кухню, меня внезапно распирает беззвучный смех.
— Братишка, ты только посмотри на нас. — Смех переходит в кашель. — Инвалидная команда.
Иден находит меня и осторожно кладет руку на мою голову, садится рядом, скрестив ноги, и иронически усмехается:
— Слушай, у тебя металлическая нога и полмозга, а у меня четыре чувства восприятия вместо пяти — вдвоем мы один почти нормальный человек.
Я смеюсь пуще прежнего, отчего боль в голове становится гораздо сильнее.
— Где ты успел набраться сарказма, мальчик? — Я дружески подталкиваю его.
Следующий час мы сидим, ссутулившись, в молчании, а приступ не проходит. Я уже корчусь от боли. Пот пропитывает рубашку, по лицу струятся слезы. Иден все время держит мою руку в своих ручонках.
— Постарайся не думать об этом, — говорит он вполголоса, щурясь на меня своими бледно-фиолетовыми глазами.
Он сдвигает очки в черной проволочной оправе на кончик носа. Осколки ночного кошмара возвращаются, я вспоминаю, как его руку выдергивают из моей. Его крики. Я сильно сжимаю его пальцы — он даже морщится.
— Не забывай дышать. Доктор всегда говорит: глубокое дыхание помогает. Вдох, выдох.
Я закрываю глаза и пытаюсь следовать советам брата, но в голове колотит молот, и я едва слышу Идена. Боль невыносима, она поглощает меня целиком, раскаленный нож раз за разом вонзается в затылок. Вдох, выдох. Вот что я чувствую — сначала тупую, вызывающую оцепенение боль, затем на мгновение она становится абсолютно нестерпима, словно мне прокалывают голову, отчего все тело немеет. Длится это секунды три, затем наступает краткий миг облегчения. А потом все повторяется сначала.
— Сколько это уже продолжается? — натужно выдыхаю я.
Тускло-синий свет сочится из окон.
Иден вытаскивает крохотный квадратный компьютер и нажимает единственную кнопку.
— Время? — спрашивает он.
Прибор незамедлительно отвечает: «Ноль пять тридцать». Иден убирает комп, на его лице появляется озабоченность.
— Прошел почти час. У тебя раньше случались такие долгие приступы?
Я умираю. Я действительно умираю. Вот в такие минуты я и радуюсь, что мы почти не встречаемся с Джун. Мысль о том, что она увидит меня, потного и грязного, на кухонном полу, увидит, как я, словно последний слабак, сжимаю руку младшего брата, цепляясь за нее, как за саму жизнь… А она бесподобна в своем алом платье и драгоценных камнях… По правде сказать, мне даже легче оттого, что мама и Джон не могут меня видеть.
Когда я издаю стон от очередного мучительного укола, Иден снова вытаскивает комп и нажимает кнопку.
— Все. Я вызываю врача. — Когда комп пикает, подсказывая Идену, что ждет его команды, Иден говорит: — Дэю нужна «скорая помощь».
Потом, прежде чем я успеваю возразить, он громко зовет Люси.
Проходит несколько секунд, и я слышу ее шаги. Она не включает свет — знает: от этого мне станет только хуже. Я вижу ее крупную фигуру в полутьме, слышу ее восклицание:
— Дэй, давно вы здесь?
Она подбегает и прижимает пухлую ладонь к моей щеке. Потом смотрит на Идена, берет его за подбородок.
— Ты вызвал «скорую»?
Иден кивает. Люси снова трогает мое лицо, потом неодобрительно и обеспокоенно цокает языком и уходит за влажным полотенцем.
Меньше всего хочется мне оказаться в республиканском госпитале, но Иден уже вызвал врача, а умирать я не готов. Зрение мутится, и я понимаю, что причина тому — слезы, остановить их я не в состоянии. Я провожу рукой по лицу и слабо улыбаюсь Идену:
— Черт, из меня течет, как из прохудившегося ведра.
Иден пытается улыбнуться в ответ.
— Да, случались у тебя деньки и получше, — отвечает он.
— Слушай, братишка, помнишь, Джон поручил тебе полить цветочки у нас во дворе?
Иден хмурится на секунду, вспоминая, а потом улыбка освещает его лицо.
— Ух, тогда я хорошо поработал!
— Ты тогда построил перед дверью такую маленькую катапульту. — Я закрываю глаза и погружаюсь в воспоминания, на время отвлекаясь от боли. — Да-да, я ее помню. А потом ты принялся обстреливать несчастные цветочки шариками с водой. На них осталось хоть по лепестку после твоей артиллерийской операции? Джон был зол как тысяча чертей!
Даже еще злее, ведь Идену тогда было всего четыре, а как наказать такого маленького большеглазого брата?
Иден хихикает. Я морщусь — очередной гвоздь вдалбливается мне в затылок.
— Помнишь, что о нас говорила мама? — спрашивает он.
Понимаю: он пытается занять меня чем-нибудь.
Я натужно улыбаюсь:
— Мама говорила: иметь троих сыновей — все равно что держать дома прирученный смерч, который еще и дерзит.
Мы смеемся несколько секунд, пока я снова не зажмуриваю глаза.
Люси возвращается с полотенцем. Она прижимает его к моему лбу, и я облегченно вздыхаю, ощущая кожей прохладу. Она проверяет мой пульс, меряет температуру.
Иден, пока Люси занимается мной, подползает поближе, его глаза устремляются в точку чуть правее моей головы.
— Дэниел, ты только не сдавайся, — просит он.
Люси кидает на него хмурый взгляд:
— Иден, давай-ка побольше оптимизма.
В горле у меня образуется комок, дыхание учащается. Джон мертв. Мама мертва. Папа мертв. Я смотрю на Идена с тяжелым чувством. Прежде я надеялся, что, поскольку он младший, ему удастся научиться на наших с Джоном ошибках и добиться успехов, может быть, поступить в колледж или зарабатывать хорошие деньги механиком. Я надеялся, мы сможем помогать ему в трудные времена. Что будет с ним, если умру и я? Как он один сможет противостоять Республике?
— Иден, — шепчу я, подтягивая брата к себе.
Он раскрывает глаза шире, слыша мой взволнованный голос.
— Слушай меня внимательно. Если кто-нибудь от Республики когда-либо попросит тебя пойти с ним, если меня не будет дома, если меня положат в больницу и кто-то постучит в дверь, не ходи. Ты меня понял? Свяжись со мной, позови Люси. А вы… — Я задумываюсь на секунду. — Обратитесь за помощью к Джун Айпэрис.
— Твоему принцепс-электу?
— Она не моя… — Я морщусь от очередного приступа. — Сделайте это. Свяжитесь с ней. Скажите, чтобы она их остановила.
— Не понимаю…
— Обещай мне не уходить с ними, сопротивляйся всеми средствами. Ясно?
Боль обрывает меня на полуслове, я падаю на пол, сворачиваюсь в плотный шар. Я кричу — моя голова чуть не раскалывается на две части. Я даже прикасаюсь дрожащей рукой к затылку, чтобы убедиться, что мозг не вытекает наружу. Где-то надо мной плачет Иден. Люси еще раз вызывает доктора, теперь уже срочно.
— Поспешите! — кричит она. — Быстрее!
Когда появляются врачи, я то теряю сознание, то возвращаюсь к жизни. Сквозь облако тумана и мглы я чувствую, как меня поднимают с кухонного пола и переносят в машину «скорой», замаскированную под обычный полицейский джип. Кажется, идет снег. На лицо падает несколько снежинок, и холодные иголочки на щеках потрясают меня. Я зову Идена и Люси — они откуда-то отвечают, но я их не вижу.
Мы в машине, она трогается с места.
Долгое время только цветовые пятна и размытые круги двигаются перед моими глазами, я словно смотрю через толстое кривое стекло. Пытаюсь опознать некоторые из них. Может быть, это люди? Черт побери, очень надеюсь, иначе я, наверное, уже умер или плыву в океане, а вокруг меня — обломки, мусор. Но это лишено смысла, если только доктора не решили бросить меня в Тихий океан и забыть. Где Иден? Вероятно, его забрали. Как в том кошмарном сне. Они увели его в лабораторию.
Я не могу дышать.
Пытаюсь дотянуться руками до горла, но тут раздается чей-то крик, и я чувствую, как мои руки встречают сопротивление, их удерживают. В горло проникает что-то холодное, душит меня.
— Успокойтесь! Все в порядке. Попробуйте сглотнуть.
Я делаю, что велит голос. Глотать труднее, чем я предполагал, но наконец мне удается, ледяная штука двигается по пищеводу в желудок, и я чувствую, как холод пронизывает меня до мозга костей.
— Ну вот, — говорит голос теперь уже не так взволнованно. — Думаю, это поможет справиться с головными болями в будущем.
Видимо, он говорит уже не со мной, а секунду спустя раздается другой голос:
— Кажется, немного действует, доктор.
Потом я, вероятно, теряю сознание — снова придя в себя, вижу на потолке незнакомый рисунок; в комнату проникает предвечерний свет. Я моргаю и осматриваюсь. Невыносимая головная боль прошла, по крайней мере, теперь я ничего не чувствую. Зрение достаточно четкое, чтобы разобрать: я в больничной палате, на стене вездесущий портрет Андена, на другой — телевизионный экран, идут новости. Я со стоном закрываю глаза и вздыхаю. Дурацкие больницы. Как я от них устал.