«Пациент пришел в себя».
Я поворачиваю голову и вижу монитор, повторяющий эту фразу. Секунду спустя слышу из громкоговорителя человеческий голос:
— Мистер Уинг?
— Да, — отвечаю я.
— Отлично. Сейчас к вам придет ваш брат.
Тут же дверь распахивается, и вбегает Иден в сопровождении двух рассерженных медсестер.
— Дэниел! Наконец-то ты пришел в себя! Долго же длился приступ.
Слепота подводит его — он ударяется об угол шкафчика, а я не успеваю предупредить его. Медсестра подхватывает его на руки, спасая от падения.
— Осторожнее, малыш, — громко говорю я.
Мой голос звучит устало, хотя я в ясном сознании и не чувствую боли.
— Давно я тут валяюсь? Где…
Я замолкаю, смешавшись на секунду. Странно. Как зовут нашу экономку? Напрягаю память. Люси.
— …где Люси?
Отвечает он не сразу. Когда медсестры наконец сажают Идена на кровать, он подползает поближе ко мне, обнимает за шею. Потрясенный, я понимаю, что он плачет.
— Эй! — Я глажу его по голове. — Успокойся, все в порядке. Я очнулся.
— Я думал, ты не выживешь, — всхлипывает он; его бледные глаза находят мои. — Я думал, ты умер.
— Ну видишь, не умер же. Вот он я.
Я даю ему выплакаться. Иден лежит, уткнувшись мне в грудь, его слезы заливают очки, остаются мокрыми пятнами на моей больничной одежде. Недавно я стал пользоваться таким приемом: я будто бы прячусь в раковину своего сердца, затем вылезаю из тела, словно меня и нет там, и смотрю на мир глазами другого человека. Иден — не мой брат. Его в реальности даже не существует. В реальности ничего не существует. Все — сплошная иллюзия. Это помогает. Я бесстрастно жду, когда Иден перестанет плакать, а потом возвращаюсь в собственное тело.
Наконец он отирает слезы, садится и устраивается рядом со мной.
— Люси готовит документы. — Голос его все еще подрагивает. — Ты был без сознания десять часов. Пришлось тебя выносить из здания через центральный вход — не было времени сделать это незаметно.
— Кто-нибудь видел?
Иден трет виски, пытаясь вспомнить.
— Может быть. Не знаю. Не помню — у меня было другое на уме. Я все утро ждал, внутрь меня не впускали.
— Ты знаешь… — Я глотаю слюну. — Доктора что-нибудь говорили?
Иден облегченно вздыхает.
— Да нет. По крайней мере, ты теперь пришел в себя. Врачи сказали, у тебя плохая реакция на то лекарство, что тебе прописали. Они дают тебе другое.
От слов Идена мое сердце бьется чаще. Он не знает толком ситуации, думает, будто я потерял сознание не из-за прогрессирующего недуга, а от таблеток. Болезненное, тянущее чувство завязывается в животе. Конечно, Иден смотрит на все оптимистически, конечно, он считает, что ухудшение временное. Я принимал это чертово лекарство два месяца после того, как предыдущие два курса тоже перестали действовать, боли стали чаще, по ночам мучили кошмары, преследовала тошнота. Я уже решил, новые таблетки по меньшей мере приносят какую-то пользу, успешно сужают проблемную зону в моем гиппокампе — заковыристое словечко, которым они называют нижнюю часть мозга. Таблетки явно не дали желаемого эффекта. Что, если все бесполезно?
Я набираю в грудь побольше воздуха и улыбаюсь брату:
— Ну, по крайней мере, теперь ясно, в чем дело. Может быть, на сей раз врачи предложат что-то получше.
— Да.
Иден улыбается — у него добрая, наивная улыбка.
Несколько минут спустя приходит доктор, а Иден возвращается в коридор. Доктор вполголоса говорит мне о «новом варианте», рассказывает, с какими средствами они могут поэкспериментировать на следующем этапе, а еще тихо сообщает, насколько невелики шансы. Как я и опасался, последний приступ — не временная реакция на конкретное лекарство.
— Медикаментозные средства медленно сужают пораженную зону, — заверяет врач, но выражение его лица остается мрачным. — Однако процессы в ней продолжают развиваться, теперь ваш организм отвергает прежние медикаменты, что вынуждает нас искать новые. Проще говоря, мы пытаемся опередить время, Дэй, стремимся уменьшить новообразование, прежде чем процесс станет необратимым.
Я совершенно невозмутим, слова врача звучат словно из-под воды, они не несут никакого смысла, и я не слушаю.
Наконец я прерываю его:
— Слушайте, скажите откровенно — сколько времени у меня остается? Если никакие средства не помогут.
Доктор вытягивает губы, медлит с ответом, потом вздыхает и отрицательно покачивает головой.
— Месяц, — признает он. — Может быть, два. Мы делаем все возможное.
Месяц или два. Что ж, они и раньше ошибались, а значит, месяц-два могут превратиться в четыре-пять. И все же. Я смотрю на дверь — вдруг Иден прижал ухо к дереву в тщетной попытке подслушать разговор. Я снова обращаю взгляд на доктора и проглатываю комок в горле.
— Два месяца, — повторяю я. — А есть у меня хоть какой-то шанс?
— Мы можем попробовать и более рискованные средства, хотя они имеют побочные эффекты и могут стать роковыми в случае отрицательной реакции организма. Операция, если не подготовиться, скорее всего, просто убьет вас.
Доктор складывает руки на груди. Его очки отражают холодный свет флуоресцентных ламп, точно зеркала, и я совершенно не вижу его глаз. Он похож на машину.
— Я бы рекомендовал вам, Дэй, начать приводить в порядок дела.
— Приводить в порядок дела?
— Подготовить брата. Если есть что незаконченное — закончить.
Джун
На следующее утро после чрезвычайного банкета в 08:10 мне звонит Анден.
— Речь о капитане Брайанте, — говорит он. — О его последнем желании. Он хочет увидеться с вами.
Я сижу на краю кровати. Моргаю, прогоняя остатки рваного ночного сна, пытаюсь собраться с силами, чтобы осмыслить слова Андена.
— Завтра мы переводим его в тюрьму в противоположном конце Денвера, чтобы подготовить к последнему дню. И он спросил, нельзя ли ему перед этим увидеть вас.
— И чего он хочет?
— Он хочет сказать нечто, предназначенное только для ваших ушей, — отвечает Анден. — Имейте в виду, Джун, вы вправе отказаться. Мы не обязаны исполнять его последнее желание.
Завтра Томас умрет. Я спрашиваю себя, не испытывает ли Анден чувства вины, приговорив к смерти солдата. При мысли о встрече с Томасом один на один в камере меня охватывает паника, но я беру себя в руки. Может, Томасу есть что рассказать мне о брате? Хочу ли я выслушать его?
— Я встречусь с ним, — соглашаюсь я наконец. — Надеюсь, в последний раз.
Вероятно, Анден уловил какую-то перемену в моем голосе, потому что его тон смягчается:
— Конечно. Я позабочусь о вашем сопровождении.
09:30
Государственная тюрьма Денвера
Тюрьма, в которой содержатся Томас и коммандер Джеймсон, освещена холодными флуоресцентными лампами, стук каблуков эхом отдается от высокого потолка. Меня сопровождают несколько солдат, но, если не считать нас, помещение кажется пустым и зловещим. На стенах через неравные интервалы висят портреты Андена. Я на ходу изучаю камеры, мимо которых мы проходим, фиксирую подробности, занимаю свой ум, чтобы оставаться спокойной и сосредоточенной. (32 ? 32 фута, ровные стальные стены, пуленепробиваемое стекло, камеры наблюдения установлены снаружи, а не внутри. Большинство камер пусты, здесь сейчас лишь трое заключенных — сенаторы, которые участвовали в заговоре. Весь этаж отведен для тех, кто замешан в неудавшемся покушении на Андена.)
— Если возникнут малейшие осложнения, вызывайте нас, — говорит один из солдат, вежливо наклоняя голову. — Этот предатель и шелохнуться не успеет, как ляжет лицом в пол.
— Спасибо, — отвечаю я, не сводя глаз с камеры, к которой мы приближаемся.
Я знаю, мне не придется просить о помощи, потому что Томас ни в коем случае не проявит неподчинения Президенту, попытавшись причинить мне вред. Томаса можно обвинить в чем угодно, но бунтарство совсем не в его характере.
Мы доходим до конца коридора, где расположены по соседству две камеры, у каждой стоит по солдату.
Я поворачиваюсь на движение за ближайшей решеткой и едва успеваю рассмотреть помещение, как женщина внутри хватается за стальные прутья. Я подпрыгиваю, проглатываю крик, готовый вырваться из горла, и вижу коммандера Джеймсон.
Она впивается в меня взглядом, от ее улыбки меня бросает в холодный пот. Я помню — так же она улыбалась в ночь убийства Метиаса, когда принимала меня младшим агентом в патрульную службу. Я не испытываю никаких эмоций — ни сострадания, ни даже гнева. Я не робкого десятка, но холодное, безжалостное лицо истинного убийцы брата пугает меня.
— Ой-ой, кажется, сама Айпэрис пришла на нас посмотреть, — говорит она, сверкая глазами.
Солдаты смыкаются вокруг меня. «Не бойся», — говорю я себе. Я расправляю плечи, выпрямляюсь, сжимаю челюсти и заставляю себя смерить Джеймсон бесстрастным взглядом.
— Вы отнимаете мое время, коммандер, — чеканю я. — Я здесь не из-за вас. В следующий раз я на вас посмотрю, когда вы будете стоять перед расстрельным взводом.
Она улыбается в ответ:
— Ах, какая ты смелая, когда у тебя за спиной стоит твой красавчик Президент.