Бо вздохнула и продолжила сосать палец, зачмокала громче. Большой палец был у нее вечно мокрый, на кончике взбухла белая мозоль.

— Он рыбачит, — продолжала я. — Что-нибудь поймает к ужину. Весит он двести с лишним фунтов, вот его и прозвали Верзилой. Школу он бросил, а Мэри Сумак в третьем классе. Зимой она в школу не ходила, учительница пошла к ее маме, и оказалось, ей не в чем — нет башмаков. Индейцы очень бедные.

Мама говорила, что всем нам перед ними должно быть стыдно. Я не совсем понимала, чего нам стыдиться, но меня терзало смутное чувство вины. Я вспомнила о маме, попыталась вызвать в памяти ее лицо, но оно от меня ускользало. Бо уже перестала спрашивать, где мама.

Ярдах в двадцати от берега из воды вынырнула гагара.

— Смотри, гагара, — сказала я.

Бо опять вздохнула, и гагара исчезла.

— Юк? — спросила вдруг Бо, вынув изо рта палец и глядя на меня во все глаза.

— Люк ушел.

— Мэт?

— И Мэтт тоже ушел. Они скоро вернутся.

Я огляделась, ища, чем бы ее отвлечь, чтобы она не заводилась. По песку к нам приближался паук, волоча дохлую оленью муху. Он полз, пятясь задом, вцепившись в муху челюстями и двумя лапками, изо всех сил перебирая остальными шестью. Мы с Мэттом видели однажды, как крохотный паучишка тащит из ямки в песке поденку втрое крупнее себя. Сухой песок то и дело осыпался, и паучок со своей ношей срывался на дно ямки. Он не сдавался, снова и снова пытался выбраться тем же путем, не сбавляя ходу. Мэтт рассуждал: «Вот что непонятно, Кэти, — то ли он очень-очень упорный, то ли память у него совсем короткая, вот он и делает все как в первый раз, забывает, что было секунду назад. Вот в чем вопрос».

Почти полчаса мы за ним следили, и наконец, к нашей радости, он выбрался из ямки — значит, не просто упорный, но еще и очень умный, заключили мы.

— Смотри, Бо, — сказала я. — Видишь, паук? Муху поймал и домой к себе тащит, в гнездо, видишь? А как дотащит, замотает в кокон и, когда проголодается, съест.

Я не пыталась разделить с ней свой восторг, как Мэтт со мной. Цель у меня была другая, более приземленная. Я надеялась, что она увлечется и забудет про свои капризы, мне было в тот день совсем не до них.

Но, увы, не сработало. Я-то думала, все идет как надо — Бо нагнулась и несколько мгновений внимательно смотрела на паука, но вдруг, вынув изо рта палец, вскочила, шагнула к пауку и наступила на него.

7

Мэтт вернулся ближе к шести. Я поджидала его на ступеньках веранды. Он спросил, дома ли Люк, я ответила нет, и он ничего не сказал, а просто пошел к озеру, разделся и нырнул.

Я шла за ним следом от самого дома и теперь молча стояла на берегу, глядя, как там, где он нырнул, по воде расходится рябь. Он вновь показался из воды, мокрый и скользкий, как тюлень. Загар был у него неравномерный, из светлых и темных кусочков: лицо, шея и руки коричневые, спина и грудь чуть светлее, а ноги совсем белые.

Он попросил:

— Принесешь мне мыло? Я забыл.

И я сбегала в дом за мылом.

Намыливался он яростно, скреб себя, втирал пену в волосы. Потом бросил мыло на песок и снова нырнул, а вокруг расплылось по темной воде белесое облачко. Уплыл он далеко.

Мыло нельзя оставлять на песке, потом песчинки не отскребешь, надо его класть на камень. Я подобрала мыло, опустила в воду и стала полоскать, но песок только глубже застревал.

Тут приплыл Мэтт, вылез из воды. Со словами «Не надо, Кейт» забрал у меня мыло. Когда мы шли к дому, улыбнулся мне мимоходом, улыбка вышла ненастоящая, просто растянутые губы.

* * *

Тетя Энни тянула с ужином до последнего, все дожидалась Люка, но в конце концов накрыла на стол без него. Она приготовила окорок, поставила посреди стола большую миску яблочного пюре, я его любила, но в этот раз почему-то есть не смогла. Как и остальное. Кусок не шел в горло. Во рту набиралась слюна, приходилось ее засасывать внутрь.

Конец ознакомительного фрагмента