Да и не только из Моррисонов, а, сдается мне, первый на Вороньем озере, в небольшой фермерской общине на севере Онтарио, где все мы четверо родились и выросли. В те дни Воронье озеро с внешним миром связывали лишь пыльная грунтовка да железная дорога. Поезда не останавливались, если им не помашешь, а грунтовка вела только на юг, ибо кому охота пробираться дальше на север? Десяток ферм, лавка, несколько неприметных домиков на берегу, школа да церковь — больше ничего на Вороньем озере не было. Повторюсь, за всю историю из наших мест не вышло ни одного ученого, и успех Люка достоин был первой полосы воскресной церковной газеты, не разразись в нашей семье катастрофа.

Люк, видимо, получил из колледжа письмо-подтверждение в пятницу утром и сказал маме, а та позвонила отцу на работу, в банк в Струане, за двадцать миль от нас. Неслыханное дело, чтобы жена отвлекала мужа от работы, если это работа в офисе. И все-таки мама ему позвонила, и они решили объявить нам новость за ужином.

Ту трапезу я прокручивала в голове множество раз, но вовсе не из-за потрясающей новости Люка, а потому что это был наш последний семейный ужин. Да, память играет с нами шутки, хранит ложные воспоминания наряду с подлинными, но этот ужин я помню во всех подробностях. И спустя годы горше всего для меня то, до чего он был будничным, обыденным. Сдержанность в нашем доме считалась за правило. Чувства, даже радость, полагалось обуздывать. Такова была Одиннадцатая заповедь, начертанная на отдельной скрижали и выданная пресвитерианам: Не давай воли чувствам.

Итак, ужин в тот вечер был самый обычный — довольно строгий и чопорный, и развлекала нас время от времени только Бо. Сохранилось несколько ее фотографий в том возрасте. Кругленькая, как колобок, светлый пушок на голове торчком, будто ее ударило молнией. Вид у нее кроткий и безмятежный — судите сами, насколько может врать фотоаппарат.

Все мы сидели на своих обычных местах: на одном конце стола Люк и Мэтт, девятнадцати и семнадцати лет, на другом — семилетняя я и полуторагодовалая Бо. Помню, как отец начал читать молитву, но тут Бо его перебила, попросила соку, а мама сказала: «Подожди минутку, Бо. Закрой глаза». Отец начал заново, Бо опять перебила, и мама пригрозила: «Еще раз перебьешь — отправишься в кровать», и Бо, сунув в рот большой палец, принялась его сосать, ритмично почмокивая, будто тикает бомба с часовым механизмом.

— Попробуем еще раз, Господи, — сказал отец. — Благодарим Тебя за пищу, что Ты дал нам сегодня, а главное — за сегодняшнюю новость. Помоги нам никогда не забывать, насколько мы счастливы. Помоги нам с умом распоряжаться нашими возможностями и использовать наши малые дары во славу Твою. Аминь.

Люк, Мэтт и я потянулись, мама налила Бо сок.

— А что за новость? — спросил Мэтт. Сидел он прямо напротив меня — если соскользнуть на краешек стула и вытянуть ноги, то можно дотронуться большим пальцем ноги до его колена.

— Ваш брат, — отец кивком указал на Люка, — поступил в педагогический колледж. Сегодня пришло письмо-подтверждение.

— Серьезно? — Мэтт покосился на Люка.

Посмотрела на него и я. Вряд ли до того дня я хоть раз внимательно вглядывалась в Люка, всерьез его замечала. Почему-то совместных дел у нас с ним почти не было. Он старше Мэтта, но, думаю, разница в возрасте тут ни при чем. Просто общего между нами было немного.

Но в тот раз я впервые разглядела его по-настоящему — за столом рядом с Мэттом, там же, где он сидел последние семнадцать лет. Во многом они были похожи — сразу видно, братья. Почти одного роста, светло-русые, сероглазые, с длинными моррисоновскими носами. Отличались они в основном сложением: Люк — плечистый, тяжелее Мэтта фунтов на тридцать, неторопливый и сильный, а Мэтт — ловкий, проворный.

— Серьезно? — притворно удивился Мэтт. Люк искоса глянул на него. Мэтт широко улыбнулся и, уже не прикидываясь удивленным, сказал: — Вот здорово! Поздравляю!

Люк пожал плечами.

Я спросила:

— Ты будешь учителем? — Это не укладывалось в голове. Учитель — человек очень важный, а Люк — всего-навсего Люк.

— Да.

Он сидел развалясь, но на сей раз отец не сделал ему замечания. Мэтт тоже сидел развалясь, но не так эффектно, он не распластывался, как Люк, а потому в сравнении с ним всегда казался более-менее собранным.

— Повезло парню, — заметила мама. Она так старалась спрятать неподобающую радость и гордость, что в голосе прорывались сердитые нотки. Она раздавала еду: свинину от Тэдвортов, картошку, морковь и фасоль с фермы Кэлвина Пая, пюре из яблок миссис Джени — яблони у той в саду были старые, корявые. — Не всем выпадает такое счастье, далеко не всем. Вот, Бо, твой ужин. И ешь как следует, с едой не играй.

— Когда ты едешь? — спросил Мэтт. — И куда, в Торонто?

— Да, в конце сентября.

Бо взяла пригоршню стручковой фасоли, прижала к груди и замурлыкала.

— Надо тебе, наверное, костюм купить, — сказала мама Люку. И посмотрела на отца: — Нужен ему костюм?

— Не знаю, — отвечал отец.

— Давайте купим, — вставил Мэтт. — Красавчик он будет в костюме!

Люк в ответ только фыркнул. При всем их несходстве и притом что Люк вечно нарывался на неприятности, а Мэтт — никогда, уживались они мирно. Оба были, скажем так, незлобивы, да и по большей части обитали в разных мирах, а потому редко сталкивались. Совсем без драк у них все же не обходилось, и когда доходило до кулаков, все чувства, которые положено сдерживать, разом прорывались наружу, и прощай, Одиннадцатая заповедь! Почему-то родители ничего против драк не имели — как видно, считали, что мальчишки есть мальчишки, на то и дал им Бог кулаки. Впрочем, однажды Люк сгоряча нацелился Мэтту в голову, но промахнулся, саданул по дверному косяку да как заорет: «Ублюдок чертов!» — за что был на неделю изгнан из столовой и ужинал на кухне, стоя.

Если кого и расстраивали их потасовки, так это меня. Мэтт был проворней, но Люк куда сильнее, и я боялась, что когда-нибудь один из его мощных ударов достигнет цели, и тогда прощай, Мэтт! Я пыталась остановить их криком и так злила родителей, что наказывали зачастую меня — отправляли в комнату.

— Что ему нужно, — сказал отец, весь в мыслях о костюме и прочем, — так это чемодан.

— Ох, — вздохнула мама. Черпак завис над чугунком картошки. — Чемодан, — повторила она. — Это да.

Лицо ее на миг омрачилось. Я, отложив в сторону нож, впилась в нее беспокойным взглядом. Думаю, до той минуты она не вполне сознавала, что Люк уедет.

Бо тихонько баюкала стручки фасоли, прижимая их к плечу, напевала им песенку.

— Баю-бай, баю-бай, — мурлыкала она, — баю-баю-бай…

— Положи, Бо, — рассеянно сказала мама, по-прежнему держа на весу черпак. — Это еда. Положи, а я их тебе порежу.

На лице Бо отразился ужас. Она взвизгнула, прижала стручки к себе покрепче.

— Ох, ради бога! — воскликнула мама. — Прекрати. Сил моих нет.

И лицо ее вновь смягчилось, и опять все стало как обычно.

— Надо бы в город съездить, — сказала она отцу. — В универмаг, там есть чемоданы. Да хоть завтра поедем.

* * *

И в субботу они вдвоем отправились в Струан. Обоим ехать было вовсе необязательно, любой из них мог бы выбрать чемодан сам. Да и спешить было некуда, занятия у Люка начинались только через шесть недель. Им не терпелось, вот и все. Они бурно радовались, пусть это и не вяжется с такими спокойными, земными людьми. Еще бы, их сын! Будет у Моррисонов в роду учитель!

Меня и Бо родители брать с собой не хотели, но и оставлять нас одних тоже, слишком мы были малы, и они дождались, пока Люк и Мэтт вернутся с фермы Кэлвина Пая. Оба подрабатывали на ферме по выходным и на каникулах. Детей у Паев было трое, но из них две девочки, а сыну, Лори, всего четырнадцать, не окреп еще для тяжелой работы, и без батраков мистеру Паю было не обойтись.

Мэтт и Люк возвратились часа в четыре. Родители предложили Люку поехать с ними за чемоданом, но Люк сказал нет — он, мол, от жары умирает, хочет окунуться.

Кажется, помахала им на прощанье только я одна. Может быть, я и сама это придумала, не в силах вынести, что не попрощалась, — но нет, я помню все как было. Остальные трое так и не вышли проститься: Бо обиделась, что родители ее не берут, а Мэтт и Люк, глядя на нее исподлобья, гадали, кому с ней возиться до вечера.

Машина вывернула на грунтовку и скрылась из глаз. Бо плюхнулась на усыпанную гравием подъездную дорожку и заревела.

— Ну, я иду купаться, — объявил во весь голос Люк, пытаясь перекричать Бо. — Жарища. Весь день вкалывал как проклятый.

— Я тоже, — отозвался Мэтт.

— Я тоже, — подхватила я.

Мэтт подтолкнул Бо под попку:

— А ты, Бо? Тоже вкалывала весь день как проклятая?

Бо взвыла громче.

Люк спросил:

— Почему она все время так мерзко орет?

— Знает, как тебя порадовать, — сказал Мэтт. Он наклонился к Бо, разжал ей кулачок и вставил в рот большой палец. — Поплаваем, Бо? Хочешь поплавать?

Бо кивнула, мыча с пальцем во рту.

Наверное, в тот день мы впервые в жизни пошли купаться все вместе, вчетвером. От дома до озера двадцать ярдов, хочешь — иди и купайся, только не припомню, чтобы мы хоть раз все хором захотели. Зато мама всегда брала с собой Бо. А мы в тот раз перебрасывались ею, словно мячиком, — весело было! Это я помню хорошо.