Брат Зарина, джамадар, не испытал никаких сомнений. Есть только один вариант действий. Поскольку Аштон-сахиб погиб, дело нужно изложить полковнику-сахибу Брауну, командующему корпусом, и тот во всем разберется. Он сам, Авал-шах, немедленно отведет Ашока на квартиру полковника-сахиба. Если в этой поразительной истории есть хоть доля правды, то чем скорее деньги и бумаги окажутся в надежных руках, тем лучше.

— Ты же, Зарин, держи язык за зубами. Если гулкотская рани жаждет смерти мальчика, она станет мстить тем, кто помог ему бежать, а коли она узнает, что он здесь с нами, то заподозрит нашего отца в причастности к делу. Поэтому для всех нас лучше, чтобы след затерялся. Я сейчас пойду к командующему-сахибу, а ты, Ашок, иди за мной немного поодаль, чтобы нас не видели вместе, и подожди на улице, пока тебя не позовут.

Джамадар сунул в карман письмо и крупным шагом вышел на предвечерний солнечный свет, а Аш последовал за ним на безопасном расстоянии. Следующие полчаса он провел, сидя на краю сточной трубы, швыряя камешки в канаву и зорко поглядывая на окна полковника, пока тени на пыльной дороге медленно удлинялись и свежий весенний вечер постепенно наполнялся запахом дыма от костров из хвороста и сухого навоза.

Тогда Аш еще не знал, что то был последний час его независимости. Последний — на много лет вперед — час покоя, свободы и праздности. Если бы он понял это, то, возможно, нарушил бы данное Сите обещание и убежал бы, пока не поздно. Однако, хотя Аш сумел скрыться от наемных убийц рани, сейчас ему едва ли удалось бы убежать далеко. Полковник Сэм Браун, кавалер ордена «Крест Виктории», исполняющий обязанности командующего корпусом разведчиков, уже прочитал незаконченное письмо профессора Пелам-Мартина к своему шурину Уильяму Аштону и теперь взламывал печать на пакете, завернутом в промасленный шелк почти семь лет назад. Бежать сыну Хилари было уже слишком поздно.

Спустя три недели Аш, одетый в тесный, неудобный европейский костюм и обутый в еще более неудобные европейские туфли, находился в Бомбее — по дороге на родину своих предков.

Переезд организовали и оплатили офицеры полка его дяди, которые поначалу категорически отказывались верить, что этот нищий бродяжка может приходиться племянником бедному Уильяму, но в конце концов признали неоспоримость свидетельств, содержавшихся в пакете (среди них имелся дагерротип Изабеллы, чье сходство с сыном было поистине поразительным, и дагерротип с изображением сидящего на коленях у Ситы Аша, сделанный в Дели в тот день, когда мальчику исполнилось четыре года, — обоих позирующих с уверенностью опознал Зарин) и полученных в результате тщательного допроса и осмотра претендента. Поменяв свое мнение на противоположное, друзья Уильяма исполнились решимости сделать все возможное и невозможное для племянника бравого офицера, который служил в корпусе со времени возведения Ходсоном крепости в Мардане и пользовался всеобщей любовью. Впрочем, означенный племянник не испытывал ни малейшей признательности к своим благодетелям.

Аш выполнил последнюю волю своей приемной матери: отдал сахиб-логам бумаги и деньги, полученные от нее. Сделав это, он предпочел бы остаться при кавалерийской части Зарина и Авал-шаха и зарабатывать на хлеб трудом конюшонка или косильщика травы для армейских лошадей, покуда не достигнет возраста, когда сможет вступить в полк. Но этого ему не позволили. «Ну почему меня не оставят в покое? — с негодованием думал Аш. — Почему всегда и везде находятся самовластные люди, которые отдают мне неприятные приказы, ограничивают мою свободу и не считаются с моими желаниями? И другие, которые по воле злонамеренной и честолюбивой женщины готовы гоняться за мной по всей Индии, чтобы убить меня, хотя я с ними не ссорился и не сделал им ничего плохого? Это несправедливо!»

Он был счастлив на базарах Гулкота и не хотел покидать город и перебираться в Хава-Махал. Но ему не оставили выбора. А теперь, судя по всему, ему придется расстаться с друзьями и отправиться на родину отца, и опять-таки у него нет выбора и права голоса. Он попался в ловушку — точно так же, как однажды угодил в западню Хава-Махала, — и пути назад уже нет, ибо ворота закрылись за ним. Возможно, когда он станет взрослым, он обретет право поступать по собственному усмотрению, хотя Аш уже начинал думать, что в мире, полном притеснителей, наемных убийц и назойливых людей, сующих нос в чужие дела, такое едва ли возможно. Но по крайней мере, сахибы обещали, что по истечении срока неволи в Билайте он получит разрешение вернуться в Индию.

Полковник Сэм Браун, командующий корпусом, сказал, что отослал телеграммы родственникам его отца — они отправят его в школу и сделают из него сахиба. А если он будет прилежно учиться и хорошо сдаст экзамены (что бы ни значило это слово), он получит назначение в армию и вернется в Мардан в качестве офицера разведчиков. Именно надежда на такой исход событий, а не данное Сите слово или страх перед людьми рани удержала Аша от попытки побега. А также то обстоятельство, что сахиб, в сопровождении которого он ехал в Англию, вез с собой на родину двух слуг-индийцев, а следовательно, Ашу будет с кем перемолвиться словечком. Последним он был обязан высказанному невзначай замечанию Авал-шаха.

— Очень жаль, — сказал Авал-шах своему командиру, — что мальчик забудет язык и обычаи этой страны. Сахиб, способный думать и разговаривать, как один из нас, и с виду похожий на патхана или пенджабца, сделал бы отличную карьеру в нашем полку. Но в Билайте он все забудет и станет таким, как все прочие сахибы, а это будет большой потерей.

Эти слова произвели впечатление на командующего. Хотя от всех англичан, состоявших на службе у правительства Британии, требовалось умение бегло говорить на одном или нескольких из распространенных в Индии наречий, очень и очень немногие владели языком настолько хорошо, чтобы сойти за туземного жителя. И эти немногие в большинстве своем были полукровками, чья смешанная кровь препятствовала продвижению на высокие должности в армии и на государственной службе. Даже такой высокоодаренный солдат, как полковник Джордж Скиннер, командир Скиннеровской конницы, знаменитый Сикундар-сахиб, получил отказ на прошение о принятии на службу в бенгальскую армию из-за того, что его мать была уроженкой Индии. Но было ясно, что племянник Уильяма Аштона — настоящий индиец во всех отношениях, помимо происхождения, и один из немногих, кто знает страну изнутри. В таком качестве он мог однажды оказать неоценимую помощь здесь, где от достоверной информации зачастую зависел вопрос победы или поражения, и Авал-шах абсолютно прав: столь ценными людьми нельзя разбрасываться.

Командующий корпусом пораскинул мозгами и в конечном счете нашел блестящее решение. Полковник Рональд Андерсон, окружной комиссар, вынужденный уйти в отставку по причине плохого здоровья, в следующий четверг отбывал в Англию в сопровождении своего посыльного, патхана по имени Ала Яр, и своего кхансамаха (повара) Махду, уроженца горной местности за Абботабадом, — оба находились у него в услужении свыше двадцати лет. Андерсон водил дружбу с Джоном Николсоном и сэром Генри Лоуренсом, а в молодости провел несколько лет в Афганистане на службе у злосчастного Макнотона. Он свободно говорил на пяти индийских диалектах, глубоко знал и любил Северо-Западную пограничную провинцию и местность за ее пределами. Нет никаких сомнений, лучше Андерсона никто не присмотрит за юным Аштоном во время длительного путешествия на родину и в течение всех школьных каникул, на какие Пелам-Мартины разрешат забирать мальчика, и он наверняка согласится взять на себя такую обязанность. Командующий корпусом разведчиков, не теряя времени даром, тотчас приказал подать коня и направился к полковнику Андерсону, чтобы изложить дело. Отставной комиссар, заинтригованный историей, мгновенно дал свое согласие.

— Ну конечно, ты вернешься, — успокоил Зарин встревоженного Аша. — Только сперва тебе необходимо получить образование, а они говорят, это надо сделать в Билайте. Хотя сам я… Впрочем, неважно. Но прежде всего необходимо остаться в живых, а в стране, где за твою голову назначена награда, тебе грозит смертельная опасность. Ты не знаешь наверное, потеряли ли шпионы рани твой след, но они уж точно не последуют за тобой через океан и, надо надеяться, забудут про тебя задолго до твоего возвращения. Мы с братом Авалом поклялись хранить молчание и не можем даже послать отцу весточку о тебе, ведь письмо может вскрыть и прочитать какой-нибудь любопытный. Лучше оставить отца в неведении, чем рисковать выдать твое местонахождение и твои счастливо переменившиеся обстоятельства тем, кто желает тебе зла. Но позже, когда гур-бур утихнет и полковник-сахиб даст добро, я напишу тебе в Билайт. И помни, что ты отправляешься туда не один. Андерсон-сахиб — хороший человек, достойный всяческого доверия. Он и его слуги позаботятся о том, чтобы ты не забыл нас, когда станешь сахибом. Вот увидишь, годы пролетят быстро, Ашок.

Однако здесь Зарин ошибся: годы не летели быстро. Они ползли так медленно, что каждая неделя казалась месяцем, а каждый месяц — годом. Но насчет полковника Андерсона он оказался прав. Бывший окружной комиссар полюбил мальчика и за долгие, скучные дни путешествия умудрился преподать Ашу на удивление обширный курс английского, внушив ему мысль, что незнание языка чужой страны ставит человека в невыгодное положение и вдобавок унизительно для гордости.

Слова полковника достигли цели, и Аш, унаследовавший от отца лингвистические способности, взялся за изучение нового языка с таким усердием, что через год никто уже и предположить не мог, что мальчик когда-либо разговаривал на каком-либо ином языке. Благодаря свойственной юному возрасту способности к подражанию он научился говорить по-английски с тягучей протяжностью и интонациями представителей британского высшего общества, как говорили педантичные наставники и пожилые Пелам-Мартины. Но несмотря на все старания, Аш так и не научился считать себя одним из них, да и они не признавали в нем своего.

Ему суждено было остаться чужаком в чужой стране. Англия никогда не стала бы для него родиной, поскольку он считал своей родиной Индостан. Он по-прежнему оставался сыном Ситы, и в своей новой жизни мальчик столкнулся с бесчисленным множеством вещей, не просто глубоко ему чуждых, но и приводящих в ужас. Речь шла о вещах самых обыденных с точки зрения англичан, но для Аша, воспитанного в традициях индуизма, поистине отвратительных. Например, употребление в пищу свинины и говядины: первое — невероятная мерзость, а второе — неслыханное кощунство, ибо свинья является нечистым животным, а корова — священным.

Не меньшее отвращение внушал обычай англичан использовать зубную щетку не единожды, а по многу раз — вместо тонкого прутика или веточки, которые можно срывать каждый день и выбрасывать после использования, поскольку грязнее слюны, как всем известно, ничего нет. Очевидно, англичане этого не знали, и Аш долго и ожесточенно сопротивлялся, прежде чем сдался и смирился с этим и многими другими обычаями, казавшимися ему варварскими.

Первый год дался очень тяжело всем заинтересованным лицам, и не в последнюю очередь родственникам Аша, которых приводили в не меньший ужас повадки и наружность юного «язычника» с Востока. Глубоко консервативные, воплощающие собой всю природную сдержанность и замкнутость своего народа, они решительно отказались от мысли представить сына Хилари критическим взорам своих друзей и соседей и спешно изменили первоначальные планы, состоявшие в отправке племянника в привилегированную частную школу, где получили образование семь поколений Пелам-Мартинов. Вместо этого они наняли домашнего учителя и приходящего раз в неделю пожилого священника, отставного преподавателя Оксфорда, чтобы «обтесать мальчика», и с благодарностью приняли предложение полковника Андерсона забирать Аша к себе на каникулы.

Пелам-Аббас, поместье старшего брата Хилари, сэра Мэтью Пелам-Мартина, представляло собой внушительный надел недвижимого имущества, состоявшего из огромного, прямоугольных очертаний особняка в стиле эпохи королевы Анны, построенного на месте прежнего тюдоровского, который в 1644 году разрушили люди Кромвеля, и окруженного террасированными лужайками, конюшнями и оранжереями. Там также имелись декоративное озеро, обширный сад, где Ашу разрешалось совершать конные прогулки, ручей, изобилующий форелью, и приусадебная ферма акров в четыреста, расположенная за лесным участком, где егерь сэра Мэтью разводил фазанов. Сам особняк был полон фамильных портретов и мебели в стиле английского ампира, и Пелам-Мартины, опасавшиеся, что такая роскошь повергнет нецивилизованного юного племянника в благоговейный трепет, вскоре с неприятным удивлением узнали, что он находит дом холодным, неуютным и не идущим ни в какое сравнение — ни по размерам, ни по великолепию — с каким-то восточным дворцом с непроизносимым названием, где, по словам мальчика, он жил много лет.

Это стало для Пелам-Мартинов первым из нескольких сюрпризов, которые не все оказались неприятными. Они не ожидали, что мальчик столь ловко сидит в седле и так же ловко обращается с оружием, и очень обрадовались этому открытию.

— Покуда он хорошо ездит верхом и стреляет, он небезнадежен, — сказал кузен сэра Мэтью, Генри. — Однако жаль, что он не попал к нам в руки раньше. У него совершенно неправильный образ мыслей.

Образ мыслей Аша оставался крайне неортодоксальным и зачастую создавал для него серьезные проблемы. Например, мальчик категорически отказывался есть говядину в любом виде (самое последнее и самое стойкое из внушенных Ситой предубеждений, на преодоление которого у него ушло больше всего времени, несмотря на все сопряженные с ним неудобства, не говоря уже о нотациях и наказаниях, которые оно навлекало на него со стороны учителей и наставников, а также гневе и возмущении, которые оно вызывало у родственников). Кроме того, Аш не понимал, почему ему не разрешают учить верховой езде мальчика-прислужника Уилли Хиггинса или приглашать к себе на чай в классную комнату двенадцатилетнюю Энни Мотт, худенькую, измученную непосильным трудом судомойку, всегда выглядевшую полуголодной.

— Но ведь это же мой чай, правда, тетя Миллисент? — спрашивал Аш.

Или:

— Но ведь дядя Мэтью сказал, что Голубая Луна будет моей собственной лошадью, тогда почему мне нельзя…

— Они слуги, мой милый, а со слугами нельзя обращаться как с равными. Они поймут тебя неправильно, — объясняла тетя Миллисент, недовольная тем, что с ней спорит на ломаном английском несносный отпрыск ее эксцентричного деверя.

Ну просто вылитый Хилари! Тот всегда был для них головной болью и даже после смерти по-прежнему умудряется портить им жизнь!

— Но когда я был слугой Лалджи, — упорствовал Аш, — я ездил на его лошадях…

— То было в Индии, Аштон. А теперь ты в Англии и должен научиться вести себя прилично. В Англии не принято играть со слугами или приглашать их к столу. И уверяю тебя, Энни достаточно сытно кормят на кухне.

— Нет, не достаточно. Она всегда голодная, и это несправедливо, потому что миссис Мотт…

— Довольно, Аштон. Я сказала «нет», и если ты еще хоть раз заведешь подобный разговор, я прикажу, чтобы тебя и близко не подпускали к кухне и не позволяли тебе общаться с младшими слугами. Ты понимаешь?

Аш не понимал. Но его родственники тоже не понимали. Впоследствии, когда он научился читать и писать на английском так же хорошо, как разговаривать, сэр Мэтью, в похвальной попытке поощрить усердие племянника и несколько развеять скуку уроков, дал ему с дюжину книг про Индию, высказав предположение, что они наверняка представляют для него особый интерес. Среди книг были несколько последних трудов Хилари, а также такие увлекательные сочинения, как «Завоевание Бенгалии», отчет Слимана о подавлении секты душителей и «История восстания сипаев» сэра Джона Кея. Они действительно вызвали у Аша интерес, хотя и не такой, какого ожидал от него дядя. Книги отца показались мальчику слишком сухими и заумными, а его отзывы об остальных книгах рассердили сэра Мэтью, имевшего неосторожность спросить, какого он мнения о прочитанном.

— Но вы же спросили меня, что я думаю! — запротестовал Аш. — А я думаю именно так. В конце концов, это их страна, и они не делали вам… то есть нам… ничего плохого. Мне кажется, это было несправедливо.

«Ну в точности Хилари!» — с досадой подумал сэр Мэтью и раздраженно объяснил, что, напротив, они делали много всего плохого. Как насчет убийств, притеснений и беспрестанных междоусобных войн, удушения безобидных путников во славу какой-то языческой богини, сжигания вдов заживо и препятствования торговле и прогрессу в целом? Всем этим ужасам надлежало положить конец, и Британия, как христианская страна, сочла своим долгом и обязанностью решительно выступить против подобного варварства и принести мир и спокойствие миллионам страждущих индийцев.

— Но почему это ваша обязанность? — спросил Аш с неподдельным недоумением. — Я не понимаю, какое отношение это имеет к вам… то есть к нам. Индия даже не рядом с нами. Она на другом конце света.

— Дорогой мой мальчик, ты недостаточно внимательно прочитал книги, — сказал сэр Мэтью, изо всех сил пытаясь сохранять терпение. — Если бы ты читал более вдумчиво, то узнал бы, что нам предоставили право основать там торговые посты. А торговля не только имеет жизненно важное значение для нас, но и необходима для процветания всего мира. Мы не могли допустить, чтобы бесконечные кровопролитные войны между соперничающими князьями подрывали торговые отношения. Было необходимо навести порядок, и мы это сделали. Мы, в согласии с промыслом Божьим, принесли мир и благоденствие в эту несчастную страну и подарили благословенные плоды прогресса народу, который многие века подвергался чудовищным гонениям и жестокому угнетению со стороны алчных жрецов и враждующих сюзеренов. Мы можем гордиться своими деяниями, которые стоили нам великих трудов и огромных потерь в живой силе. Но поступь прогресса не остановить. На дворе девятнадцатый век, и мир становится слишком маленьким, чтобы мы могли допустить, что значительная часть человечества по-прежнему погрязает в средневековой греховности и темном варварстве.

Перед мысленным взором Аша внезапно возникли белые вершины Дур-Хаймы и широкое плато, куда он выезжал на соколиную охоту с Лалджи и Кода Дадом, и сердце у него сжалось: было ужасно подумать, что однажды исчезнут эти прекрасные дикие места, где человек может спрятаться от того, что дядя Мэтью и его друзья называют прогрессом. У мальчика сложилось неблагоприятное мнение о прогрессе, и он не стал продолжать разговор, понимая, что они с дядей никогда не сойдутся во взглядах на подобные предметы.

Аш хорошо знал (в отличие от дяди Мэтью) о великом множестве вещей в Пелам-Аббасе, требовавших преобразования: расточительство и мотовство; яростные распри между слугами; тирания старших слуг и ничтожное жалованье, считавшееся достаточным за ежедневный многочасовой непосильный труд; неотапливаемые холодные мансарды, где ночевала такая презренная челядь, как кухонные работницы, судомойки, мальчики на побегушках и младшие лакеи; длинные лестничные пролеты, по которым горничным приходилось спускаться и подниматься по десять раз на дню с кастрюлями крутого кипятка, помойными ведрами или нагруженными подносами; вечный страх перед неожиданным увольнением за какую-нибудь оплошность без выплаты причитающегося жалованья и без рекомендаций.