Теперь горы стали ближе, и линия горизонта уже тянулась не во весь окоем, а была ограничена угрюмыми скалистыми грядами, ежечасно менявшими свой цвет: порой казалось, что они находятся в пятидесяти милях впереди, голубые и прозрачные, как стекло, а иной раз чудилось, что до них, ржаво-коричневых, исчерченных черными тенями бесчисленных оврагов, не более фарлонга [Фарлонг — восьмая часть мили (примерно 200 м).]. За ними хребет за хребтом вздымались Пограничные и Малакандские горы, похожие на застывшие волны, разбившиеся о край равнины, — стражи суровой местности, населенной двумя десятками беспокойных племен, которые не признавали иного закона, кроме закона силы, жили в хорошо укрепленных деревнях, соблюдали жестокий обычай кровной мести и постоянно воевали друг с другом или с британцами. Здесь находился северо-западный рубеж — врата в Индию, через которые прошел Александр Македонский со своими победоносными легионами в пору юности мира. За труднопроходимыми перевалами находилось королевство Шер-Али, эмира Афганистана. А за ним простиралась огромная и грозная империя русских царей.

Белинде местность казалась удручающе унылой и пустынной, но, по крайней мере, на Пешаварской дороге наблюдалось хоть какое-то движение, и, глядя в окно дак-гхари, она видела редких англичан, едущих верхом или в рессорных двуколках, а также уже знакомые местные повозки и медленно бредущих пеших путников. Один раз мимо промаршировала колонна британских солдат, чьи алые мундиры приобрели ржаво-серый цвет от пыли, а за ней следовала вереница вьючных слонов.

Она видела и верблюдов, памятных с детства: длинные караваны верблюдов, нагруженных громадными тюками, колеблющимися и раскачивающимися, точно лодки на неспокойном море, высоко над козами и овцами, которых перегоняли из одной деревни в другую. С приближением к окраине Ноушеры движение на дороге стало интенсивнее, и кучера фаэтонов, тикка-гхари, тонг и икк подстегивали кнутами своих пони на последнем участке пути, наперегонки несясь к городу, разгоняя пешеходов, точно всполошенных цыплят, и поднимая облака удушливой пыли, от которой пассажиры повозок заходились кашлем. Город был маленький, всего с одним дак-бунгало, ничем не отличавшимся от десятков других расположенных вдоль дороги, и только когда Аш пришел попрощаться, Белинда поняла, что именно здесь он должен расстаться с ними.

Он стоял в свете предвечернего солнца, держа шляпу в руке, и неотрывно смотрел на нее полными любви глазами, лишенный возможности произнести заранее подготовленные слова, поскольку родители Белинды находились рядом, а по нервному возбуждению миссис Харлоу и вежливому безразличию ее супруга Аш ясно понял, что разговор о помолвке еще не состоялся. В данных обстоятельствах он мог лишь пожать девушке руку и пообещать, что приедет в Пешавар при первом же удобном случае, дабы иметь удовольствие навестить ее. Миссис Харлоу сказала, что они будут рады увидеться с ним, хотя не в ближайшие две недели, ведь предстоит столько возни с распаковкой вещей, — как насчет следующего месяца? А майор неопределенно сказал: «Конечно, конечно» — и добавил, что к Рождеству большинство молодых парней умудряется получить отпуск на несколько дней и он смеет предположить, что мистер… э-э?.. тоже сумеет испросить увольнение и непременно заглянет к ним. Белинда густо покраснела и пробормотала, что мистер Пелам-Мартин, конечно же, изыщет возможность посетить Пешавар задолго до Рождества, а в следующий миг возница гхари Харлоу, надзиравший за сменой лошадей, объявил о готовности тронуться в путь.

Майор Харлоу снова усадил свое семейство в повозку, дверца с грохотом захлопнулась, звонко щелкнул кнут — и они уехали в облаке пыли, а Аш остался стоять на обочине, подавленный и растерянный, сожалея, что не набрался смелости поцеловать Белинду и тем самым ускорить ход событий. Предложение миссис Харлоу наведаться к ним где-нибудь в следующем месяце не обнадеживало, но замечание майора насчет отпуска к Рождеству особенно неприятно поразило Аша, ибо он намеревался приехать в Пешавар через день-два после прибытия в полк и впервые осознал, что вновь поступившему на службу субалтерну могут и не дать увольнительную, во всяком случае до тех пор, пока он не предъявит достаточно уважительную причину для подобной просьбы, а он едва ли мог обсуждать свою помолвку с начальником строевого отдела или командиром части прежде, чем о ней уведомят отца Белинды. Ашу оставалось лишь надеяться, что, как только миссис Харлоу объяснит своему мужу ситуацию, майор Харлоу вызовет будущего зятя в Пешавар или же сам прибудет в Мардан. Но все будет зависеть от того, как он воспримет новость, и внезапно Аш усомнился, что отец девушки одобрит помолвку.

— Из полка прислали тонгу, — сказал Зарин, неожиданно возникший рядом. — Нам всем в нее не поместиться, поэтому я велел Гул Базу нанять еще одну для него самого и Махду, и они уже уехали вперед с багажом. Близится вечер, а до Мардана еще более десяти косов. Поехали.

10

На Востоке ночь опускается быстро, здесь не бывает затяжных сумерек, смягчающих переход от дневного света к ночной тьме. Река Кабул сверкала золотом в лучах закатного солнца, когда Аш с тремя своими спутниками проезжал по понтонному мосту в Ноушере, но задолго до прибытия в Мардан луна уже стояла высоко в небе, и маленькая звездообразная в плане крепость, построенная Ходсоном в годы, предшествовавшие Великому восстанию, чернела впереди неясной тенью на молочно-белой равнине.

В прежние дни, когда Земля Пяти Рек (Пенджаб) все еще была сикхской провинцией и единственными британскими войсками на данной территории были полки Ост-Индской компании, стоявшие в Лахоре для поддержания власти британского резидента, идея создания элитного и высокоподвижного войска, способного в два счета переместиться в любую горячую точку, пришла в голову сэру Генри Лоуренсу, этому великому и мудрому руководителю, впоследствии павшему смертью храбрых во время Восстания, в осажденной резиденции в Лакхнау.

Эта «пожарная команда» должна была состоять из одного кавалерийского полка и двух пехотных, не скованных традициями и отвечающих совершенно новым требованиям в том смысле, что обычную военную службу там предполагалось сочетать с работой по своевременному сбору точных разведывательных данных, а ее членам — избранным солдатам под командованием избранных офицеров — предстояло носить просторную, удобную форму цвета хаки, сливавшуюся с серовато-коричневым фоном Пограничных гор, а не алые мундиры с тесными портупеями, в которых большинство полков пеклось и парилось на жаре, делавшей подобную одежду чистым наказанием, не говоря уже о том, что эти мундиры были видны с расстояния многих миль. В дальнейшее нарушение традиций сэр Генри назвал свое детище корпусом разведчиков и доверил воспитание оного некоему Гарри Ламсдену, молодому человеку исключительных способностей, силы воли и мужества, полностью оправдавшему такой выбор.

Изначально штаб-квартира нового корпуса размещалась в Пешаваре, и на первых порах обязанности разведчиков состояли в усмирении воинственных пограничных племен, которые грабили мирные деревни и угоняли женщин, детей и домашний скот в суровые Пограничные горы, не считаясь с сикхским дурбаром, номинальным правителем Пенджаба, от чьего имени горстка британских чиновников осуществляла власть. Позже корпус был отправлен на юг сражаться на равнинах в окрестностях Ферзапора, Мултана и Лахора и покрыл себя славой в кровопролитных боях Второй Сикхской войны.

Только когда война закончилась и правительство Компании аннексировало Пенджаб, разведчики снова вернулись на границу — правда, не в Пешавар. В пограничных областях установилось относительное спокойствие, и корпус обосновался у реки Калпани, в месте слияния дорог из Свата и Банера, сменив палатки на земляные стены Марданского форта на Юсуфзайской равнине. Это была унылая голая местность, когда Ходсон начал строительство форта, и его жена София в своем письме домой, датированном январем 1854 года, писала о ней следующим образом: «Представьте бескрайнюю равнину, плоскую, как бильярдный стол, но не такую зеленую, вся растительность на которой состоит из разбросанных там и сям кустов верблюжьей колючки высотой не более восемнадцати дюймов. Такой вид открывается к югу и западу от нас, но на севере, за расположенной неподалеку невысокой горной грядой, вздымаются могучие Гималаи, одетые вечными снегами».

С тех пор пейзаж не переменился, но численность корпуса возросла, и разведчики насадили деревьев, чтобы укрыть в тени свое поселение. Этой осенней ночью сад, разбитый Ходсоном для своей жены и единственного нежно любимого ребенка, умершего во младенчестве, источал аромат жасмина и роз. На кладбище, где покоились погибшие в ходе кампании в Амбале, десять надгробных памятников смутно белели в лунном свете, а рядом, в месте слияния трех дорог, тутовое дерево отбрасывало черную тень на место, где полковник Споттисвуд, командир пехотного полка Бенгальской армии, посланного на подмогу разведчикам в страшном 1857 году, застрелился, когда его любимый полк взбунтовался.

Знакомые запахи и звуки военного городка поплыли навстречу Ашу, словно теплое приветствие. Запахи лошадей и дыма от костров, воды и опаленной солнцем земли, горящего угля и пряной стряпни; цоканье копыт и фырканье кавалеристских лошадей на привязи, сливающиеся в пчелиный гул голоса мужчин, занятых досужей болтовней после трудного дня. В офицерском собрании нестройный хор пел популярную балладу под аккомпанемент дребезжащего пианино, и где-то на базаре монотонно бил гонг, сопровождая тоскливый лай бродячих собак на луну. В каком-то храме резко загудела раковина, и с молочно-белой равнины далеко за рекой донесся заунывный вой шакальей стаи.

— Как здорово вернуться сюда, — сказал Зарин, с наслаждением вдыхая свежий ночной воздух. — Это лучше, чем жара и шум юга да грохот поезда.

Аш не ответил. Оглядываясь вокруг, он вдруг осознал, что этот маленький рукотворный оазис между предгорьями Гималаев и бескрайними равнинами на много лет станет для него домом. Отсюда он будет выходить со своим полком, чтобы поддерживать порядок на границе и сражаться среди вон тех гор, похожих на складки смятой ткани в лунном свете, или выезжать на танцы, охоту и скачки в любой из веселых военных городков от Дели до Пешавара, но по какой бы причине он ни покинул Мардан — по долгу службы или развлечения ради, — он всегда будет возвращаться сюда, покуда будет служить в корпусе разведчиков.

Аш с ухмылкой повернулся к Зарину, собираясь заговорить, но в этот момент из тени индийской мелии у обочины дороги выступила на лунный свет фигура и преградила путь тонге.

— Кто тут? — спросил Аш на местном наречии.

Он еще не успел договорить, когда в памяти у него всплыло воспоминание о другой лунной ночи, и он выпрыгнул из тонги, не дожидаясь ответа, и низко наклонился, чтобы дотронуться до стоп старика, стоявшего перед лошадью.

— Кода Дад! Это ты, отец.

Голос у Аша прервался, и прошлое встало перед мысленным взором, словно высвеченное яркими вспышками молний.

Старик рассмеялся и обнял его.

— Так ты не забыл меня, сынок! Это хорошо, потому что я вряд ли узнал бы тебя. Маленький мальчик превратился в высокого сильного мужчину ростом почти с меня — или просто я усох от старости? Сыновья написали мне о твоем скором приезде, и я проделал путь до Мардана, и мы с Авал-шахом ждали здесь у обочины три последние ночи, не зная, когда именно ты прибудешь.

Авал-шах вышел из тени и отдал честь; отец и Зарин могли забыть, что Аш офицер, но джамадар Авал-шах не забудет.

— Салам, сахиб, — сказал Авал-шах. — Поскольку гхари задержались, мы не знали, когда ты доберешься до Мардана. Но мой отец пожелал увидеть тебя прежде, чем ты засвидетельствуешь свое почтение полковнику-сахибу. Поэтому мы ждали тут.

— Да-да, — кивнул Кода Дад. — Завтра обстановка будет не та. Завтра ты будешь офицером-сахибом, обремененным многочисленными служебными обязанностями и лишенным возможности распоряжаться своим временем. Но сегодня, пока ты не доложил о своем прибытии начальству, ты по-прежнему остаешься Ашоком — и не уделишь ли ты полчаса старику, коли можно?

— С великим удовольствием, отец. Скажи вознице подождать, Зарин. Мы пойдем к тебе, джамадар-сахиб?

— Нет. Это было бы неразумно и неудобно. Но мы принесли с собой еду, и здесь за деревьями есть славное местечко, не видное с дороги, где мы сможем спокойно посидеть и поболтать.

Джамадар повернулся и провел остальных к месту поодаль от обочины, где земля почернела от золы старых костров и между корнями мелии мерцала красным горстка тлеющих угольков. Рядом стояли несколько накрытых крышками котелков и кальян, и Кода Дад-хан присел на корточки в тени и одобрительно хмыкнул, когда Аш последовал его примеру, ибо немногие европейцы находят удобной такую чисто восточную позу: покрой западной одежды не располагает к ней, да и вообще западные люди с детства не приучены сидеть на корточках, принимая пищу, беседуя или просто отдыхая. Но полковник Андерсон, так же как и Авал-шах и командующий корпусом разведчиков, имел свои представления о воспитании юного Аштона Пелам-Мартина и позаботился о том, чтобы мальчик не забыл привычек и обычаев, которые однажды смогут пригодиться мужчине.

— Мой сын Зарин написал своему брату из Дели, что все в порядке и что ты не стал чужаком для нас. Посему я перешел через границу, чтобы поприветствовать тебя, — промолвил Кода Дад, глубоко затягиваясь кальяном.

— А если бы он написал, что я превратился в совершенного сахиба? — спросил Аш, беря из рук Авал-шаха чапати с горкой плова на ней и с аппетитом принимаясь за еду.

— Тогда я не приехал бы, ведь говорить с тобой было бы не о чем. Но теперь я должен сказать тебе одну вещь.

Что-то в тоне старика заставило Аша насторожиться и резко спросить:

— Что именно? Какие-то скверные новости? У тебя неприятности?

— Нет-нет. Просто Зарин и Ала Яр оба говорят, что во многих отношениях ты остался прежним Ашоком, и это хорошая новость. Но…

Старик умолк и взглянул на своих сыновей, которые разом кивнули, словно соглашаясь с произнесенной вслух фразой. Аш перевел взгляд с Кода Дада на Зарина, с Зарина на Авал-шаха и, увидев одинаковое выражение на всех трех лицах, отрывисто спросил:

— В чем дело?

— Да ничего особенного, у тебя нет причин для волнения, — невозмутимо сказал Кода Дад. — Просто здесь, в Мардане, ты и мой сын больше не сможете быть прежними Ашоком и Зарином, ибо дафадару и офицеру-ангрези не пристало вести себя как кровным братьям. Это вызвало бы много неприятных толков. А также, не исключено, посеяло бы страх фаворитизма среди людей. В корпусе служат патханы из самых разных племен и приверженцы разных вероисповеданий — такие, как сикхи и индусы, — и все они равны в глазах своих офицеров, что справедливо и правильно. Посему вы с Зарином вправе быть самими собой, какими были в прошлом, только наедине друг с другом или в отпуске — но не здесь и не сейчас, в окружении товарищей по полку. Тебе все понятно?

Последние три слова, хотя и произнесенные тихим голосом, прозвучали скорее как приказ, нежели вопрос. Тон старика живо напомнил о былых днях, когда управляющий конюшнями покровительствовал одинокому маленькому мальчику, слуге избалованного вздорного князька, задавая ему трепку, когда он того заслуживал, утешая его в горестях и неизменно относясь к нему как к сыну. Аш узнал этот тон и подчинился по старой памяти, пусть и неохотно. Казалось нелепым, что он не сможет обращаться с Зарином как с другом и братом, не вызывая осуждения окружающих. Но он видел множество примеров нелепого поведения людей гораздо старше и лучше его и знал, что с ними бессмысленно спорить. В данных обстоятельствах, возможно, совет Кода Дада был разумным и к нему следовало прислушаться, а потому Аш медленно проговорил:

— Мне все понятно. Но…

— Никаких «но», — резко перебил Авал-шах. — Мы с отцом обсудили ситуацию и сошлись во мнении. Зарин тоже согласен с нами. Прошлое осталось в прошлом, и о нем лучше забыть. Индусского мальчика из Гулкота больше нет, а его место занял сахиб — офицер-сахиб из разведчиков. Ты не в силах изменить этого — или попытаться раздвоиться.

— Я уже раздвоился, — сухо ответил Аш. — Твой брат помог мне в этом, когда сказал, что для меня будет лучше отправиться в Билайт, на попечение родственников моего отца, и стать сахибом. Что ж, я стал сахибом. Однако я по-прежнему остаюсь Ашоком и этого тоже не в силах изменить. Пробыв сыном Индии на протяжении одиннадцати лет жизни, ныне я связан с ней узами такими же крепкими, как родственные, и я всегда буду ощущать раздвоенность своего существа, что весьма неприятно.

В голосе Аша неожиданно прозвучали горькие нотки, и Кода Дад, утешительно положив руку ему на плечо, мягко сказал:

— Я тебя понимаю. Но тебе будет легче, если ты станешь отделять одну свою личность от другой и не попытаешься совмещать обе одновременно. И возможно, однажды — как знать? — ты обнаружишь в себе еще и третью личность, которая будет не Ашоком и не Пелам-сахибом, но кем-то цельным и совершенным — тобой самим. А теперь давайте поговорим о других вещах. Подай мне кальян.

Авал-шах пододвинул к отцу трубку курительного прибора, и знакомые с детства бульканье кальяна и аромат местного табака напомнили Ашу о давних вечерах в комнатах Кода Дада во Дворце ветров. Но пока трубка переходила из рук в руки, старик говорил не о прошлом, а о настоящем и будущем. Он говорил о пограничных областях, где в последнее время царило необычное спокойствие. Пока они беседовали, луна поднялась над верхушками деревьев и загасила багровое мерцание углей потоками холодного чистого света. Со стороны дороги донесся резкий звон колокольчиков, когда запряженный в тонгу пони беспокойно потряс головой, снедаемый желанием вернуться в конюшню, а в скором времени возница осторожно кашлянул, давая знать, что время бежит и что он потратил даром почти целый час.

— Однако уже поздно, — сказал Кода Дад, — и, если я собираюсь хоть немного поспать, мне пора идти, ведь завтра затемно я двинусь обратно в свою деревню. Нет-нет, я все решил. Я только хотел повидаться с тобой, Ашок, а теперь, когда дело сделано, я возвращусь в свой дом… — Он тяжело оперся на плечо Аша, поднимаясь на ноги. — Старики, они что лошади: больше всего на свете любят свое стойло. Прощай, сын мой. Я был очень рад снова повидать тебя. А когда ты получишь отпуск, Зарин проводит тебя через границу, чтобы навестить меня.

Он обнял Аша и ушел прочь скованной походкой, с негодованием отклонив помощь старшего сына, который обменялся несколькими словами с Зарином, отдал честь Ашу и последовал за отцом.

Зарин затоптал тлеющие угли, собрал котелки и кальян и сказал:

— Мне тоже надо идти. Мое увольнение кончилось, и отец прав: нам не стоит появляться вместе. Тонга отвезет тебя к дому адъютанта-сахиба, где ты доложишь о своем прибытии. Мы будем видеться, но лишь по роду службы.

— Но у нас будут другие отпуска.

— Бешак! [Несомненно!] И в увольнении мы сможем вести себя как нам угодно. Но здесь мы на службе у сиркара. Салам, сахиб.