«Если бы только я мог поговорить с Джули», — думал Аш. Ей лучше любого другого известно, что происходит в мрачных стенах и за обветшалыми деревянными ширмами Хава-Махала. О чем там шепчутся в беспорядочных лабиринтах залов и коридоров, о чем сплетничают в занане… Джули все это знает, но у него нет возможности поговорить с ней, а поскольку Кака-джи напуган, значит, придется положиться на Мулраджа. По крайней мере, Мулрадж знает, за кем надо следить, ведь круг подозреваемых ограничивается теми, кто выезжал с ними на соколиную охоту в день покушения. Их было не так уж много, и всех, у кого имеется алиби, можно сразу исключить.

От Мулраджа, однако, оказалось мало толку.

— Что значит «не так уж много»? — осведомился он. — Возможно, вам наш отряд показался малочисленным, но вы тогда витали в мире грез и не видели даже поднятую нами дичь, не говоря уже о ваших спутниках. Знаете, сколько всего человек там было? Сто восемнадцать, не меньше, и две трети из них — платные слуги государства, то есть махараджи. Какой смысл их допрашивать? Мы услышим одну только ложь и добьемся лишь того, что настоящие убийцы станут осторожнее.

— Почему бы и нет? — резко спросил Аш, задетый раздраженным тоном Мулраджа. — Если они поймут, что нам известно о покушении на жизнь мальчика, они хорошенько подумают, прежде чем совершить следующее. Они не посмеют еще раз выкинуть подобный номер, зная, что мы начеку.

— Вот именно, — сухо сказал Мулрадж. — Когда бы вы имели дело со своими соплеменниками, возможно, ваш план и сработал бы. Я встречал мало сахибов, но мне говорили, что они обычно идут прямо к цели, не глядя ни налево, ни направо. Однако с нами все иначе. Вы не испугаете людей, замысливших убить мальчика, а лишь предупредите их. Получив предупреждение, они не станут повторять подобные, как вы выражаетесь, номера, а прибегнут к средствам, противостоять которым нам будет труднее.

— Например? — спросил Аш.

— Яд. Или нож. Или, возможно, пуля. Все перечисленное действует наверняка.

— Они не посмеют. Мы находимся на британской территории, и в случае смерти принца будет проведено тщательное расследование. Представители власти…

Мулрадж иронически улыбнулся и сказал, что, конечно, предпочтение будет отдано какому-нибудь менее явному способу, поскольку, если выяснится, что произошло убийство, придется предъявить козла отпущения, чтобы свалить на него вину, а также представить мотив, не имеющий никакого отношения к истинному, однако достаточно правдоподобный, чтобы в него поверили. И первое и второе вполне осуществимо, но потребует дополнительных усилий, а так как людям, желающим смерти мальчика, не нужны лишние вопросы, несчастный случай для них гораздо предпочтительнее.

— Я абсолютно уверен, что они попытаются инсценировать еще один, но только если будут считать, что первый не вызвал никаких подозрений. И я уверен также, что мы с вами, зная то, что знаем, сумеем расстроить планы заговорщиков. Возможно даже, нам удастся выяснить, кто и почему подстроил несчастный случай, и таким образом раз и навсегда положить конец покушениям. Это наш лучший шанс. И вероятно, единственный.

Аш был вынужден согласиться. Здравый смысл подсказывал ему, что Мулрадж прав, а так как сам он по состоянию здоровья не мог предпринять никаких действий, то и решил, что постарается собрать побольше информации касательно характера и привычек старшего брата Джхоти. Эта задача с виду представлялась довольно простой, но на деле оказалась сложнее, чем он думал. По мере того как он восстанавливал силы, число посетителей возрастало, и многие задерживались у него, чтобы посплетничать. Разговоры велись главным образом о Каридкоте и, безусловно, увеличивали осведомленность Аша о политике и скандалах княжества, но они почти ничего не прибавляли к тому, что он уже знал о махарадже, и только мешали конфиденциальным беседам с Кака-джи или Мулраджем — правда, эти двое, похоже, не горели желанием рассказывать о Нанду.

Джхоти же, напротив, очень охотно обсуждал бы своего брата, но в столь нелестных выражениях, что позволять мальчику такое было небезопасно. Оставалась дай Гита, костлявая старая карга с рябым лицом, которая по распоряжению Гобинда продолжала лечить вывихнутую кисть и растянутые мышцы Аша и по-прежнему проводила часть ночи у него в палатке, тихо сидя на корточках в тени, на случай если пациент проснется и почувствует боль.

Поскольку Гита состояла в далеком родстве с первой женой покойного раджи, можно было надеяться, что она знает все сплетни занана и является кладезем информации. Но здесь Аша ждало горькое разочарование, ибо старуха была робка и застенчива до такой степени, что даже прямой приказ Шушилы-Баи не мог заставить ее выйти из палатки — разве что после наступления темноты или в достаточно поздний час, когда большинство обитателей лагеря уже ложилось спать, да и тогда она плотно закутывалась в мусульманскую хлопчатобумажную чадру из страха, как бы посторонний мужчина ненароком не увидел ее лицо. (Аш, имевший такую честь, считал эти меры предосторожности излишними, сомневаясь, чтобы какой-либо мужчина, находящийся в здравом уме, пожелал задержать взгляд на морщинистом лице почтенной старухи.) Аша ее поздние визиты вполне устраивали, так как ему трудно было заснуть, а она появлялась как раз вовремя, чтобы сделать ему искусный массаж, всегда помогавший расслабиться и успокоиться. Однако, как он ни старался, вызвать Гиту на разговор у него не получалось. Ее костлявые руки были твердыми и уверенными, но она, болезненно робкая по своей природе, слишком трепетала перед сахибом и только нервно хихикала, когда к ней обращались, или отвечала односложно.

Аш оставил всякие попытки разговорить старуху и за неимением более достоверных источников информации снова обратился к Махду, который уж точно не станет болтать языком без необходимости и в то же время выведает множество разных сплетен у своих знакомых. Посасывая чубук кальяна в паузах между неторопливыми фразами, Махду передавал Ашу добытые сведения по вечерам, когда после ухода последних посетителей в палатке зажигались лампы и над равниной плыл дым от лагерных костров и аппетитный запах стряпни, а Гул Баз снаружи бдительно следил, чтобы никто не подкрался и не подслушал разговор.

Многое из того, что рассказывал Махду, было сомнительным, а остальное представляло собой в основном мешанину из слухов, досужих домыслов и нелепых россказней — обычные базарные толки, не заслуживающие никакого доверия. Но изредка в этой куче небылиц попадались крохи ценной информации. Сложенные воедино, они не только позволили Ашу узнать весьма многое о положении дел в бывшем Гулкоте, но и пролили свет на характер и нрав нынешнего правителя княжества. Десятки анекдотов свидетельствовали о его тщеславии и любви к хвастовству, а многие другие наводили на мысль о жестоком коварстве, проявившемся еще в раннем детстве и необычайно развившемся с возрастом, и если в рассказах о последнем качестве содержалась хоть капля правды, то в целом портрет вырисовывался далеко не привлекательный.

Из всего множества слухов, догадок и сплетен можно было с уверенностью сделать два вывода: Нанду терпеть не мог проигрывать и очень плохо обходился со всеми, кто вызывал его неудовольствие. Последнее подтверждалось историей о том, как он поступил со своим охотничьим гепардом, который на пару с другим был отпущен в погоню за антилопой на равнине под Хава-Махалом и на которого Нанду поставил двадцать золотых мухуров, утверждая, что тот настигнет и убьет намеченную жертву первым. Гепард не оправдал его ожиданий, и Нанду потерял деньги и самообладание. Он велел принести банку керосина, облил несчастного зверя и поджег.

Эта история, в отличие от многих других, основывалась не на слухах, ибо несколько человек в лагере своими глазами видели, как гепард сгорел заживо. И хотя позже было объявлено, что дрессировщик зверя бежал из княжества, мало кто поверил в это.

— Говорят, он тоже умер той же ночью, — сказал Махду. — Но никаких доказательств этому нет, и, хотя дрессировщик действительно бесследно сгинул, это еще не значит, что он умер. Возможно, он испугался за свою жизнь и сбежал — кто знает?

— Надо полагать, махараджа знает, — мрачно заметил Аш.

Махду согласно кивнул.

— Так все и думают. Махараджа молод, но уже повергает в великий страх своих подданных. Однако не следует считать, что его все ненавидят: жители Каридкота никогда не любили слабаков, и многие довольны, что новый правитель оказался коварным и безжалостным, видя в этом залог того, что они не потеряют независимость и не подпадут под власть британцев, как другие княжества. И очень многие восхищаются махараджей именно за те качества, которые делают из него столь дурного и безнравственного юношу.

— А многие другие, полагаю, — сказал Аш, — ненавидят махараджу достаточно сильно, чтобы злоумышлять против него, и надеются свергнуть его, дабы возвести на престол другого.

— Вы намекаете на юного принца? — Махду поджал губы со скептическим видом. — Ну… возможно. Но если оно и так, то я не слышал подобных разговоров в лагере, и, на мой взгляд, в нынешнее время даже самые недовольные не пожелают, чтобы княжеством правил ребенок.

— О, но ведь править будет не он. В этом-то все и дело. Каридкотом стали бы править советники ребенка, и наверняка именно они и замыслили бы заговор с целью возвести его на престол. Ведь именно они, а не мальчик взяли бы в руки бразды правления.

— Биджу Рам, — пробормотал Махду, словно размышляя.

— Почему ты сказал это? — быстро спросил Аш. — Что ты слышал о нем?

— Да ничего хорошего. Он не пользуется любовью, и его называют разными бранными словами: скорпион, змея, шакал, шпион, продажная шкура и так далее. Говорят, он был ставленником покойной махарани, и ходят слухи… Но это произошло много лет назад и не имеет значения.

— Какие слухи? — осведомился Аш.

Вместо ответа Махду пожал плечами и, похожий в своей задумчивости на старого попугая, принялся сосать чубук тихо булькающего в тишине кальяна. Старик не пожелал продолжить разговор на эту тему, но вернулся к ней перед самым своим уходом, когда Гул Баз явился устроить Аша на ночь.

— Что касается вопроса, который мы обсуждали, то я наведу справки, — промолвил Махду и отправился собирать свою ежевечернюю долю сплетен у лагерных костров, мерцающих в темноте.

Но из праздной болтовни обитателей лагеря не удалось почерпнуть ничего нового, и Аш понял, что если он хочет узнать больше, то должен обратиться к какому-то другому источнику информации, предпочтительно к одному из близких родственников Нанду — например, раджкумари Анджули. Джули была ровесницей Нанду, всего на несколько месяцев старше, а потому наверняка знала о нем больше и могла судить о его характере лучше, чем любой другой человек из находящихся здесь. Она также много лет знала Биджу Рама и явно не забыла Лалджи…

«Если бы только я мог поговорить с ней, — подумал Аш, наверное, в двадцатый раз. — Джули известно очень и очень многое. Я должен изыскать какой-нибудь способ… не может быть, чтобы у меня не получилось. Как только я встану с постели…»

Но ему не пришлось ждать так долго.

19

— Моя сестра Шушила говорит, что желает повидаться с вами, — объявил Джхоти, явившись в палатку капитана Пелам-Мартина два дня спустя.

— Да неужели? — спросил Аш без особого интереса. — И что ей нужно?

— О, наверное, просто поболтать с вами, — беспечно сказал Джхоти. — Она хотела прямо сейчас прийти со мной, но дядя запретил: он считает, что это неприлично. Но он пообещал поговорить с Гобиндом: мол, если Гобинд не станет возражать, он не видит причин, почему бы во второй половине дня вас не перенести в дурбарную палатку, где мы все сможем поесть и побеседовать в свое удовольствие.

Взгляд Аша мгновенно утратил рассеянное выражение.

— И что Гобинд, возражал?

— О, вовсе нет. Он сказал, что вас вполне можно перенести туда в паланкине. Я сказал сестре, что вы вряд ли захотите, поскольку девчонки горазды лишь хихикать да трещать пуще стаи попугаев. Но она говорит, что не собирается трещать, а, наоборот, хочет послушать вас. Дядя говорит, просто ей скучно и страшно, а вы рассказываете о вещах, ей неизвестных, ваши истории забавляют и веселят ее, и она забывает о своих страхах. Шу-шу ужасная трусиха, она боится даже мышей.

— А другая твоя сестра?

— О, Каири совсем не такая. Но ведь она уже совсем взрослая, знаете ли, и, кроме того, у нее мать была фаранги. Вдобавок она сильная и выше моего брата Нанду на целых два дюйма. Нанду говорит, ей следовало родиться мужчиной, и я тоже хотел бы этого — тогда она была бы махараджей вместо него. Каири не пыталась удержать меня от поездки на бракосочетание, в отличие от моего братца, этой жирной злобной вредины.

Аш с великим удовольствием поговорил бы о Каири-Баи, но он не мог позволить, чтобы Джхоти в его присутствии отзывался о махарадже в нелестных выражениях, тем более что в пределах слышимости находились по меньшей мере двое слуг мальчика, не говоря уже о нескольких его собственных. Поэтому он перевел разговор на сравнительно безопасную тему и провел остаток утра, отвечая на бесконечные вопросы о крикете, футболе и прочих спортивных играх ангрези-логов, пока не явился Биджу Рам, чтобы пригласить Джхоти к обеду.

Биджу Рам не задержался в палатке надолго, но даже эти несколько минут показались Ашу невыносимыми. Одно дело чувствовать на себе пристальный, коварный, враждебный взгляд при свете керосиновых ламп в полной народа палатке, когда ты одет в парадную форму и выглядишь настоящим иностранцем и сахибом, и совсем другое дело — чувствовать этот взгляд при ярком свете дня, когда ты, беспомощный, полулежишь на походной кровати. Глядя в знакомое лицо своего старого врага и слыша вкрадчивые интонации памятного голоса, бойко произносящего комплименты и справляющегося о здоровье сахиба, Аш с трудом верил, что этот человек не узнает его.

Сам Биджу Рам изменился так мало, что при виде его, стоящего совсем рядом, у Аша возникло ощущение, будто пропасть, разделяющая прошлое и настоящее, стремительно сократилась, сошла на нет — и только вчера мальчик по имени Ашок был излюбленной мишенью злых насмешек и жертвой многочисленных унизительных розыгрышей, вызывавших смех у Лалджи и сдавленное хихиканье у придворных. Он наверняка все помнит! Но в глазах Биджу Рама, все таких же хитрых и проницательных, по-прежнему не угадывалось ни тени узнавания, и, хотя принимать на веру его преувеличенные восхваления не стоило, он вроде бы был искренне благодарен Ашу за участие в спасении Джхоти. Это и неудивительно, если он и вправду угодил в немилость к махарадже и теперь рассчитывает возглавить соперничающую группировку, ибо живой Джхоти однажды окажется козырной картой, тогда как мертвый Джхоти означает лишь неминуемую беду для горстки придворных, сопровождавших юного принца при побеге из Каридкота.

Ашу пришло в голову, что, возможно, самым странным в сложившейся ситуации является то обстоятельство, что они с Биджу Рамом вдруг оказались в одном лагере. Он предпочел бы обойтись без подобного союзника, однако нельзя было отрицать, что честолюбие Биджу Рама в сочетании со страхом за собственную шкуру служило более надежным залогом безопасности Джхоти, чем все способы защитить мальчика, какие они с Мулраджем могли придумать. Тем не менее одного вида этого человека оказалось достаточно, чтобы у Аша напряглись нервы и по спине пробежал холодок, и он испытал несказанное облегчение, когда наконец получил возможность обратиться мыслями к скорой встрече с Джули.

Аш не сомневался, что она изо всех сил постарается уклониться от встречи. Но одновременно не сомневался, что ей это не удастся. Шушила такого не допустит: девочка во всем полагается на поддержку сводной сестры и вряд ли сделает без нее хоть шаг. И он совсем не удивился, когда через несколько минут после того, как его доставили в дурбарную палатку, туда вошла Джули со своей сестрой. К его изумлению, она не стала прятать глаза, а серьезно посмотрела на него таким же пристальным и глубоко заинтересованным взглядом, каким он смотрел на нее.

Джули ответила на приветствие без тени смущения, и, когда она поклонилась, поднеся сложенные ладони ко лбу в грациозном традиционном жесте намаете, легкий наклон головы к плечу и форма рук — этих крепких квадратных кистей, столь непохожих на тонкие изящные кисти большинства индианок, — внезапно показались Ашу такими знакомыми, что он никак не мог понять, почему не узнал ее с первого взгляда.

Думая о предстоящей встрече, он боялся, что девушка будет держаться с ним холодно и даже откровенно враждебно, и мучился вопросом, как ему быть и какую линию поведения выбрать. Но в глазах, которые он в письме к Уолли сравнил с «озерками Есевонскими», не было ни холодности, ни враждебности, ни страха — один лишь интерес. Очевидно, Джули признала факт, что он является — или являлся — Ашоком, и внимательно вглядывалась в него, пытаясь распознать в лице незнакомого англичанина черты маленького мальчика, которого знала в далеком прошлом. Довольно скоро Аш понял также, что она прислушивается не столько к произносимым им словам, сколько к звуку его голоса — вероятно, сравнивая его с сохранившимся в памяти голосом мальчика, который разговаривал с ней на Королевском балконе много лет назад.

У Аша остались весьма смутные воспоминания о том, какие речи он вел в первой половине этого вечера; он только с беспокойством сознавал, что болтает всякий вздор. В присутствии Джули, сидевшей всего в ярде от него, он никак не мог сосредоточиться. В детстве она всегда была серьезной девочкой, скромной и не по годам взрослой, и явно сохранила значительную долю той своей ранней серьезности. Не требовалось особой проницательности, чтобы понять: эта женщина ведет насыщенную хлопотами, деятельную жизнь и давно оставила привычку (если вообще имела таковую когда-либо) придавать значение собственным чувствам и желаниям, поскольку нужды других всецело занимают и поглощают ее внимание. Скромная молодая особа, совершенно не сознающая своей красоты и в своем отношении к Шушиле уже обремененная ответственностью, какую чувствует скорее мать или любящая няня, нежели старшая сестра.

Аша не удивляло, что необычную внешность Джули не могли оценить по достоинству ни ее соплеменники, ни она сама, ибо красота ее совсем не отвечала индийскому идеалу. Но его тревожила готовность девушки подчиняться воле Шушилы со всеми вытекающими отсюда последствиями, хотя он сам не понимал почему. Неужели он боится Шушилы? Аш отмел эту мысль, прежде чем она успела окончательно сформироваться, и решил, что просто ему обидно за Джули, которая во всем уступает первенство дочери нотч и нежно заботится, волнуется, беспокоится об избалованной, прелестной и очень нервной девочке, способной заставить старшую сестру поступать против ее желаний с помощью самого нехитрого приема — ударившись в слезы или прибегнув к нравственному шантажу вроде: «Если ты не пойдешь со мной, тогда я тоже не пойду». Однако ничто в наружности Джули — в упрямом подбородке и линии прямых бровей — не свидетельствовало о слабости. А то, что она вдобавок сообразительна и отважна, доказывал эпизод на реке.