Когда перед самым рассветом мир окрашивался в жемчужно-серые тона и люди и животные неохотно просыпались в преддверии нового дня, Аш устало садился в седло и ехал отдавать необходимые распоряжения, пока слуги сворачивали его палатку и грузили вместе с прочими его вещами на запряженную волами телегу, где среди кастрюль и горшков обычно уже восседал Махду, удобно устроившись на груде багажа, включающей и потрепанный парусиновый спальный мешок. Воздух еще дышал ночной прохладой, и царило безветрие, ибо лаух не дул в предрассветный час. Но никто не замечал безмятежного покоя природы: шум, гвалт и суета, предварявшие выступление в дорогу, искусственный свет факелов, керосиновых ламп и костров превращали раннее утро в подобие преисподней.

По прямой до Бхитхора было уже совсем близко. Но теперь свадебная процессия двигалась не по плоской равнине, а по пересеченной местности, где было много низких голых холмов с каменистыми вершинами и скользкими склонами, покрытыми сланцеватой глиной и сухой травой. Пеший путник перевалил бы через них без особого труда, сократив путь на многие мили, но повозка этого не могла. Громадному табору приходилось огибать холмы, петляя по вьющимся между ними широким неглубоким долинам и часто возвращаясь к собственным своим следам, словно в затейливом лабиринте. Путешествовать таким образом было особенно утомительно, и, когда они наконец вышли на относительно ровную местность, никто не удивился, когда младшая невеста решительно потребовала остановиться по меньшей мере на три дня и заявила, что не сделает больше ни шагу, коли ее требование не будет удовлетворено. Она прекрасно знает, сказала Шушила, что до границы Бхитхора осталось всего несколько переходов, но она не собирается прибывать в незнакомую страну в состоянии крайнего изнеможения и, если ей не дадут хорошо выспаться в течение нескольких ночей, она непременно свалится от болезни.

Шушила удачно выбрала время для своего ультиматума. В тот день они закончили переход на густо поросшем деревьями берегу реки, и никто, кроме Аша, не возражал против длительной стоянки. Там было превосходное место для привала, и, хотя из-за жары река обмелела, превратившись в узкий ручей, вьющийся между сверкающими на солнце песчаными берегами, она все же предоставляла неисчерпаемый запас воды, и вдобавок перейти поток вброд не составляло труда. Что еще лучше, на другом берегу располагалось несколько окруженных возделанными полями деревушек, обитатели которых горели желанием продать продукты — зерно, овощи, молоко, яйца и сахарный тростник; к тому же здесь с избытком хватало подножного корма для животных, и на равнине водились черные антилопы и чинкара, а в реке — рыба. Лучшего места стоянки нельзя было и желать, и настойчивое предложение Аша продолжить путь не нашло поддержки.

— Несколько дней ничего не меняют, — промолвил Кака-джи, обмахиваясь веером. — В спешке нет особой необходимости, и короткий отдых пойдет на пользу всем нам. Да и вам тоже, сахиб! Боюсь, вам нездоровится в последнее время. Вы сильно похудели, утратили бодрость духа и больше не смеетесь, не беседуете и не ездите на конные прогулки с нами, как прежде. Нет-нет… — Он вскинул ладонь, пресекая извинения Аша. — Это все жара. Жара и знойный ветер. Все мы страдаем от нее: молодые и полные сил, как вы и Мулрадж, старые и немощные, как я, и совсем юный Джхоти, который притворяется, будто его рвет от жары, а не от непомерного количества съеденных сластей. И Шушила тоже, она всегда была болезненной девочкой. Впрочем, мне кажется, отчасти ее нынешнее состояние вызвано страхом. Шу-шу боится будущего, и теперь, когда Бхитхор совсем близко, она старается отсрочить свое прибытие туда хотя бы на день-другой.

— Здесь вы сами виноваты, сахиб, — пожав плечами, сказал Мулрадж. В его голосе слышались непривычные суровые, даже неприязненные нотки. — Вы знаете, как обстоят дела с Шушилой-Баи: если бы для нее находились занятия и развлечения, возможно, она бы меньше думала о будущем и легче переносила бы жару. Но когда сначала вы, а потом Джхоти прекратили выезжать с нами на вечерние прогулки или присоединяться к нашим посиделкам в дурбарной палатке, она потеряла удовольствие от этих мероприятий и стала раздражительной и капризной.

— Я был слишком занят, — неловко начал Аш. — Столько всяких дел… — Он резко осекся и нахмурился. — А что с Джхоти? Почему он перестал присоединяться к вам?

— Поначалу, наверное, потому, что вы перестали. А когда заболел, то просто не смог.

— Заболел? Когда? Почему мне не сообщили?

Мулрадж вскинул брови и изумленно уставился на Аша, а потом прищурил глаза и медленно проговорил:

— Теперь ясно: вы меня вообще не слышали. Я должен был понять это, когда вы даже не справились о нем и не попытались его навестить.

От прежних недружелюбных ноток в его голосе не осталось и следа.

— Я самолично доложил вам о болезни Джхоти четыре дня назад и повторил на следующее утро. Вы ничего не сказали, лишь кивнули головой, и я решил, что вы больше не желаете, чтобы вас беспокоили такими проблемами. Мне следовало догадаться. В чем дело, сахиб? Вы ходите сам не свой в последнее время — с того дня, как на вас было совершено покушение. Конечно, неприятно сознавать, что кто-то следит за тобой и только и ждет случая пустить пулю тебе в голову или вонзить нож в спину, — я сам отлично это знаю. Дело в этом, сахиб? Или вас еще что-то беспокоит? Если я могу помочь, вам стоит лишь попросить.

Аш покраснел и торопливо проговорил:

— Я знаю. Но нет, меня ничто не беспокоит, кроме жары, а здесь вы не в силах что-либо изменить. Расскажите-ка мне про Джхоти. Кака-джи Рао упомянул, что жара плохо на него подействовала.

— Не жара, — сухо сказал Мулрадж. — А датура. Вот что я думаю. Хотя с уверенностью утверждать не берусь.

Датура — дикое растение, произрастающее во многих районах Индии, но главным образом на юге. Белые, похожие на лилии цветы датуры очень красивы и душисты, но круглые зеленые семена, известные под названием «яблоки смерти», крайне ядовиты. Будучи легкодоступными, они на протяжении многих веков использовались как подручное средство избавления от нелюбимых мужей, жен и престарелых родственников. Это один из самых распространенных ядов: растертые в порошок семена добавляются практически к любой пище (чаще всего к хлебу) и вызывают смерть — скорую или медленную, в зависимости от количества съеденной отравы. По словам Мулраджа, Джхоти съел довольно много, но почти все изверг из желудка с рвотой и таким образом спасся. Мальчика перенесли в палатку к сестрам, где он быстро идет на поправку под заботливой опекой дай Гиты.

— Но где он мог наесться отравы? — спросил Аш. — В чем содержался яд? Вы расспрашивали кхансамаха и остальных слуг? Ведь все его люди едят ту же пищу. Не может же быть, чтобы он единственный отравился!

Но похоже, дело обстояло именно так. Яд, сказал Мулрадж, скорее всего содержался в джелаби — сластях, которые Джхоти особенно любил и которые нашел в своей палатке. По счастью, он съел слишком много — более чем достаточно, чтобы любого ребенка вырвало и без всякого яда. И по счастью же, один из слуг, встревоженный сильным приступом рвоты, сразу побежал за Гобиндом, в отличие от остальных не потеряв голову от волнения.

— А Гобинд подтвердил, что это датура? — спросил Аш.

Мулрадж отрицательно покачал головой.

— Нет. Но он не исключает такой возможности. Мальчик, как я сказал, умял все джелаби подчистую, даже слизал мед с листьев, на которых они лежали. Его собственные слуги посчитали, что причиной рвоты стало чрезмерное количество и жирность съеденных сластей.

Очевидно, Гобинд был не так уверен в этом, хотя тогда ни словом не обмолвился о своих подозрениях. Он подверг мальчика процедурам, обычным при отравлении ядом, и подробно расспросил слуг о происхождении сластей. Но впоследствии он сказал Мулраджу, что, даже если в джелаби не содержалось никакой отравы и лакомство принес в палатку некий доброжелатель, всего лишь хотевший сделать Джхоти маленький сюрприз, он, безусловно, не признается в этом после того, как мальчику стало от них плохо. Поэтому Гобинд нисколько не удивился, когда все до единого слуги заявили, что ведать не ведают, откуда в палатке взялись сласти.

— Но кто-то же наверняка видел, как мальчик их ел. Насчет этого Гобинд спрашивал?

— Разумеется. Но все видевшие подумали, — по крайней мере, так они сказали, — что раджкумар сам принес джелаби в палатку. По мнению Гобинда, ребенок был отравлен, скорее всего датурой, и, если бы не его обжорство, он бы умер. Но жир обволок стенки желудка и не дал яду быстро всосаться, а от избытка жира и сахара мальчику стало плохо, и он изверг из себя все, прежде чем стало слишком поздно. Таково мнение Гобинда, хотя он говорит, что доказать это трудно. После разговора с ним я передал Джхоти на попечение сестер. Старшая — женщина здравомыслящая, а у Шушилы-Баи благодаря этому появилось занятие, способное отвлечь ее от мыслей о жаре и собственных невзгодах.

— Но ведь у палатки мальчика дежурит охрана. Как же кто-то смог… — начал Аш и осекся, вспомнив, что у его палатки тоже дежурила охрана, однако в нее дважды незаметно проникали. Он взъерошил пятерней волосы и сердито сказал: — Я ведь говорил вам: нужно было во всеуслышание сообщить о первом покушении на мальчика, тогда бы злоумышленник побоялся предпринять очередную попытку. Но вы не согласились со мной — и вот вам пожалуйста. Покушение повторилось. На сей раз вы должны были всем рассказать об этом.

— Я рассказал вам, сахиб, — сухо заметил Мулрадж. — Но вы, похоже, меня не услышали, поглощенный своими мыслями.

Аш ничего не ответил, зная, что виноват. Слишком часто в последнее время, ошалевший от усталости, он только делал вид, что слушает, а в действительности не понимал ни единого слова из сказанного. Он не особо беспокоился на этот счет, поскольку не сомневался, что любое по-настоящему важное сообщение непременно привлечет его внимание, а коли нет, значит, предмет разговора не представляет интереса. Однако Мулрадж доложил ему о болезни Джхоти, а он не услышал ни слова. Что еще он пропустил мимо ушей? Сколько еще человек обращались к нему с различными вопросами и докладами, которых он не слышал, потому что выполнял свои обязанности словно во сне, пытаясь не думать о собственных проблемах и потому не способный думать вообще? И при этом он воображал, будто выполняет полезную работу!

Присмотревшись к Ашу, Мулрадж впервые заметил, как сильно он похудел, и не только похудел, но и постарел — это обстоятельство еще раньше заметил и прокомментировал Кака-джи. Но тогда Мулрадж, как и Аш, был занят другими мыслями.

— Прошу прощения, — покаянно промолвил Мулрадж, искренне сожалея о последнем своем высказывании. — Мне не следовало говорить такое.

— Я заслужил ваш упрек! — горестно признал Аш. — Извиняться надо мне. Я вел себя, как… как Джордж!

— Джордж? — недоуменно переспросил Мулрадж. — Кто такой Джордж?

— О… просто один человек, которого я знал когда-то. Он имел обыкновение упиваться своими несчастьями. Скверная привычка. Итак, что нам делать с Джхоти?

23

Приступив к обсуждению этого вопроса, они поняли, что не могут предпринять почти никаких мер к защите Джхоти сверх уже принятых, которых явно было недостаточно.

Они не могли держать мальчика под наблюдением двадцать четыре часа в сутки, разве только приставить к нему охрану из отборных солдат каридкотской армии, а Мулрадж неохотно признал, что даже среди лучших его людей вполне могут найтись один-два ненадежных. В конце концов, Нанду — их наследный повелитель, правитель их княжества и вершитель их судеб, и долг обязывает солдат подчиняться его приказам. Вдобавок наверняка обещано щедрое вознаграждение, ибо махараджа не станет скупиться, когда дело дойдет до жизненно важных для него вопросов — например, смерти предполагаемого наследника.

Мулрадж не был циником, но питал мало иллюзий насчет человеческой природы. Он знал, что большинство людей можно купить, если цена достаточно высока, и потому решил никому не говорить о первом покушении на жизнь раджкумара, но молиться богам и надеяться, что бдительность и предусмотрительность помогут предотвратить второе.

Однако боги, похоже, не услышали молитв Мулраджа, а поскольку второе покушение сорвалось единственно волей случая, а не их с Ашем стараниями, на сей раз придется заговорить. Было очевидно, что в дальнейшем молчании нет никакой пользы, и, хотя они не располагают никакими доказательствами, по крайней мере, мальчик будет предупрежден и никогда впредь не станет проявлять беспечность в том, что касается еды и питья.

Изначально Аш предпочитал именно такой ход действий, но сейчас, когда дошло до дела, решительно воспротивился. Он вдруг снова вспомнил человека из прошлого — на сей раз не Джорджа, а испуганного маленького мальчика, сводного брата Джхоти и ювераджа Гулкота.

Лалджи тоже постоянно стращали возможным покушением, и он жил в непреходящем ужасе, настороженно вглядываясь в тени, вздрагивая при каждом звуке, не зная, кому можно доверять. Но хотя он был предупрежден (старая няня Данмайя неустанно предостерегала своего любимца об опасности), это не спасло его от смерти, а лишь превратило короткую жизнь Лалджи в сущий ад. Его жестокость и мстительность были вполне понятной реакцией на бремя страха, непосильное для ребенка.

Джхоти тоже знал, что такое страх. Он был явно испуган в тот вечер, когда Аш впервые его увидел и поразился сходству юного принца с другим пухлым и бледным маленьким мальчиком. Тогда у Джхоти имелись все основания трястись от страха, ведь он нарушил запрет Нанду и сбежал из княжества, а он достаточно хорошо знал своего брата, чтобы бояться — но не смерти, подумал Аш, а сурового наказания. Однако если он узнает…

— Нет, так не годится. Мы не можем пойти на такое, — резко сказал Аш. — Это слишком жестоко. Джхоти всего лишь ребенок, и он испугается до смерти, узнав, что кто-то здесь хочет его убить и не только дважды пытался сделать это, но и непременно предпримет следующую попытку. Мальчик станет бояться всех и вся: бояться доверять окружающим, бояться есть, пить, спать или ездить верхом. Ребенку такого не вынести. Но почему бы нам не рассказать обо всем его сестрам и Кака-джи? Они позаботятся о том, чтобы всю пищу пробовали слуги, прежде чем он к ней прикоснется. А Гобинда мы попросим запретить мальчику есть сласти или любые другие лакомства, какие он вдруг найдет, так как джелаби, вызвавшие у него рвоту, были несвежими, или поджаренными на прогорклом гхи, или что-нибудь в таком духе. Гобинд придумает, что сказать. Он, девушки и Кака-джи помогут нам присматривать за Джхоти. Это лучшее, что мы можем сделать.

Мулрадж нахмурился, покусал губу и согласился, что лучше не пугать ребенка, но, если они хотят оставить его в неведении, не стоит ничего рассказывать ни Кака-джи, ни Шушиле-Баи, особенно Шушиле, которая непременно проболтается. Она доведет себя до истерического состояния, изнемогая от желания поделиться с кем-нибудь тайной, а через несколько часов история распространится по всему лагерю. Кака-джи слишком стар и немощен, чтобы тревожить его такими серьезными проблемами, и вдобавок слишком болтлив — и слишком честен. Значит, остается одна Анджули-Баи…

— Джхоти любит ее, а она любит его, — сказал Мулрадж. — И я знаю, что она женщина здравомыслящая и не теряет голову перед лицом опасности. Я не забыл, как она держалась тем вечером, когда рутх опрокинулся в реке и возница волов утонул. Она не кричала и не выказывала страха, но всеми силами постаралась спасти сестру. И я совершенно уверен, что для брата она сделает не меньше. Конечно, возлагать столь тяжелую ответственность на женские плечи негоже, но нам нужна помощь, а Анджули-Баи справится с делом лучше любого другого. По крайней мере, мы знаем, что можем доверять ей. Чего нельзя сказать, — мрачно добавил Мулрадж, — о многих других людях в лагере.

Да, Джули можно доверять, подумал Аш. Она сделает все возможное, чтобы оградить своего маленького сводного брата от беды. Она не станет ни паниковать, ни болтать лишнего — и не потеряет голову в критической ситуации. Джули именно тот человек, к которому следует обратиться за помощью, и они совершили ошибку, не рассказав ей правду про Джхоти сразу после первого несчастного случая, едва не закончившегося смертью мальчика. Аш собирался рассказать, но так и не сделал этого. Он не помнил почему.

Тут в голову Ашу пришла другая мысль, и он отрывисто сказал:

— Но Анджули-Баи никогда не бывает одна. Как же вы расскажете ей?

— Я? — удивленно спросил Мулрадж. — Нет, сахиб. Сделать это придется вам. Меня точно подслушают, коли я заведу такой разговор. Но во время наших вечерних конных прогулок, которые мы с недавних пор прекратили, вы имели обыкновение уезжать с раджкумари Анджули вперед, и, если мы возобновим прогулки, вы получите возможность оказаться с ней наедине, не вызывая никаких подозрений. Это единственный способ.

Вот почему Аш, невзирая на все свои благие намерения, на следующий вечер снова отправился на конную прогулку и снова ехал рядом с Джули…

На самом деле он видел Джули накануне, так как после разговора с Мулраджем спросил, можно ли ему проведать Джхоти, который еще не выздоровел полностью и по-прежнему оставался под опекой своих сестер. В палатке было полно народа: на Востоке не верят в теорию, что больному необходимы уединение, тишина и покой. Кроме принцесс и придворных дам там находились также Кака-джи и Малдео Рай.

Джхоти выглядел лучше, чем ожидал Аш, и явно быстро шел на поправку. Но слова приветствия мальчик произнес тоном, исполненным укоризны. Очевидно, он обиделся на Аша, не удосужившегося заглянуть к нему раньше, и простил его, только когда Аш малодушно свалил всю вину на Гобинда, сказав, что тот запретил ему приходить, покуда самочувствие пациента не улучшится. Он оставался там недолго и не имел возможности поговорить с Джули, после того как обменялся с ней обычными вежливыми приветствиями. Джули казалась бледной и усталой, а встретившись с ней глазами, он прочитал в ее взгляде недоумение и легкий упрек, и сердце у него мучительно сжалось.

Больше Аш не смотрел на нее. Он боялся, что если посмотрит, то не удержится и при всех погладит Джули по лицу, чтобы стереть с него тень недоуменной печали, и скажет, что любит ее и избегал встреч с ней лишь потому, что не хотел подвергать ее опасности. Быстро отвернувшись, он заговорил с Шушилой и впоследствии не мог вспомнить, кто именно завел речь о конной прогулке и приготовлениях к ней. Он помнил только, что согласился поехать. А возвращаясь в свою палатку, осознал, что соглашаться не следовало.

«Но это же ради Джхоти», — думал Аш, споря сам с собой. Джули в силах помочь им во многих отношениях, и она должна узнать о покушениях на Джхоти, а поскольку один лишь он, Аш, имеет возможность рассказать, у него нет выбора.

Но он ясно видел слабое место в своей аргументации. Не то чтобы Джули не могла помочь: она могла бы сделать — и непременно сделала бы — больше любого другого, чтобы защитить своего маленького брата, и оказала бы неоценимую помощь. Но она ограничена временем, причем очень коротким. Через несколько дней они достигнут Бхитхора, и тогда состоится бракосочетание, а как только завершится церемония, Джули уже будет не в силах чем-то помочь Джхоти, так что не имеет особого смысла рассказывать ей что-либо, ибо за оставшиеся несколько дней она мало что успеет сделать…