— Нам вообще не нужно лгать, — отрезала Анджули. — Мы скажем правду.

— Всю правду? — сухо осведомился Аш.

Анджули не ответила, но молча вскочила в седло, и они двинулись дальше шагом. По-прежнему было темно и в тишине не слышалось ни звука, кроме поскрипывания седел да приглушенного стука лошадиных копыт по земле, покрытой толстым слоем пыли, однако Аш знал, что девушка плачет. Плачет беззвучно, с широко открытыми глазами, как в далеком прошлом, когда она была девочкой по имени Каири-Баи и страдала.

Бедная маленькая Каири-Баи. Бедная Джули… Он не оправдал надежд обеих, сначала забыв одну, а теперь обвиняя другую потому только, что она захотела урвать краткий миг счастья в своей однообразной подневольной жизни и собиралась сохранить это в тайне — не ради себя самой, но ради Шушилы, ибо если рана отвергнет ее и с позором отправит обратно к Нанду, что станется с ее болезненной, истеричной, эгоистичной сестрой? Нет, винить Джули несправедливо. Но падать с высот любви, восторга и безумной надежды было слишком болезненно, а безобразное видение служанок и наложниц, обучающих младших девушек тонкостям секса, вызвало у Аша такое отвращение, что в какой-то ужасный миг он задал себе вопрос, не прибегла ли Джули к неким «уловкам из арсенала шлюх», чтобы искусно усилить пережитый им физический экстаз, и испытывала ли она сама наслаждение или просто симулировала, чтобы прибавить остроты его ощущениям.

Это подозрение исчезло так же быстро, как появилось. Существовавшая между ними незримая связь, благодаря которой сейчас он знал, что она плачет, не могла обмануть его, когда они лежали, сплетенные в объятиях, но неприятный осадок в душе остался — достаточно неприятный, чтобы отбить у него всякое желание разговаривать. Хотя надо отдать Ашу должное: он стыдился, что причиняет Джули боль и хранит молчание, вместо того чтобы протянуть руку и утешить ее.

Не следовало заканчивать на столь печальной ноте эпизод, ради которого она так рисковала и счастливое воспоминание о котором надеялась бережно хранить в душе, дабы искать в нем утешения в течение грядущих безрадостных лет. Аш знал, что, если отпустит ее вот так, не сказав ни слова и даже не дотронувшись до руки, он будет жалеть об этом до конца своих дней. Но в данный момент он не находил в себе сил ни для первого, ни для второго, потому что сам испытывал невыносимо горькое разочарование и, сокрушенный безмерной усталостью и сознанием поражения, находился в странном оцепенении и апатии — словно оглушенный ударом боксер, упавший на колени и смутно понимающий, что должен подняться на ноги до истечения десяти секунд, но неспособный совершить над собой усилие. Он заговорит с Джули немного погодя. Попросит прощения и скажет, что любит ее и всегда будет любить, пусть даже сама она любит его не настолько сильно, чтобы оставить Шушилу ради него… Странно было думать, что Джану-рани даже после своей смерти нанесла удар им обоим через свою дочь, которая отнимает у них надежду на счастье и губит их жизни…

Последняя звезда погасла в бледном свете, что растекался над горизонтом и рассеивал тьму, перекрашивая долину из черного в жемчужно-серый цвет, на фоне которого выступали беспорядочно раскиданные валуны и редкие кусты, не отбрасывавшие тени. Они уже выехали из долины на открытую местность. Далеко впереди над широким амфитеатром равнины вздымалась скала, вырисовавшаяся темным силуэтом на сером небе. Именно там они оставили рутх и охрану накануне вечером, и при виде нее Аш вздохнул с облегчением, ибо вчера он не удосужился хорошенько запомнить местность и сейчас слабо представлял, где они находятся. Зубчатая скала служила отличным ориентиром посреди бесцветной голой равнины, и оттуда они без особого труда найдут дорогу в лагерь. Но небо на востоке уже начинало желтеть, и Аш мрачно подумал, что скоро взойдет солнце и озарит их своим беспощадным светом, грязных, растрепанных и все еще находящихся на значительном расстоянии от лагеря.

Он посмотрел на Анджули и увидел, что она изнемогает от усталости и совершенно не обращает внимания, куда едет. Бессильно сгорбившись в седле, она позволяла хромой лошади самой выбирать путь между камней и низких кустов. Даже в полумраке было видно, что кафтан у нее измят самым прискорбным образом и что она не особо преуспела в попытках заплести в косу густые спутанные волосы, используя пальцы вместо гребня. Она отворачивала от него голову, чтобы скрыть слезы, но даже если бы Аш давно не понял шестым чувством, что она плачет, ее выдал бы свет занимающейся зари, в котором влажно поблескивал контур отвернутого лица.

Вероятно, таким же шестым чувством Джули почувствовала взгляд Аша. Она расправила плечи и, подняв руку якобы с целью поправить волосы, стерла со щеки предательскую влагу непринужденным движением, способным обмануть любого.

Но Аша оно не обмануло, и сердце у него мучительно сжалось от любви. Столько благородства было в этом незначительном, с виду случайном жесте и в решимости, с какой девушка выпрямила спину! Она не просила о сострадании, а собиралась скрыть свое горе и встретить будущее мужественно, без жалоб и сетований.

В жилах Джули текла славная кровь раджпутов, горячность и безрассудная отвага которых охлаждались и уравновешивались казацкой кровью, доставшейся ей в наследство от деда, старого Сергея Водвиченко — трезвого и расчетливого наемника благородных кровей, который продавал свой меч покупателям, предлагавшим наивысшую цену, выигрывал сражения для Ранджита Сингха, Холкара и Синдии Гвалиорского и завещал свои карие глаза с золотыми крапинками и широкие скулы внучке Анджули, принцессе Каридкота.

Раджпуты и казаки… странное сочетание и маловероятное. Но в результате этого сочетания появилась Джули, любящая, преданная и страстная, которая помимо отваги обладала еще особого рода тихой стойкостью духа — качеством более редким и гораздо более ценным, чем отвага, — и достаточной силой воли, чтобы выполнять данные однажды обещания даже ценой собственного счастья.

Аш однажды дал ей обещание — и забыл о нем. Частично его оправдывало то, что тогда ему едва стукнуло одиннадцать. Однако он со стыдом сознавал, что, если бы дело обстояло наоборот и не он, а Джули дала аналогичное обещание, она бы никогда не забыла и не нарушила свое слово. Джули, как и Уолли, понимала подобные вещи удручающе буквально, и Ашу пришло в голову, что в некоторых отношениях эти двое удивительно похожи.

Он скривил губы, исполненный презрения к самому себе, и протянул руку к Джули. Но — слишком поздно. В следующий миг она встала на стременах и указала на некий объект, который неуклюже двигался в полумраке по равнине прочь от темной громады скалы, похожий на некое доисторическое двугорбое животное. Это был рутх.

— Посмотри! — воскликнула Анджули. — Это Шу-шу! Значит, они тоже не вернулись в лагерь.

Но это была не Шу-шу, а Кака-джи и возница рутха.

Аш привстал на стременах и закричал во все горло, а потом пришпорил коня и пустился галопом вперед, оставив позади Джули, кашляющую в белых облаках пыли, взметенной копытами Бадж Раджа. К тому времени, когда она подъехала к ним, Кака-джи уже рассказал свою историю и выслушал часть их истории, и Ашу не пришлось давать никаких советов, потому что старику оказалось достаточно одного взгляда на Анджули.

— Арре-бап! — испуганно воскликнул Кака-джи. — Сейчас же забирайся в рутх, дитя мое.

Он бросился к ней, чтобы помочь спешиться, а потом повернулся к Ашу и только сейчас заметил его изодранную рубашку.

— Будет лучше, если все решат, что мы провели ночь вместе, — решил Кака-джи, переводя взгляд с одной прискорбно потрепанной фигуры на другую. — Нет… — Он вскинул ладонь, пресекая возможные возражения, а затем подсадил племянницу в рутх и повернулся к вознице. — Баду, если кто-нибудь спросит, скажешь, что сахиб вернулся с раджкумари всего через пару минут после начала пыльной бури и что она пряталась в рутхе, а мы втроем лежали под ним. Это приказ. И если я услышу какие-нибудь толки иного рода, я буду знать, кто проговорился и кого наказывать. Ты понял?

— Хукум хай [Слушаюсь.], Рао-сахиб, — невозмутимо промолвил возница, отдавая честь прикосновением полусогнутой ладони ко лбу.

Это был пожилой мужчина, переведенный на нынешнюю должность после гибели предыдущего возницы, утонувшего в реке. Он уже много лет служил княжеской семье и зарекомендовал себя надежным человеком, который выполнит любой приказ и не станет болтать лишнего.

— А вы, сахиб, — повелительно сказал Кака-джи, снова поворачиваясь к Ашу, — вы снимете эти лохмотья и наденете мою рубашку. Я же закутаюсь в шали, что лежат в рутхе. Вам решительно не пристало появляться в лагере полуголым. Чем меньше разговоров мы вызовем, тем лучше, а посему не спорьте со мной.

Аш и не собирался спорить. Когда он переоделся, Кака-джи присоединился к племяннице в рутхе и велел вознице трогать. Волы прекратили жевать жвачку и покорно потрусили вперед, а Аш двинулся за повозкой, ведя кобылицу в поводу и держась в стороне, подальше от клубов пыли. Слыша возбужденный голос Кака-джи, рассказывающего Джули о событиях минувшей ночи, он понял, что им повезло вдвойне, поскольку старика гораздо больше интересовали собственные приключения, нежели времяпрепровождение племянницы и сахиба.

Кака-джи принял без вопросов короткий бесцветный отчет Аша, но зато не пожалел красок, с энтузиазмом описывая свои собственные злоключения. Похоже, ни он, ни Мулрадж, ни Шушила долгое время не замечали приближения пыльной бури, но в конце концов Мулрадж, как и Аш, случайно оглянулся через плечо и увидел, что небо позади стало грязно-коричневого цвета. Стражники и возница рутха тоже ведать ничего не ведали: они сидели, куря и болтая, в неглубокой расселине среди камней, глядя в сторону ясного неба, защищенные от ветра скалой, полностью загораживавшей от взора восточный горизонт. К тому времени буря находилась еще довольно далеко, но неслась на них с такой бешеной скоростью, что все сразу поняли: если они надеются вернуться обратно в лагерь до первого удара стихии, нельзя терять ни минуты, тем более тратить время на поиски двух других участников верховой прогулки.

Кака-джи не сказал этого со всей определенностью, но Аш прекрасно понял, что в решающий момент жизненно важными как для Каридкота, так и для Бхитхора представлялись безопасность и здоровье только одной невесты — юной прелестной Шу-шу, чья красота (вкупе со значительным приданым) примирит рану с необходимостью жениться в придачу на ее невзрачной сводной сестре-полукровке. Ни Нанду, ни рана не станут особо убиваться из-за гибели Каири-Баи, но утрата Шушилы сулит беду обоим, ведь даже если Каири-Баи останется в живых, рана никогда не возьмет ее в жены вместо сестры.

Бракосочетание отменят, и огромные деньги, потраченные Нанду на подарки, взятки, бакшиши, на наряды и драгоценности для приданого сестер и на нелепо пышную свиту, отправленную с ними на юг, окажутся выброшенными на ветер, и он обезумеет от ярости. Многие головы слетят с плеч — Кака-джи и Мулрадж знали это. и знали также, что их собственные головы будут в числе первых. Сейчас, когда зловещее бурое пятно разрасталось, заволакивая небо и расползаясь по всему горизонту, они не могли терять время на поиски Каири-Баи и Пелам-сахиба, которым придется самим позаботиться о себе. В первую очередь необходимо было доставить Шушилу обратно в лагерь, пока не разразилась буря: пусть в собственной палатке она подвергнется такой же опасности, как и среди скал, но по крайней мере, случись с ней беда, от них не потребуют объяснений, каким образом она там оказалась.

Мулрадж всмотрелся в пыльное облако, быстро произвел расчеты и, поступившись условностями и приличиями, посадил Шушилу на круп позади себя и помчался во весь опор, а Кака-джи поскакал за ними с лошадью девочки в поводу. Стражники, все еще не знавшие о приближении бури, увидели летящего галопом Мулраджа, за спиной которого сидела раджкумари, цепляясь за него, точно мартышка, и вскочили на ноги, ожидая, что он остановится, но Мулрадж пронесся мимо по направлению к лагерю. Едва успев выслушать объяснения подоспевшего Кака-джи, мужчины вскочили в седла и пустились следом, прихватив с собой служанку.

Кака-джи не присоединился к ним. Он велел стражникам взять лошадь Шушилы и свою собственную, а сам предпочел остаться возле рутха, возница которого, сообразив, что не успеет добраться к лагерю до начала бури, торопливо укрывал волов в расселине скалы.

— Мы подождем здесь мою племянницу и сахиба. Они скоро вернутся и испугаются, не найдя нас здесь, — сказал Кака-джи, с тревогой глядя в сторону холмов. — Раджкумари не пристало возвращаться в лагерь верхом, в сопровождении одного лишь сахиба, а они не заставят долго себя ждать.

Но минуты шли, а отсутствующие всадники все не появлялись. Старый Баду, возница, задним ходом завел рутх как можно дальше в расселину, а потом выпряг волов, протащил в тесное пространство за повозкой и там стреножил, после чего достал ковры, шали и подушки, предохранявшие раджкумари и служанок от тряски, и наспех соорудил из них занавес для защиты от бури, с ревом надвигавшейся на них. В воздухе уже слышался запах пыли и песка, но Кака-джи все ждал, надеясь с минуты на минуту увидеть лошадей, галопом несущихся к нему. Только когда первая волна пыли ударила с противоположной стороны в скалу, служившую для них укрытием, он позволил Баду затащить себя в рутх. Там два старика, оглушенные и полузадохшиеся, и просидели все время, пока бушевала буря.

Кака-джи описывал свои страдания в высшей степени красочно и с большим удовольствием. Но он тоже не знал точно, сколько времени продолжалась буря, а когда все закончилось и снова воцарилась тишина, они с Баду уснули и пробудились, когда небо уже начинало бледнеть. Пожилой господин сказал, что очень боялся за свою племянницу и сахиба, полагая, что буря настигла их на открытой местности, где нет никаких укрытий. Они с Баду собирались отправиться на поиски, но едва успели тронуться, как услышали крик сахиба.

Кака-джи не усомнился в правдивости истории Аша и не подумал расспрашивать племянницу, поскольку, испытав на собственной шкуре все сопряженные с бурей неудобства, был твердо убежден, что между ними не могло произойти ничего предосудительного. Даже самый похотливый мужчина и самая страстная молодая женщина не стали бы помышлять о подобных вещах, а тем более осуществлять их на практике, задыхаясь под намотанными на голову тряпками, с забитыми пылью глазами, ноздрями и ртами. По мнению Кака-джи, пыльная буря служила более верным залогом пристойного поведения, чем дюжина дуэний, хотя он все равно счел необходимым строго-настрого наказать Анджули никому не говорить, что она провела ночь не в рутхе. Никому, даже Шу-шу.

— Ты скоро выйдешь замуж, — сказал Кака-джи, — а невесте не пристало находиться наедине с посторонним мужчиной, даже если он сахиб. Вокруг слишком много болтунов, которые находят удовольствие в злословии, а коли о тебе станут распускать гнусные сплетни, рана и твой брат будут очень недовольны. Поэтому ты скажешь, что добралась до рутха буквально за секунду до начала бури и оставалась в нем всю ночь.

Анджули молча кивнула ответ. Она слишком устала, чтобы говорить, слишком устала, чтобы благодарить судьбу, которая сначала позволила ей с Ашоком попасть в пыльную бурю, а потом послала дядю, чтобы спасти их обоих от скандала. Слишком устала, чтобы хотя бы думать…

Уже стало совсем светло, и вскоре взошло солнце и золотой луч, проникший в щель между расшитыми занавесами, озарил внутренность рутха. Джули заснула и продолжала спать до самого прибытия в лагерь.

Разбуженная Кака-джи, сообщившим утешительную весть, что с Шушилой все в порядке, она выпала из рутха в объятия Гиты, и та торопливо увела ее в шатер и уложила в постель.

25

Прибытие рутха вызвало легкое волнение, но и только. Аш не ошибся в своем предположении: лагерь пострадал от бури слишком сильно, чтобы задаваться вопросами насчет одного-единственного необычного обстоятельства, когда сотни других, потрясающих воображение, настойчиво требовали внимания.

Даже внезапное драматическое возвращение Мулраджа с младшей невестой накануне вечером осталось практически незамеченным, поскольку к тому времени весь лагерь, охваченный лихорадочным волнением, спешно принимал меры к защите от пыльной бури. Палаточные колышки вбивались глубже в землю, растяжки туго натягивались, и все предметы, которые могло унести ветром, надежно закреплялись на месте или куда-нибудь прятались. Саисы, погонщики волов и пастухи искали укрытия для своих животных, а махауты торопливо перегоняли через реку слонов и приковывали цепями к толстым стволам в пальмовой роще, дабы они не сорвались с привязей, обезумев от страха, и не принялись носиться по лагерю, круша все на своем пути.

Мало у кого нашлось время бросить хотя бы мимолетный взгляд на Мулраджа и Шушилу, которые галопом промчались между приведенными в боевую готовность палатками за считанные минуты до того, как буря налетела на лагерь. А пока стихия бушевала, все скорчившись сидели в своих убежищах, с надетыми на рот и нос повязками от пыли, либо прилагали ожесточенные усилия к тому, чтобы их палатки, повозки и самодельные укрытия не унесло ветром или не перевернуло.

Когда же буря закончилась, произведенные ею разрушения оказались столь значительными, что все были заняты единственно мыслями об устранении бесчисленных повреждений и поломок, и прибытие рутха с раджкумари Анджули и ее дядей (которых буря застигла на равнине) вызвало в лагере облегчение, но не возбудило особого интереса. Как Аш и предполагал, все были поглощены другими заботами, и его собственное маловпечатляющее возвращение — он ехал медленной рысью, ведя в поводу хромую кобылицу, — не привлекло ничьего внимания, если не считать его личных слуг.

Палатка Аша устояла под натиском бури, но в отличие от Анджули он не сомкнул глаз в тот день. Лагерь пострадал даже сильнее, чем он ожидал, и было очевидно, что ему, Мулраджу и всем дееспособным мужчинам и женщинам придется изрядно потрудиться, чтобы привести все в порядок.

Если учесть колоссальную численность свиты, сопровождающей невест, было даже удивительно, что во время бури погибли всего три человека, а из примерно сотни пострадавших большинство отделались синяками и царапинами. С животными дело обстояло гораздо хуже: почти все они обезумели от паники в удушливых пыльных тучах, и очень многие погибли, переломали ноги или убежали в неизвестном направлении.

Осматривая громадные груды разнообразного мусора, сломанных палаточных каркасов, рваной парусины, спутанных растяжек и бесчисленные наносы песка и пыли, образовавшиеся вокруг каждого предмета и объекта, оказавшегося на пути ураганного ветра, Аш мог только радоваться близости реки, которая, хотя и явилась источником колоссального количества песка, засыпавшего лагерь, служила также неисчерпаемым источником воды. Отсутствие воды в таких обстоятельствах да по такой жаре стало бы последней каплей. Аш возблагодарил небо за эту малую милость и отправился на поиски Мулраджа, чтобы обсудить с ним ход восстановительных работ.