— Тебе, разумеется, тоже положен отпуск. Ты не отдыхал с прошлого лета, и, ясное дело, если ты попросишь отпуск на пару месяцев, твою просьбу удовлетворят без всяких возражений.

Такая мысль не приходила Ашу в голову — главным образом потому, что добрые две трети времени, проведенного с каридкотским табором, представлялись ему некой восхитительной формой отпуска и требовать сейчас еще один казалось уже наглостью. Но, принимая в расчет то, что у департамента генерал-адъютанта нет для него никаких приказов, а майор Бойл по-прежнему остается на больничной койке, он решил, что ничего плохого не будет, коли он обратится с такой просьбой. В худшем случае начальство ответит отказом, а в лучшем — даже обрадуется возможности избавиться от него на некоторое время.

Посему он безотлагательно подал заявление об отпуске на шесть недель и получил вовсе не отказ, а предложение взять восемь недель: две дополнительные недели в порядке вознаграждения, поскольку он непрерывно находился при исполнении служебных обязанностей длительный период времени, включающий Новый год, христианские праздники Рождества, Троицы и Пасхи, индусский праздник Дивали и мусульманский Ид-аль-Фитр.

Аш не особо обрадовался дополнительным двум неделям, когда узнал, что запрет на его въезд в Северо-Западную пограничную провинцию по прежнему остается в силе, а следовательно, он не сможет посетить Мардан и не увидит Зарина (разве что тот сумеет взять увольнительную на несколько дней и приехать в Равалпинди) еще целый год, а возможно, и дольше, если командующий корпусом разведчиков сочтет целесообразным продлить срок действия запрета.

Вернувшись в бунгало, Аш сообщил новости Уолли и написал три письма: одно — командующему, полковнику Дженкинсу, с просьбой разрешить ему вернуться в свою часть; второе — Уиграму Бэтти, с просьбой замолвить за него словечко, и третье — Зарину. Полковник Дженкинс находился в отпуске и не мог ответить, но его заместитель написал, что просьба Аша принята и будет, он уверен, сочувственно рассмотрена командующим сразу по возращении последнего в Мардан. Уиграм же в теплом письме, полном новостей из полковой жизни, пообещал сделать все возможное, чтобы ускорить восстановление Аша на прежнем месте службы. Зарин не написал, но через странствующего барышника, хорошо знакомого им обоим, передал устное послание, в котором уславливался о встрече с Ашем в одном доме на окраине Аттока.

— Рисалдар сейчас не может взять отпуск, — пояснил барышник, называя так получившего повышение Зарина. — Но ему разрешено отлучиться на день, так что он выедет вечером следующей пятницы и, если все сложится удачно, доберется до Аттока к полуночи. Если это неудобно, сахибу нужно лишь послать тар.

Посыльный поклонился и уже хотел удалиться, но вдруг что-то вспомнил и вернулся.

— Фу, чуть не забыл: в самый последний миг Зарин-хан сказал, что, если сахиб пожелает взять с собой Ашока, все устроится наилучшим образом. Это один из саисов сахиба? Говорят, из жителей равнин получаются хорошие конюхи. Мой собственный саис…

Он пустился в рассуждения о достоинствах и недостатках конюхов, тем самым избавив Аша от необходимости отвечать на столь затруднительный вопрос. Смысл малозначащего с виду, напоследок добавленного замечания Зарина представлялся ясным. Маленький городок Атток расположен на восточном берегу Инда, и, чтобы оттуда добраться до Северо-Западной пограничной провинции, нужно всего лишь переправиться через реку. Будет лучше, если Аша никто там не увидит: его появление в этом месте может быть истолковано как попытка нарушить запрет и, скорее всего, снизит его шансы получить разрешение вернуться в корпус в ближайшем будущем. Однако поскольку Зарин располагает всего одним свободным днем, они проведут больше времени вместе, если встретятся не в Равалпинди, а в Аттоке.

Уолли подал заявление об отпуске, едва узнал, что просьбу Аша удовлетворили, но если Ашу позволили уйти в отпуск немедленно, то Уолли разрешили оставить служебные обязанности только через десять дней, и ни днем раньше.

— Я все испробовал, но старый негодяй был непреклонен, — печально объяснил Уолли. — Похоже, они не могут сейчас отпустить своего любимчика, так как Джонни Ривз выбрал именно этот момент, чтобы выбыть из наших рядов.

— Он что, умер? — испуганно спросил Аш.

— Нет. Дизентерия. Уже шестой случай. Ну ладно, здесь ничего нельзя поделать, а потому я думаю, что тебе лучше выехать вперед. Мы договоримся встретиться где-нибудь, как только я освобожусь.

Такой план устраивал Аша больше любого другого, поскольку давал ему свободу действий на ближайшие несколько дней и избавлял от необходимости объяснять свое намерение посетить Атток, каковой вопрос он предпочитал не обсуждать с Уолли. Они двое условились встретиться в Мури и оттуда отправиться пешком в Кашмир, взяв с собой носильщика Уолли, Пир Бакша, и при надобности наняв других слуг, чтобы все сопровождавшие Аша в Бхитхор могли взять отпуск.

И Махду, и Гул Баз заявили, что не желают брать отпуск, но в конце концов поддались на уговоры, и Аш заказал место в почтовой тонге и посадил в нее Махду.

— А когда ты вернешься, мы наймем тебе помощника, ча-чаджи. Он будет выполнять все твои приказы и научится так хорошо готовить, что тебе останется лишь присматривать за ним. Пора освободить тебя от забот и переложить основное бремя твоих обязанностей на кого-нибудь другого.

— В этом нет необходимости, — проворчал Махду. — Я не настолько стар и все еще в состоянии зарабатывать на жизнь своим трудом. Или я тебя больше не устраиваю?

Аш рассмеялся и велел старику не болтать вздора, так как он прекрасно знает, что незаменим.

Гул Баз, Кулу Рам и остальные отбыли на побывку в родные места в тот же день, а с наступлением темноты Аш отправился на Центральный бульвар и, остановив проезжавшую мимо икку, велел вознице отвезти себя в один дом на базарной площади, где у него дела. Он вернулся в бунгало далеко за полночь и примерно через пять часов, после завтрака с Уолли, уехал в тонге, взяв с собой небольшое количество багажа и направившись якобы в Мури.

На ведущей в Мури дороге было несколько гостиниц, и Аш остановился в самой малолюдной из них, где отпустил икку. Выбрав наименее душную комнату, он растянулся на незастеленной кровати и наверстал упущенное в части сна. Проснувшись ближе к вечеру от шума, произведенного двумя въехавшими во двор всадниками, он вышел поприветствовать своего друга, некоего Казима Али, чей отец являлся владельцем половины суконных лавок на равалпиндской базарной площади и чьего прибытия он, похоже, ждал.

Они с Казимом Али обменялись несколькими словами, и второй всадник спешился. Аш взял у него лошадь и сказал кхансамаху гостиницы, что будет отсутствовать пару ночей, но слуга его друга остается присматривать за багажом и должен быть обеспечен постелью и пищей. К задней луке седла был приторочен небольшой узел. Удалившись на изрядное расстояние от гостиницы, Аш остановился у первой же купы деревьев, переоделся в извлеченный из узла костюм и продолжил путь в обличье кашмирского пандита.

Достигнув Хасан-Абдала в сумерках, он купил еды с лотка у обочины и отпустил лошадь пастись, пока ужинал на травянистом склоне холма, обращенном к гробнице Лаллы Рук. Предстояло покрыть еще тридцать миль, но, поскольку Зарин выедет из Мардана лишь после заката, торопиться не было нужды. Аш сидел у тихой гробницы, прислушиваясь к хрумканью лошади, щиплющей сухую траву, и наблюдая, как на далеких холмах гаснут отблески заката и небо над ними украшается звездами. Наконец в жаркой, пахнущей пылью темноте взошла луна. По залитой желтовато-белым лунным светом дороге можно было ехать с приличной скоростью, а отдых и свежий воздух настолько взбодрили лошадь, что она доставила Аша к высокому старому дому на окраине Аттока гораздо быстрее, чем он рассчитывал.

Дом стоял в большом саду, обнесенном стеной. Его владелица Фатима-бегума, пожилая сестра Кода Дада, ныне вдовая, часто принимала там своих племянников и их друзей, и Аш не раз останавливался под сим гостеприимным кровом. Сегодня старая дама уже отошла ко сну, ибо час был поздний, и, так как привратник сказал, что рисалдар-сахиб Зарин-хан еще не прибыл, Аш оставил лошадь на его попечение, а сам неспешно двинулся через спящий город, мимо стен большой каменной крепости императора Акбара, которая вот уже почти два века охраняла переправу. Потомки первых паромщиков все еще занимались ремеслом своих предков, но вскоре им предстояло исчезнуть, поскольку англичане построили понтонный мост через Инд и ныне подавляющее большинство людей пользовалось им.

Аш остановился на повороте дороги, откуда был виден мост, и в ожидании Зарина присел на корточки в тени. В этот час почти все спали, и казалось, кроме часового на посту у моста, бодрствовал один только Аш. Звучный голос «отца рек», несущего свои вспененные воды через Аттокское ущелье, гремел в ночи, но топот конских копыт разносился далеко в недвижном воздухе, и Аш расслышал его сквозь шум воды.

Потом топот приблизился, сменился гулким дробным стуком по деревянному настилу моста, и Аш увидел не одного всадника, а двух. Зарин (посадку этой головы и разворот этих плеч нельзя было не узнать) взял с собой еще кого-то. Однако, несмотря на яркий лунный свет, Аш узнал второго всадника, лишь когда они поднялись по откосу. Он стремительно вскочил на ноги, бегом бросился вперед, обеими руками ухватился за стремя Кода Дада и прижался лбом к стопе старика.

— Я приехал убедиться, что с тобой все в порядке, сынок, — промолвил Кода Дад, наклоняясь и обнимая Аша.

— А также узнать новости о бывшем Гулкоте, — ухмыльнулся Зарин, спешиваясь.

— И для этого тоже, — укоризненным тоном сказал Кода Дад. — Но я тревожился за тебя с тех самых пор, как мы узнали — слишком поздно, — что за людей ты сопровождаешь через Индию. Если бы кто опознал тебя там, вполне возможно, тебе по-прежнему грозила бы опасность, и я рад видеть, что ты цел и невредим.

«Все равно что вернуться домой», — подумал Аш, шагая по выбеленной лунным светом дороге между Зарином, шедшим с одной стороны от него, и Кода Дадом, ехавшим медленным шагом с другой стороны. После выжженных пустынных равнин Раджпутаны самый шум реки придавал сил и вселял в душу Аша спокойствие, а более всего радовало сознание, что он находится в обществе двух людей, с которыми может свободно говорить о Гулкоте, ведь оба они настолько тесно связаны с его детством, что знают о нем практически все.

За исключением нескольких деталей, касающихся Джули, он мог рассказать Зарину и Кода Даду все о событиях последних восьми месяцев, и одно это, если не считать радости от встречи с ними, приносило Ашу огромное облегчение. Потребность выговориться перед кем-нибудь, кто в полной мере поймет все сложности ситуации, в которой он оказался, нарастала в нем много недель, хотя он лишь несколько дней назад понял, насколько острой она стала и насколько ему необходимо излить душу и избавиться от сомнений, чувства вины и тревоги — и от призраков прошлого.

33

Той ночью они мало разговаривали, поскольку все трое валились с ног от усталости. Едва улегшись в постель, Аш заснул крепким сном, каким не спал уже много недель.

Его кровать выставили на частично огороженную стенками крышу, где было прохладнее, и, проснувшись на жемчужной заре знойного дня, он глянул вниз за парапет и увидел Зарина, совершающего молитву в саду. Дождавшись окончания намаза, Аш спустился с крыши, чтобы побеседовать с другом, прогуливаясь среди фруктовых деревьев под пение, щебет и карканье птиц, приветствующих новый день. Речь у них шла главным образом о полке (с разговором о Гулкоте можно было подождать, пока не проснется Кода Дад), и Зарин заполнил образовавшийся за минувший год пробел, сообщив Ашу ряд сведений, которые он по той или иной причине не хотел доверять базарному письмописцу. Подробности своей личной жизни и новости о разных людях из прежнего подразделения Аша; известие о возможном столкновении с афридийскими джоваками из-за строительства дороги через Хайберский перевал и о похвальном выступлении солдат, эскортировавших старшего сына падишахини Виктории, принца Уэльского, во время его визита в Лахор прошлой зимой.

Принц, сказал Зарин, остался настолько доволен выправкой и поведением разведчиков, что написал о них своей августейшей матери, которая в ответ назначила его почетным полковником корпуса и отдала приказ, чтобы впредь разведчики именовались Королевским корпусом разведчиков и украшали знамена и предметы снаряжения королевской монограммой на фоне ордена Подвязки. (Сделанный Зарином перевод последнего слова премного удивил бы чиновников геральдической палаты.) Ко времени, когда они закончили завтрак, солнце уже взошло. Аш и Зарин засвидетельствовали свое почтение хозяйке дома — пожилая дама приняла гостей, сидя за древним и сильно потрепанным чиком, сквозь который ее было хорошо видно, но который служил для формального соблюдения правил пурдаха, — и отправились на поиски Кода Дада.

Было слишком жарко, чтобы выходить наружу, и они трое провели день в старой комнате с высоким потолком — самой прохладной в доме и потому отведенной Кода Даду. Здесь, защищенные от зноя кускусами, они уселись скрестив ноги на приятно прохладном полу из полированного чунама, и Аш в третий раз рассказал историю о путешествии в Бхитхор, на сей раз с начала и до конца, ничего не обойдя молчанием, кроме того обстоятельства, что он всем сердцем полюбил девушку, в прошлом известную всем троим под прозвищем Каири-Баи.

Зарин прерывал повествование вопросами и восклицаниями, но Кода Дад, никогда не отличавшийся словоохотливостью, слушал молча, хотя Аш обращался скорее к нему, нежели к Зарину. Старик изумленно хмыкнул, когда дело дошло до случайно найденной жемчужной серьги Хира Лала, с мрачным удовлетворением кивнул, выслушав рассказ о смерти Биджу Рама, и улыбкой одобрил поведение Аша в деле с попыткой шантажа, предпринятой раной. Но в остальном он не высказал никаких замечаний и, после того как история закончилась, промолвил лишь:

— Да, для Гулкота настали черные дни, когда раджа пленился красотой злонравной и алчной женщины, и многие поплатились жизнью за его глупость. Однако, несмотря на все свои недостатки, он был хорошим человеком, как мне прекрасно известно. Мне прискорбно слышать, что он умер. Он был мне добрым другом на протяжении многих лет, прожитых мной под его покровительством, — тридцати трех лет, ведь мы оба были совсем молодыми в первую нашу встречу. Молодыми и сильными. И беспечными… беспечными…

Он глубоко вздохнул и снова умолк, и спустя несколько мгновений Аш, охваченный странным чувством паники, понял, что Кода Дад погрузился в старческую дремоту. Только тогда он впервые заметил перемены, произошедшие в облике старика с их последней встречи: худобу тела, частично скрываемую просторным патханским костюмом; многочисленные новые морщины, избороздившие знакомое лицо; странную прозрачность желтоватой кожи, некогда смуглой и плотной, и тот факт, что под красной краской волосы и борода у него теперь белоснежные… и очень редкие.

Аш заметил бы все это сразу, не будь он так поглощен собственными делами, и сейчас, когда у него вдруг открылись глаза, испытал потрясение и ужас, впервые по-настоящему осознав скоротечность человеческой жизни и стремительность бега времени. Ему показалось, будто он внезапно наткнулся на одну из таких вех, которые, оставшись далеко позади, сохраняются в памяти как знаменующие конец некой фазы — или некий поворотный пункт? По-видимому, поднявшиеся в душе чувства отразились у него на лице. Отведя глаза в сторону, он встретил пристальный взгляд Зарина и прочитал в нем понимание и сочувствие.

— Нам всем не избежать этого, Ашок, — тихо промолвил Зарин. — Ему уже далеко за семьдесят. Немногие доживают до такого возраста, и лишь единицы из них довольны своей судьбой. Моему отцу повезло: он прожил содержательную и достойную жизнь, а это самое большее, о чем человек может просить Бога. Да будет нам двоим дарована такая же судьба.

— Аминь, — прошептал Аш. — Но я… я не сознавал… Он болел?

— Болел? Нет, болезнь здесь ни при чем, если не считать болезнью старость. Это всего лишь бремя прожитых лет. И кто знает, не проживем ли мы гораздо дольше? Но для моих соплеменников семьдесят лет — глубокая старость.

Аш знал, что это правда. Племена в Пограничных горах вели трудную, полную лишений жизнь, и мужчина там считался стариком в сорок, тогда как его жена зачастую становилась бабушкой, еще не достигнув тридцатилетия, а Кода Дад прожил свыше семидесяти лет, обещанных потомкам Адама. В последнее время жизнь начала казаться Ашу слишком длинной, она представлялась ему бесконечной, ведущей в никуда дорогой, по которой он должен идти один; однако сейчас он вдруг понял, что она ужасающе коротка, и был потрясен этим банальным открытием. Зарин, по-прежнему наблюдавший за ним и достаточно хорошо знавший друга, догадался о ходе его мыслей и сказал в утешение:

— Но я по-прежнему с тобой, Ашок. И полк тоже.

Аш молча кивнул. Да, у него есть Зарин и есть полк, а когда ему разрешат вернуться в Мардан, там будет еще Уолли, и деревня Кода Дада находится всего в миле от границы, на расстоянии короткого перехода. Кода Дад, столь резко состарившийся… Вглядываясь в лицо спящего патхана, Аш увидел на нем линии характера, вырезанные так же отчетливо, как линии морщин, проведенные временем: доброту и мудрость, твердость духа, честность и чувство юмора. Мужественное и спокойное лицо. Лицо человека, который много повидал на своем веку и примирился с судьбой, приняв все плохое и хорошее в ней как неотъемлемую часть существования — и неисповедимого замысла Божия.

Окинув мысленным взором собственные достижения в свете долгой, насыщенной событиями жизни Кода Дада, Аш с убийственной ясностью осознал, что в общем и целом они представляют собой короткий список плачевных неудач. Он начал с того, что выставил себя полным дураком, влюбившись в Белинду, и закончил тем, что потерял Джули. А в промежутке подвел Джорджа, показал себя недисциплинированным и не оправдавшим надежд офицером и — косвенно — стал причиной смерти Ала Яра. Ведь если бы не его донкихотское поведение в истории с карабинами, Ала Яр до сих пор был бы жив и, возможно, в данный момент благодушно болтал бы с Махду на задней веранде бунгало в Мардане.

Конечно, в противовес этому можно было сказать, что он спас жизнь Джхоти, отомстил за смерть Хира Лала и преуспел, спасая репутацию и казну Каридкота. Но это не возмещало горестного перечня прошлых неудач и того факта, что его короткий и страстный роман с Джули только сделает еще несчастнее участь, на которую она обрекла себя своей преданностью, — участь, о которой он не позволял себе думать.

У него осталось мало приятных воспоминаний о прошлом и еще меньше надежд на будущее. Но к первым всегда относился Кода Дад, источник мудрости и утешения, надежная опора. Кода Дад и Зарин, Махду и Уолли. Всего четыре человека из бессчетных миллионов, населяющих мир, но бесконечно важные для него. И он потеряет их всех. Когда Кода Дад с Зарином переправятся обратно через Инд, а Уолли через месяц уедет в Мардан, он не сможет последовать за ними, ибо они будут находиться на территории, закрытой для него до тех пор, пока разведчики не согласятся взять его обратно, что, насколько понимал Аш, может произойти еще не скоро, через годы. А коли так, значит, возможно, он видит Кода Дада в последний раз.