— Отбираешь последний кусок у моих внуков, вот что ты делаешь. Где это видано — продавать цыплят по шесть пенсов и два вилка капусты за два пенса!

Френсис почувствовала, что ситуация выходит из-под контроля, и хотела уйти, но ее не собирались отпускать. Все сгрудились вокруг, требуя, чтобы она их нарисовала и дала каждому по гинее. Она открыла кошелек, кто-то выбил его у нее из рук, содержимое рассыпалось по земле. Люди бросились, отталкивая ее, подбирать деньги.

Внезапно высокая фигура в касторовой шляпе, с легкостью протолкавшись сквозь толпу, приблизилась к Френсис.

— Фэнни, вы в порядке?

Она так обрадовалась, что даже не обратила внимания на то, как он ее назвал.

— Нет, не совсем, ваша светлость.

Маркус схватил ее за руку и потащил за собой, прокладывая путь сквозь враждебно настроенную толпу. По дороге он швырнул пригоршню монет, началась свалка, и они выбрались на свободное место.

— Что, черт побери, вы здесь делаете? — сердито закричал он.

Френсис увидела на углу знакомый фаэтон. Наверное, он оттуда с высоты заметил, в каком положении она оказалась. Она должна была испытывать благодарность к нему за спасение, но его тон рассердил ее.

— Я их рисовала.

— Вы что, с ума сошли? Да они затоптали бы вас — и даже не заметили бы!

— Никакой опасности не было, я и раньше это делала, а из-за вашего вмешательства они больше не согласятся позировать.

— Больше не согласятся, — повторил он сквозь зубы. — Никаких “больше” не будет!

Френсис резко остановилась и гневно посмотрела на него.

— Я вам не жена, не дочь и даже не служанка, чтобы вы мне приказывали.

— Допустим. Но пока вы занимаетесь с моей дочерью, вы будете вести себя так, как я говорю.

Френсис была вне себя от злости.

— Ну конечно, ведь ваше поведение столь безупречно, что вы считаете себя вправе поучать других! Но позвольте сказать вам: я слишком долго была независимой, чтобы разрешать кому бы то ни было приказывать мне, и уж тем более вам.

Они подошли к фаэтону. Маркус взял ее за талию, чтобы помочь подняться на ступеньку, но Френсис оттолкнула его.

— Пустите меня, сэр! Я не привыкла к такому фамильярному обращению. Я возьму извозчика или портшез.

Маркус отошел.

— Ну что ж, давайте, графиня.

И тут Френсис вдруг сообразила: мало того, что в этом районе нет никаких извозчиков и портшезов, так у нее еще и денег нет. Она молча влезла в фаэтон. Маркус запрыгнул следом и взял в руки поводья.

Несколько минут они молчали. Она с гневом думала о том, сколь он самоуверен, он же сердился потому, что очень испугался за нее, побоялся не успеть ее выручить, и тогда ее убьют или смертельно ранят. От мысли, что его милую Фэнни могут убить, растерзать, у него захолонуло сердце, и когда, подбежав, он увидел ее в целости и сохранности, да еще готовую прийти сюда снова, он не удержался от резких слов. И до сих пор не мог успокоиться.

— Графиня, — заговорил он как можно мягче, — я настаиваю на том, чтобы вы отказались от неблагоразумных поступков. Не окажись я там…

— … я прекрасно добралась бы до дому сама, ваша светлость. Я много раз бывала среди бедняков и рисовала их. Они вполне покладисты, если им платишь. Для них это лишний заработок.

— Но это же очень опасно, к тому же вы прослывете эксцентричной особой.

Френсис засмеялась.

— Меня это беспокоит не больше, чем вас — пересуды о вашей грядущей женитьбе на мисс Уиллоуби.

— Господи! — воскликнул Маркус. — Так вот какие ходят слухи…

— Говорят, это будет Фелисити Уиллоуби или Констанс Грэм. — Френсис с радостью поменяла тему разговора. — Я слышала, на них уже пари заключают.

— Да ну! И которая же фаворитка?

— Пока чуть-чуть впереди Фелисити, просто потому, что к леди Уиллоуби на чай вы уже приходили, а к леди Грэм нет.

— Ну что ж, это я быстренько исправлю. Уж я их озадачу.

— Лучше не надо. Бедные девочки совсем молоденькие и не разбираются в мужчинах, особенно таких, как вы, все ваши штучки они воспримут всерьез, а это жестоко.

Значит, она все еще сердится на него…

— Я полагал, вы больше не видите во мне пустого повесу, миледи. Неужели за семнадцать лет вы так и не повзрослели?

— Не знаю, как я, а вот вы, милорд, точно нет. Он тяжело вздохнул.

— Ну как, скажите на милость, мы будем с вами общаться, если вы все время срываетесь на ссору?

— А нам и не надо общаться, вам достаточно найти другого учителя для своей дочери, вот и все.

— И пусть сплетники судачат, с чего это вдруг мы так внезапно разорвали нашу договоренность? Ну уж нет, дорогая.

— Никакая я вам не дорогая.

— Ну конечно же нет, миледи, это просто дружеское обращение. Но если оно кажется вам оскорбительным, прошу прощения, этого больше не повторится.

— Ладно.

Они подъехали к Коррингам-хаусу, и Френсис, едва дождавшись, пока перестанут вертеться огромные колеса фаэтона, соскочила на землю и побежала к двери.

— Завтра в два, — крикнул он ей вслед. — Я буду точен.

Френсис, не отвечая, прошла мимо поджидавшего ее у двери лакея и поднялась по лестнице. Войдя в спальню, она рассеянно осмотрелась, потом взглянула на свое истерзанное платье и вдруг обнаружила, что все еще держит в руке злосчастный рисунок. Это почему-то успокоило ее. Люди бьются, стараясь заработать себе на пропитание, и она, живя в роскоши, просто не имеет права быть несчастной.

Услышав стук в наружную дверь, Френсис вышла на лестничную площадку. Грили как раз впускал миссис Баттерворт, леди Грэм и миссис Харкорт. Френсис, улыбаясь, сошла вниз.

После легкого обеда женщины занялись обсуждением итогов бала, подсчетом выручки и проблемой найма подходящего помещения для сиротского приюта. Это оказалось сложнее, чем они думали, — снять дом за ту сумму, которой они располагали.

— Надо устраивать побольше вечеров наподобие вчерашнего, — сказала миссис Баттерворт, — особенно если мы заручимся поддержкой таких людей, как герцог Лоскоу.

— Да, он очень щедр, — заговорила миссис Харкорт, — хотя мне как-то не верится, чтобы его интересовали чужие дети, когда он так невнимателен к своим собственным. Однажды я ездила в Лоскоу-Корт по приглашению герцогини, так она мне призналась, что его светлость почти не замечает детей и, встретив их на улице, вряд ли узнает…

— Вот уж в это я не поверю, — возразила леди Грэм. — Да у них форма лба совершенно одинаковая, волосы мысиком и брови приподняты, как бы в удивлении.

— И что из этого?

— Да то, что он сразу узнает своих детей. — Леди Грэм вдруг засмеялась. — Надеюсь, он не нагулял кого на стороне, а то ведь сразу поймут, что это его ребенок.

— Леди, — заговорила Френсис, которой разговоры про герцога действовали на нервы, — мне кажется, не стоит в таком тоне говорить о его светлости, ведь он сделал такое щедрое пожертвование.

— Вот именно, — поддержала ее миссис Баттерворт. — Он всегда мне казался очень внимательным и вежливым. Я просто уверена, что он заботливый отец. — Она повернулась к Френсис. — А вы как думаете, графиня? Вы видитесь с ним чаще, чем мы. Он привозит к вам дочь на уроки рисования, да?

— Да, — осторожно ответила Френсис, памятуя о том, что ей рассказал Перси: будто, по уверениям сплетников, для Маркуса занятия дочери всего лишь повод, чтобы ездить к Френсис. — Он привозит ее и сразу уезжает, а после урока приезжает и забирает.

— И как он вам?

Что она должна отвечать? Френсис улыбнулась.

— Он заботливый отец, во всяком случае, старается надлежащим образом подготовить леди Лавинию к выходу в свет.

— Я так и думала, что вы станете его защищать, — сказала леди Харкорт. — Иначе и быть не могло.

Френсис в трудом сохранила самообладание. — Я не совсем вас понимаю, — проговорила она холодно.

Леди Харкорт хохотнула.

— Ну… я ничего такого не имела в виду… но он же вам платит за уроки.

— Платит, и, как вы сами могли убедиться, проверяя наши счета, эта плата прямиком идет в наш фонд, так что мы как бы вдвойне обязаны герцогу.

Френсис совсем не хотелось защищать Маркуса, но иначе поступить ей не позволяла совесть. Странно, подумала она, с чего вдруг миссис Харкорт так настроена против нее. Насколько ей помнилось, она не причиняла ей никакого зла.

— Безусловно, зла ты ей не причиняла, — подтвердил Перси на следующее утро во время конной прогулки. — Но она дружила с герцогиней и принимает близко к сердцу любой знак неуважения к ней.

— Да я ни разу даже не встречалась с герцогиней!

— Ну и что? Все равно она наверняка была на тебя в обиде.

— За что же, скажи на милость? Если что-то и было, то я давно от этого освободилась.

Перси придержал лошадь и повернулся к ней.

— Ты уверена?

— Абсолютно, уж поверь.

Он улыбнулся и поехал дальше.

— Дело не в том, чтобы я поверил, дорогая.

— А кто? Ты имеешь в виду сплетников?

— И их тоже.

— Перси, ты говоришь загадками.

— Если бы дело было только в сплетниках, то я знаю выход.

— Какой?

— Выходи за меня. Это заткнет им рот, ведь так?

Френсис с удивлением взглянула на Перси. Тот смотрел прямо перед собой, утопив подбородок в высоком воротнике.

— Ты меня разыгрываешь.

— Конечно. — Он хохотнул. — Я хотел, чтобы ты улыбнулась. Такая хорошая погода, а ты хмуришься. — Он пустил коня в галоп, и Френсис поскакала следом.

Это действительно шутка? — размышляла позже Френсис. Но он никогда всерьез не помышлял о женитьбе! И все-таки не надо было над ним потешаться. Где ее прежняя тактичность? А все из-за герцога Лоскоу, чтоб ему пусто было!

Глава пятая

К двум часам пополудни следующего дня, когда ландо его светлости подкатило к Коррингам-хаусу, Френсис уже успела успокоиться. В строгом платье она ожидала визитеров в гостиной.

— Его светлость герцог Лоскоу, — громогласно объявил Грили, и не успел он договорить, как герцог вошел и, широким жестом сняв шляпу, шаркнул ногой. Френсис чуть не засмеялась, но в той же манере присела в глубоком реверансе.

— Ваша светлость.

— Миледи, к вашим услугам.

— А где леди Лавиния? — На какой-то миг Френсис подумалось, что он приехал один, и у нее перехватило дыхание, но она тут же взяла себя в руки.

— Она осталась в ландо, все равно нам сейчас ехать.

— Тогда пошли.

Высоко держа голову, Френсис проследовала к ландо с гербами Лоскоу на каждой дверце.

— Я взял на себя смелость попросить мистера Тернера быть нашим гидом, — проговорил Маркус, беря Френсис под локоть и помогая ей ступить на подножку. — Он нас встретит в Академии. Надеюсь, вы не против?

Великий Джозеф Тернер [Джозеф Мэллорд Уильям Тернер (1775— 1851) — английский художник-пейзажист  // — Нет, сеньор, не знаю. Никто их не видел! // — Вызови полицию. // — Хорошо, сеньор! (исп.)] самолично будет их гидом! Просто не верится! Впрочем, если ты герцог Лоскоу, все возможно.

— Конечно, не против. Это большая честь, и я надеюсь, леди Лавиния многое почерпнет у этого мудрого человека, — отозвалась Френсис, усаживаясь рядом со своей ученицей.

Маркус сел напротив так, что его колени почти касались колен Френсис. Вид у нее был совершенно неприступный. Ну ничего, он постарается растопить лед; хотя зачем ему это, он и сам не мог понять.

Карета тронулась. Маркус улыбнулся, глядя на Френсис, ее губы дрогнули в ответной улыбке, но глаза остались настороженными, словно у маленького зверька, которого хотят погладить. Неужели до сих пор не простила его? Но если так, то почему согласилась давать уроки? Ради денег? А может, здесь что-то другое? Может, она хочет отомстить ему, помучить его? Если так, она скоро поймет свою ошибку — мучиться его не заставишь.

Дорога заняла всего несколько минут. Они вышли у пешеходной дорожки перед входом в Академию. За дверью их ожидал мистер Тернер.

Это был пожилой человек, невысокий, смуглый, с острыми темными глазами. На нем был мешковатый фрак и старомодные черные бриджи. Пальцы были испачканы в краске, словно он только что оторвался от одного из своих шедевров.

— Вы уже решили, что именно хотите посмотреть, ваша светлость? — спросил он, когда Маркус представил дам.

— Да нет, оставляем это на ваше усмотрение.

Они ходили из зала в зал, рассматривая портреты, пейзажи и натюрморты голландских, бельгийских и итальянских живописцев. Мистер Тернер рассказывал о достоинствах каждого полотна, об истории их создания. Его пояснения были глубоки и содержательны, и Френсис ловила каждое слово.

Наконец в одном из залов на верхнем этаже художник задержался перед двумя ее собственными картинами, удостоенными чести быть выставленными в Академии.

— Это полотно носит название “Осень”, — сказал он, указывая на одну из них. — Заметьте, прекрасное изображение листьев, желтых, золотых, красновато-коричневых, тут представлена вся осенняя палитра. Глядя на картину, как будто ощущаешь витающий в воздухе запах увядания. А взгляните, с каким мастерством передан ветер, как клонятся ветви, как клубятся облака, предвещающие бурю.

— А кто автор? — спросил Маркус, уже догадавшись по манере письма.

— Это некая графиня Френсис Коррингам, — прочел мистер Тернер, близоруко всматриваясь в подпись. — Некоторые считают это полотно лучшим, но большинство предпочитает вот это. — Он показал на зимний пейзаж. — Вероятно, вы заметили, вид тот же самый, но только глубокой зимой. Земля укрыта снегом, внимание зрителя привлекают следы какого-то зверя…

— Лисы, — не удержалась Френсис. С веселым удивлением она поняла, что художник не расслышал ее имени во время знакомства и не знает, кто она.

— Да-да, — согласился мистер Тернер. — Лисица пробежала меж деревьев, и ее следы исчезают вдали. Замечательное владение перспективой и внимание к деталям. Безветренно, царят покой и тишина.

— Откуда вы знаете, что там тихо? — неожиданно спросила Лавиния. — Может, лисица где-то тявкает.

Гид, недовольный тем, что его прервали, бросил на девушку строгий взгляд.

— Сама картина — олицетворение тишины.

— Ну конечно! — засмеялась Лавиния. — Краски и холст звуков не издают!

— Лавиния, — одернул ее отец, — ты ведешь себя неприлично.

— Значит, вы считаете, что живопись нема? — обратилась к девушке Френсис.

— Конечно!

— Человек должен почувствовать это вот здесь. — Художник прижал руку к груди. — Живописец, создавая картину, вкладывает в нее свою душу, и его душа говорит.

— И что же она вам говорит? — с улыбкой спросил Маркус.

— Картина говорит о холоде и смерти, но и о возрождении тоже. Даже в смерти есть красота, а в подснежниках, которые мы видим под деревьями, таится обещание новой жизни. Всего неделю назад их здесь не было, через неделю их уже не будет, они исчезнут вместе со снегом, и тогда весна, торжествуя, расцветит этот пейзаж. То же самое происходит и в нашей жизни.

— Неужели я хотела все это сказать? — прошептала Френсис, оборачиваясь к Маркусу. Губы у него дрогнули.

— Судя по всему, так и есть, — ответил он шепотом и громко спросил: — А весеннего пейзажа нет?

От ее зимнего пейзажа действительно веет холодом, подумал он про себя, как и от нее самой. За все время, что они медленно ходили по залам, она не произнесла и десятка слов и ни разу не улыбнулась. Маркусу вдруг ужасно захотелось весны, возрождения новой жизни, нового начала. Боже правый, в самом ли деле именно этого он хочет?

— Увы, нет, — ответил мистер Тернер. — Возможно, художник пишет его сейчас.

— Жаль, хотелось бы посмотреть.

— Пойдемте дальше, — Френсис стало неловко.

— Очень хорошо. — С этими словами мистер Тернер двинулся в другой зал. — Давайте посмотрим английских мастеров.

Они полюбовались полотнами Ромни, Лоренса и Констебла, постояли перед картинами Джорджа Стаббса с изображением лошадей, на короткое время привлекшими внимание Лавинии, посмотрели портреты сэра Джошуа Рейнолдса, Коутса и Гейнсборо, уличные сценки Уильяма Хогарта, чьи образы походили скорее на карикатуры, чем на живых людей.

— Какой ужас! — не удержалась Лавиния при виде пьяной матери, бросающей вниз головой своего ребенка. — Бедный малыш!

— Ну, теперь вы убедились, что картины говорят? — с улыбкой обратилась к ней Френсис.

Маркус засмеялся.

— Подловила тебя, Винни, твоя учительница.

— И вовсе нет, ничего они не говорят, а вот думать заставляют. Но если у этого художника не извращенное воображение, а такие вещи случаются на самом деле, то зачем их рисовать? Зачем вызывать у зрителя отвращение?

— Цель живописи — не только доставлять удовольствие, леди Лавиния, она служит воспитанию и просвещению, — пояснила Френсис. — Картина порой говорит яснее тысячи слов.

— Ну, это я уже сообразила, иначе бы вы меня сюда не привели.

— И что же вы почерпнули?

— Я научилась задавать вопросы.

— Хорошо, именно этого я и хотела.

— Я предлагаю поехать выпить чаю, — вмешался Маркус. — Мы уже два часа ходим, у меня ноги гудят.

Они сели в карету и отправились в отель на Албемар-стрит, где Маркус заказал чаю с медом и миндальными пирожными.

Было на удивление весело. Лавиния, правда, говорила мало, зато отец ее был оживлен необычайно. Он шутил, рассказывал всякие забавные истории, очень похоже изображая знакомых Френсис представителей света и с легкостью переходя на дербиширский диалект.

Со стесненным сердцем Френсис подумала, что сейчас он больше похож на того Маркуса, которого она знала и любила семнадцать лет назад, чем на самодовольного аристократа, спасшего ее от хулиганов на рыночной площади и полагавшего, что все должны ему подчиняться.

Закончив чаепитие, они отправились к Коррингам-хаусу. Там Маркус попрощался с Френсис на крыльце и в ответ на ее приглашение зайти и отдохнуть объяснил, что у него вечером дела и надо заехать домой переодеться. Френсис учтиво поблагодарила его за то, что довез ее до дома, и повторила, что ждет леди Лавинию на урок через два дня.

Стоя на крыльце, Френсис смотрела, как он садится в карету и захлопывает дверцу, затем медленно повернулась и вошла в дом. Маркус оказался намного загадочнее, чем ей поначалу казалось. На протяжении всего нескольких часов он успел показать себя и неприступным, угрюмым человеком, раздающим направо и налево приказания и третирующим свою дочь, и любезнейшим кавалером.

Ну что ж, так даже легче будет общаться с ним, подумала Френсис, поднимаясь в свою комнату, чтобы переодеться. Они с Перси собирались в театр. С ним она чувствует себя свободно, не надо следить за каждым своим словом, чтобы, не дай бог, тебя не поняли превратно. Правда, у нее не замирает сердце, когда она думает о Перси, зато с ним весело. Френсис вспомнила про его предложение. Интересно, он просто пошутил или в самом деле ждет от нее ответа?

Герцог Лоскоу в театре не появился, и Френсис почему-то стало тоскливо.

На следующий день, вернувшись домой из приюта, она, к своему удивлению, обнаружила письмо от секретаря Королевской Академии, где сообщалось, что обе ее картины проданы и анонимный покупатель выразил пожелание, чтобы она написала еще два пейзажа — “Весну” и “Лето”.

“Он отметил, что это не к спеху и Вы можете написать их, когда Вам будет удобно”, — писал в заключение секретарь.

При других обстоятельствах Френсис была бы рада получить лишние деньги, но где найти время на эту работу? Сиротский приют, занятия с леди Лавинией, класс живописи — ни минуты свободной. А с другой стороны, для нового приюта, как оказалось, понадобится много больше денег, чем предусматривалось, поскольку с окончанием войны цены поползли вверх. Так что придется все же принять предложение. Но сначала она напишет портрет Лавинии.

Надо сказать, давалось это нелегко — улыбка, запечатленная на первом наброске, больше ни разу не появлялась на лице девушки; а попробуй отобрази то, чего нет!