Мэрилайл Роджерс

Неразгаданные сердца

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Генрих II, король Англии, Уэльса, Шотландии, Ирландии, герцог Нормандии, правитель графств Анжу, Мэн, Турень, Аквитания, Пуату и множества других земель на Европейском континенте, владел столь обширной территорией, что ее называли «Анжуйской империей». Но при этом он вынужден был всю жизнь подавлять мятежи, которые постоянно затевали четверо его законных сыновей. После смерти Генриха трон унаследовали двое из них: сначала Ричард, а затем Джон, который вошел в историю как король Иоанн Безземельный.

Ричард мечтал о славе и великолепии своего королевства, но Англия представляла для него интерес лишь как источник доходов, необходимых для ведения войн на континенте и для крестового похода. Возвращаясь из крестового похода, он попал в плен, и для его освобождения понадобился огромный выкуп. Принц Джон, в отсутствие брата правивший Англией в качестве регента, обложил английский народ непомерными податями, ссылаясь на необходимость уплатить за Ричарда выкуп; однако этот выкуп так и не был выплачен.

Добиваться освобождения Ричарда пришлось Элинор, королеве-матери.

После десяти лет правления, большую часть которых он провел вне Англии, Ричард умер от раны, которой вполне мог бы избежать, не будь он столь самонадеян. На английский трон взошел Джон; он продолжал править королевством с прежней жестокостью и алчностью, и в памяти народной остался как один из худших королей, каких только знала Англия. Великая Анжуйская империя, которую создал его отец, при Джоне развалилась на куски. К концу своего правления он владел во Франции лишь Аквитанией, принадлежавшей его матери. Его самодурство и себялюбие навлекли не только на него самого, но и на всю Англию тяжелую кару: Папа Римский отлучил от церкви целое королевство. Это значило, что в течение долгих лет были запрещены любые церковные службы; не разрешалось ни хоронить покойников в освященной земле кладбищ, ни причащать живых. В те времена религия играла столь важную роль в человеческой жизни, что это было действительно страшной бедой. Бесконечные распри с королем французским, с Папой и собственными баронами привели к тому, что Иоанн стал первым — со времен Вильгельма Завоевателя — английским королем, владения которого (если не считать попытки вторжения во Францию) ограничивались Британскими островами.

Стоит упомянуть, что в результате битвы в долине Раннимед он приоткрыл дверь для будущей конституционной монархии и посеял семена демократии, поставив свою печать на Великой хартии вольностей, оказавшей огромное влияние на всю последующую историю. Подобные документы составлялись и раньше, но это был первый случай, когда английский король подписал хартию по принуждению. Впрочем, сей славный король немедленно отказался выполнять условия хартии и тем самым привел некоторых из своих баронов в такую ярость, что они призвали на помощь французов, дабы те явились в Англию и силой оружия низложили Иоанна. В то же время другие бароны, также не являвшиеся сторонниками Иоанна, сочли своим долгом выступить в его защиту против французского вторжения.

В истории сохранились упоминания о рыцаре по имени Уильям, который владел узкой полосой густого, почти непроходимого леса на юго-востоке Англии и едва ли не в одиночку держал оборону в этой полосе, не пропустив через нее французов и не позволив им вторгнуться глубже на территорию Англии. Среди простого люда он был известен как «Уилли из Уильда».

После подписания Великой хартии Иоанн прожил немногим более года. За время своего правления он не только восстановил против себя английских баронов, но и, — начиная с поры своего регентства, когда он требовал немыслимых податей якобы для выкупа Ричарда, — вызвал всеобщую ненависть. И для простого народа героем стал не король Артур и не кто-либо из рыцарей «Круглого стола» (хотя легенды о них были положены в основу множества книг и песен для развлечения знати), а благородный разбойник, который приходит на выручку притесняемым и угнетенным (будь то дворянин или крепостной), — Робин Гуд. Самый ранний дошедший до нас письменный источник, где упомянуто имя Робина Гуда, — это «Сказание о Петре-пахаре», датируемое XIV веком, но не приходится сомневаться, что к тому времени легенда передавалась из уст в уста уже в течение нескольких поколений. Сторонники Робина Гуда из простонародья были неграмотны, а грамотным представителям высших классов вряд ли хотелось увековечивать память о таком человеке в своих писаниях. Истории о приключениях Робина Гуда дожили с тех давних времен до наших дней.

В средневековой Британии судьбу всех вдов и младших детей умерших вассалов вместе с их наследственными владениями (а вся Англия считалась вассальной собственностью короны) решал король. Но если бы в 1199 году, когда начинается действие нашей книги, Великая хартия была уже принята и условия ее соблюдались, то король Иоанн не смог бы заставить леди Сибиллу выйти замуж за безземельного рыцаря Гилфрея, который занимал в общественной иерархии значительно более низкую ступень, чем она.

ПРОЛОГ

Май 1199 года

Пронзительный крик разорвал тишину сумерек и отразился от каменных стен спальни. Боль на минуту отпустила, и женщина, метавшаяся на кровати, бессильно откинулась назад. Она была такой худенькой и хрупкой, что ее раздутый живот казался непомерно огромным. Она задыхалась и молила Бога только об одном — чтобы кончились муки, терзавшие ее уже почти сутки.

— Держись, моя ласточка, держись!

Анна отвела светло-золотистый локон с влажной от пота щеки роженицы, положила холодный компресс на высокий лоб и мысленно вознесла к небесам молитву, присоединив ее к молитвам вконец обессиленной подруги.

— Скоро все будет кончено, — добавила Анна, постаравшись вложить в свой голос куда больше спокойной уверенности, чем могла найти в собственной душе. — Еще немного — и рядом с тобой будет лежать малыш, о котором вы мечтали больше десяти лет.

Безмерная усталость застилала туманом голубые глаза Сибиллы, и озабоченное лицо Анны казалось ей размытым и нечетким. Анна уже родила двух сыновей и без опасений ждала появления на свет третьего ребенка, которого теперь носила под сердцем. Анна знала, что говорит, и ее словам утешения и ободрения можно было верить. Дело шло к концу. Только бы Господь сохранил жизнь обоим — и матери, и младенцу.

Жестокие клыки невыносимой боли снова впились в тело Сибиллы, и она стиснула зубы, пытаясь сдержать ужасный крик, рвущийся у нее из горла, словно это могло умерить боль.

— Оставьте нас.

Мужчине, стоявшему на пороге, могло показаться, что высокая сильная женщина, склонившаяся над кроватью, не только не услышала его слов, но и вообще не заметила его появления. Две служанки, находившиеся здесь, чтобы помогать ей, взглянули в его сторону, но по первому слову Анны бросились выполнять ее распоряжение. Это привело вошедшего в ярость. Замок Дунгельд принадлежал теперь ему, и только благодаря его великодушию Анне с мужем, сэром Джаспером, было позволено здесь оставаться. Он уже раскаивался в своем решении, принятом не без умысла: следовало добиться, хотя бы в малой степени, расположения вдовы, которую он пожелал взять в жены, чтобы заполучить ленное владение ее умершего супруга.

— Оставьте нас.

Этот резкий приказ словно кинжалом вспорол тишину, наступившую в спальне, когда роженице была дарована недолгая передышка, и тут же ее муки возобновились.

Анна бестрепетно встретила угрожающий взгляд Гилфрея. Она невольно подалась вперед и оказалась между ним и кроватью, словно защищая от него леди Сибиллу. Когда наступил срок разрешения от бремени, нынешний хозяин замка отсутствовал — выезжал со своим отрядом по каким-то делам — и никому не пришло в голову послать за человеком, который был мужем, но не был отцом. И все же он вернулся, и возник здесь, на пороге — а вместе с ним возникло ощущение неясной угрозы.

В течение долгих десяти лет Сибилла и ее муж Конэл, барон Райборн, мечтали о ребенке. Когда, наконец, их молитвы были услышаны, они ждали дня с величайшей радостью. Однако барон умер прежде, чем его дитя появилось на свет, и, по глубочайшему убеждению Анны, тут не обошлось без козней кого-нибудь из подлых слуг и приспешников Люцифера. И она опасалась, что на одного из них сейчас устремлен ее взгляд. Его жесткие темные волосы, тронутые сединой, обрамляли рябое лицо, на котором угрюмый нрав проложил неизгладимые морщины и навечно изогнул вниз углы губ.

Прищуренными глазами глядя на женщину, посмевшую оказаться на его пути, Гилфрей жестом подозвал кого-то, стоявшего за его спиной.

— Мы сами позаботимся о миледи.

Слова были произнесены мягким тоном, но в них звучал неоспоримый приказ: Анне следовало уйти.

Глаза Анны расширились при виде отвратительной старой карги по имени Мэг, которая выскользнула из-за приземистой фигуры нового барона. В руки Мэг, похожие скорее на клешни, въелась такая же застарелая грязь, как и в лохмотья, которые она носила. Медленно покачав головой, Анна взглянула на роженицу, которую вновь сотрясали спазмы боли. Бедная Сибилла! Сначала она овдовела, потом ее выдали замуж за человека, который ей отвратителен… а теперь эта нескончаемая пытка… при ее-то деликатном сложении! Как же Анна могла оставить подругу именно сейчас, когда ей так необходима поддержка любящих рук? На двух гусынь, которых приставили к Сибилле для услуг, не очень-то можно понадеяться. К тому же Анна не сомневалась, что этот человек задумал сотворить что-то недоброе, если родится мальчик: сын его предшественника мог бы впоследствии предъявить права на все, что Гилфрей считал уже своим.

Сочтя колебания Анны за отказ подчиниться его требованиям, Гилфрей зарычал:

— Убирайся и впредь никогда не смей мне противиться, если не хочешь, чтобы я выгнал тебя на улицу!

Он двинулся вперед, бесцеремонно отшвырнув с пути Анну. Старуха засеменила следом за ним к кровати и сквозь раздвинутый полог уставилась на женщину, которая была настолько одурманена болью, что не узнавала ни мужа, ни кого-либо еще.

От грубого толчка Анна отлетела так, что ударилась о сундук, стоявший поблизости от кровати, и упала на пол. Собравшись с силами, она вскочила на ноги, ее голубые глаза метали молнии… но тут же обнаружила по бокам от себя парочку угрюмых стражников Гилфрея. Выбора у нее не было; оставалось только удалиться, хотя она и чувствовала, что покидает в беде женщину, привечавшую ее с первого дня прибытия в этот замок.

Вздернув подбородок, Анна (которая была ростом не ниже обоих стражников) вышла из спальни и направилась по широкому коридору к винтовой лестнице, высеченной в толще каменной стены. С горделивым видом спускаясь по ступеням, она бросила взгляд в узкую стрельчатую щель, из которой на лестницу попадало больше света, чем давали слабые, мерцающие масляные светильники. Сколь ни узок был этот проем в стене, Анна увидела сквозь него синие волны, разбивающиеся в белую пену у подножия отвесной скалы, а за изменчивой картиной теней и света, играющих в морских волнах — зеленую стену густой лесной чащи.

Замок Дунгельд, возведенный на вершине скалистого острова с крутыми берегами, представлял собой почти неприступную крепость, приблизиться к которой можно было лишь во время сильного отлива, когда обнажалась дорога — узкая каменистая коса между островом и пустынным, необжитым берегом Англии.

Десять лет миновало с тех пор, как Анна вышла замуж за рыцаря, возглавлявшего гарнизон замка; кроткая супруга лорда Конэла приняла ее самым сердечным образом. Единственные дамы благородного происхождения в самом замке, да и в его ближайших окрестностях, они подружились так же, как и их мужья. Если не считать огорчений, вызванных бездетным браком Конэла и Сибиллы, жизнь в ленном владении баронов Райборн можно было считать приятной. Но вдруг все круто изменилось — не прошло еще и трех месяцев с того дня.

Один из конвоиров Анны толчком отворил дверь комнаты, в которой проживали они с мужем с тех пор, как Джаспер был низведен до положения рядового стражника — положения столь низкого, что это следовало бы считать прямым оскорблением для уважаемого рыцаря. Они остались здесь только ради леди Сибиллы. По крайней мере, у них была своя комната, хоть и очень маленькая, и им не пришлось переселяться в большую общую палату — этажом ниже парадной залы, где размещались все остальные стражники.

Окованная железом дверь захлопнулась за Анной, и при свете единственной сальной свечи, горящей на грубой металлической подставке, Анна присела на колючий, набитый соломой матрас их убогой постели. В комнате не было ни окна, ни камина; холод и тьма не улучшали настроения. Снова и снова ее мысли обращались к тому ужасному событию, которое так резко и безжалостно изменило судьбы обитателей Райборна.

В тот день Джаспер сопровождал лорда Конэла на охоту в прибрежных лесах. Их старший сын, Герберт, впервые в жизни подстрелил оленя, и это событие следовало отпраздновать вечером. Однако Джаспер вернулся в замок сам не свой: сокрушенно качая головой, он без конца повторял свой рассказ. В лесу они с Конэлом хохотали от радости, восхваляя доблесть отрока; ничто не настораживало их, ничто не предвещало беды. Джаспер сам не мог поверить в случившееся и только тупо твердил одно и то же: не было ни единого признака надвигающегося несчастья, ни малейшего намека на то, что теплый солнечный день таит в себе леденящий ужас смерти. И тем не менее это произошло: какая-то шальная стрела со смертоносной точностью угодила в сердце Конэла.

На роковой стреле не было никаких отметин, которые позволили бы установить, из чьего лука она была выпущена, и ни сэр Джаспер, ни кто-либо другой из охотников не верил, что произошел несчастный случай. Однако никаких доказательств измены обнаружить не удалось, по крайней мере, таких, которые можно было бы предъявить королю, недавно коронованному и отнюдь не благоволившему к лорду Конэлу — барону, постоянно выступавшему против принца Джона при жизни его отца, короля Генриха, и во время царствования его брата Ричарда, когда принц Джон был регентом. У жизнерадостного Конэла, пользовавшегося искренними симпатиями среди равных ему лордов и любовью всех, проживавших в его владениях — будь то раб или вассал, — было на редкость мало врагов. По сути, его безопасности не угрожало ничто… если не считать мстительности короля.

Спустя непристойно короткое время после гибели барона явился Гилфрей с королевским рескриптом, отдающим ему во власть как вдову, так и земли ее покойного супруга. Это только утвердило всех обитателей Райборна во мнении, что не несчастная случайность оборвала жизнь их лорда, а подлое, расчетливое нападение.

Эти удручающие воспоминания многократно усиливали опасения Анны насчет несчастной женщины наверху. Будучи не в силах помочь ей, Анна пыталась найти утешение в надежде, что Сибилла, воспитанная в монастыре, приучена смиренно выносить любую ниспосланную ей боль и что это даст ей силы пройти через нынешнее испытание, точно так же, как и через все испытания последних месяцев. Однако, положившись на милосердие Господне в том, что касалось леди Сибиллы, Анна не могла отрешиться от тревоги за судьбу младенца, рождение которого могло иметь нежелательные последствия для нового барона. Конечно, Гилфрей был неприятно поражен, когда обнаружил, что женщина, волею короля ставшая его супругой, вот-вот произведет на свет наследника: ведь всем было известно, что в течение десяти лет своего замужества она оставалась бесплодной. Какие же гнусные замыслы вынашивал лорд Гилфрей, если отослал от постели роженицы ее верную подругу?

Анна металась по комнате, как львица в клетке. Слишком растревоженная, чтобы составить мужу компанию за ужином в парадной зале, которая находилась этажом ниже, она снова и снова мерила шагами тесную комнатку. Заслышав стук, она кинулась к двери и обнаружила за порогом одного из своих недавних конвоиров: он был послан, чтобы позвать ее обратно, к леди Сибилле.

Оттолкнув посланца, который не успел посторониться, Анна устремилась вверх по винтовой лестнице в господскую опочивальню. При ее появлении Гилфрей, стоявший у окна, обернулся и сумрачным взглядом проследил, как она приблизилась к кровати, где дремала леди Сибилла.

Слабый крик новорожденного младенца привлек ее внимание к колыбели, поставленной рядом с кроватью. Отогнув наброшенное кое-как одеяло, Анна увидела крошечную плачущую девочку, которую до сих пор никто не позаботился выкупать. Быстрым взглядом окинув опочивальню, Анна с облегчением обнаружила отсутствие гадкой старухи, которую привел с собой Гилфрей. Она сразу же налила воду из кувшина в пустую лохань, приготовленную заранее, опустилась на колени и начала обмывать малютку, которая сучила ручками и ножками, словно отбиваясь от прикосновений чужого пока для нее мира.

Когда Анна запеленала новорожденную в согретые перед очагом одеяльца и положила ее рядом с матерью, Гилфрей удалился, вполне довольный собой.

— Сибилла, — мягко позвала Анна. — Твоя прелестная дочка хочет с тобой познакомиться.

Сибилла не сразу сумела поднять отяжелевшие веки, но наконец ее глаза слегка приоткрылись: ведь надо же было взглянуть на забавное крошечное существо, которое она произвела на свет ценой таких мук. На бледных губах появилась нежная улыбка.

— Сокровище мое… — прошептала она так тихо, что писк малышки заглушил эти слова.

Улыбка молодой матери показалась Анне точь-в-точь похожей на улыбку Богородицы как на росписи в Вестминстерском аббатстве — чистую, исполненную любви. Понимая, что в эти первые минуты не должна мешать матери и младенцу, Анна отступила от кровати и подошла к окну, створки которого Гилфрей оставил открытыми. Ну что ж, для матери и дочурки все пока обошлось благополучно, с облегчением подумала Анна, но тут же ей показалось, что она слышит как бы слабое эхо детского голоска. Она даже улыбнулась, решив, что собственное воображение сыграло с ней нечаянную шутку. Невидящим взглядом она уставилась в ненастную ночь, и вдруг лунный свет, прорвавшийся через случайный разрыв в плотной пелене туч, осветил дальний конец отмели, обнажившейся в час отлива. Внимание Анны привлекло какое-то движение. Прищурившись, она пригляделась повнимательнее. Странно, что там могло двигаться? По доброй воле никто не стал бы покидать замок в одиночестве в эти темные часы… и тем не менее кто-то двигался по узкой каменистой тропе. Темная невысокая фигура… но этот кто-то либо был слишком толст, либо прятал под широким плащом какой-то сверток.