— Ха, ха, ха! — выговорило лицо. — Каждый раз забываю.

Лицо начало уменьшаться и все уменьшалось, неспособное остановиться.

— Так лучше? — спросило оно наконец.

— Более-менее, — ответила Гепара. — Мне необходимо повидаться с отцом.

— У них совещание, — сообщил экран. Лицо все еще оставалось ненатурально большим, так что маленькая муха, опустившаяся на чело его, выглядела виноградиной.

— Вы знаете, кто я? — отсутствующе поинтересовалась Гепара.

— Ну, еще бы… вы…

— Тогда пошевеливайтесь.

Лицо исчезло, Гепара осталась одна.

Помедлив немного, она отошла к противоположной тресковому глазу стене и от нечего делать пробежалась пальцами по выстроившимся в длинный ряд, хорошеньким, точно игрушки, рычажкам. Выглядели они до того невинно, что Гепара, не подумав, двинула один вперед и тут же услышала вопль.

— Нет, нет, нет! — кричал голос. — Я хочу жить.

— Но ты же очень беден и очень болен, — ответил другой голос, вязкий, как овсяная каша. — Ты несчастен. Сам так говорил.

— Нет, нет, нет! Я хочу жить. Я хочу жить. Дозволь мне, еще немного.

Гепара вернула рычажок на прежнее место и присела за черный стол.

Она сидела, выпрямившись, смежив веки, и не сознавала, что за ней наблюдают. Открыв, наконец, глаза, она не без раздражения обнаружила перед собой мать.

— Ты! — сказала Гепара. — Что ты здесь делаешь?

— Знаешь, это так увлекательно, — ответила мать. — Папа разрешает мне посмотреть.

— А я-то гадала, куда ты каждый день пропадаешь, — пробормотала дочь. — Но какое тебе до всего этого дело?

— Очаровательно, — произнесла супруга ученого, не способная, по-видимому, ответить прямо ни на какой вопрос.

Большая рука, протянувшись через экран, отпихнула ее в сторону. За рукой последовали плечо и голова. Лицо отца поплыло на Гепару. Глаза его метались по приемной в попытках понять, все ли в ней осталось без изменений. Затем остановились на дочери.

— Что тебе нужно, дорогая моя?

— Первым делом, скажи, где ты, — ответила Гепара. — Близко отсюда?

— О боже, нет! — воскликнул ученый. — Между нами огромное расстояние.

— Сколько времени понадобится мне, чтобы…

— Тебе сюда нельзя, — сказал ученый, едва ли не с ноткой тревоги в голосе. — Сюда никому нельзя.

— Но мне необходимо поговорить с тобой. Срочно.

— К обеду я буду дома. Ты можешь подождать до тех пор?

— Нет, — сказала Гепара. — Не могу. Ладно, послушай. Ты слушаешь?

— Да.

— Двадцать лет назад, когда мне было шесть лет, вы устроили экспедицию для съемок юго-западной территории. Мы тогда увязли в болотах и вернулись назад. А на обратном пути наткнулись на развалины. Помнишь?

— Да, помню.

— Я расспрашиваю тебя по секрету от всех, отец.

— Да.

— Мне необходимо сегодня попасть туда.

— Нет!

— Да. Кто может показать мне дорогу?

Последовало долгое молчание.

— Так ты собираешься устроить праздник там?

— Совершенно верно.

— О нет… нет…

— О да. Но мне необходим проводник. Кто он? Человек, возглавлявший экспедицию. Он еще жив?

— Он теперь глубокий старик.

— Где он живет? У меня мало времени. Празднество близится. Да поскорее же, отец! Поскорее!

— Он живет, — ответил ученый, — при слиянии Двух Рек.

Гепара тут же оставила отца, чему он только обрадовался, поскольку дочь была единственным существом, которого ученый побаивался.

Он и не подозревал, что некто, кого ему следует бояться куда как сильнее, приближается, сам того не ведая, к фабрике. Человек с безумным светом в глазах, с пятидневной щетиной на лице и с носом, замечательно похожим на румпель.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТАЯ

Гепара довольно быстро отыскала логово старика и, надо сказать, он оказался тем еще стреляным воробьем. Девушка сразу спросила, помнит ли он экспедицию и в особенности ту опасную ночь, которую все они провели в Черном Доме.

— Да-да. Разумеется, помню. А что такое?

— Ты должен доставить меня туда. Сейчас, — сказала Гепара, внутренне дрогнув, уж больно дряхл был ее собеседник.

— Чего это ради? — спросил он.

— Я заплачу тебе… и хорошо заплачу. Мы возьмем геликоптер.

— Что возьмем? — переспросил семидесятилетний старик.

— Мы полетим, — сказала Гепара, — и найдем это место с воздуха.

— А, — произнес старик.

— Черный Дом… понимаешь? — спросила Гепара.

— Да. Я слышу. Черный Дом. Юго-юго-восток. Вдоль мелкой реки. Ага! Потом на запад, в землю диких псов. Сколько? — спросил он, встряхивая грязной седой шевелюрой.

— Пошли, — сказала Гепара. — Об этом поговорим потом.

Однако грязного старика, бывшего землепроходца, такой оборот не устраивал. Он задал сотни вопросов — о полете, о машине, но по большей части о финансовой стороне предприятия, составлявшей, похоже, главный его интерес.

В конце концов, они обо всем условились и через два часа были уже в пути, скользя над деревьями.

Внизу смотреть было не на что — кроме огромного моря листвы.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ

Титус, дремавший в объятиях юной селянки, розовой, золотистой, на берегу говорливой реки, приоткрыл один глаз, ибо сквозь журчание пробился еще какой-то шумок. Поначалу юноша ничего не увидел, но, приподняв голову, с удивлением обнаружил за нависшей над водою листвой желтый летательный аппарат. Как ни близко прошел он, Титус все же не сумел разглядеть, кто им управляет, девушке же и вовсе было не до вертолетов.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ВТОРАЯ

Погода была прекрасная, вертолет плыл над деревьями без всяких помех. Долгое время в кабине стояло молчание, но в конце концов правившая машиной Гепара обернулась, чтобы взглянуть на своего спутника. Было что-то отвратительное в полете столь грязного существа по чистому воздуху. И ощущение это усугублялось тем, как старик пялился на Гепару.

— Будешь глазеть на меня, — сказала она, — прозеваешь ориентиры. Что нам сейчас нужно высматривать?

— Твои ноги, — ответил старик. — Вот уж, верно, хороши, под луковым соусом. — Он плотоядно ощерился и вдруг хрипло воскликнул: — Обмелевшая река! Отсюда берем на юг!

Три протяженных, кобальтово-синих горы встали над горизонтом, образовав вместе с солнечным светом, омывавшим листву внизу и танцующим на речной воде, картину, исполненную такого спокойствия, что холодок, которым потянуло, как сквозняком, снизу, показался жутким в его неожиданности. Он словно был нацелен на них, и в тот же миг Гепара, глянувшая вниз, чтобы найти его источник, невольно вскрикнула…

— Черный Дом! Смотри! Смотри! Под нами.

Вырастая, когда они снижались, и припадая к земле, когда поднимались, развалины обратили двух столь несочетаемых изыскателей в подобие собственного флюгера… ибо то и были развалины… хоть и известные (испокон веков) под именем «Черного Дома».

От крыши не осталось почти ничего, от внутренних стен тоже, но Гепара, приглядевшись, сразу вспомнила колоссальные интерьеры этого здания.

Чуялось в нем что-то несказанно скорбное и ощущение это невозможно было объяснить только тем, что здание разрушалось, что полы его помягчели от мха, а стены затерялись в папоротниках. Что-то большее всего этого наполняло Черный Дом неумолимой тьмой — тьмой, ничем не обязанной ночи, и, казалось, затмевавшей собою даже дневной свет.

— Снижаемся, — сказала Гепара, и, когда она с великой точностью посадила машину на серый ковер крапивы, лисенок, навострив уши, скачками унесся прочь, и плотная стая скворцов, словно взяв с вертолета пример, начала, приглушенно ропща, винтом подниматься в небо.

Старик, очутившись на твердой земле, не сразу вылез из вертолета, но сначала, обратясь в подобие ободранной мельницы, потянулся сразу всеми четырьмя сухими конечностями, а уж потом соскочил на землю.

— Эй! — крикнул он. — Вот ты и здесь, и что теперь делать будешь? Соберешь букет дурацкой крапивы?

Гепара не ответила — быстрая и легкая, словно птица, она переходила с места на место, осматривая то, что могло бы быть остовом аббатства: тут имелась груда тесанных камней, из которых, возможно, — а возможно и нет, — был некогда сложен алтарь, богослужебный или богохульственный.

Расхаживая по мху и палой листве, Гепара — неяркое солнце висело над ее головой, лес стоял кругом, негромко нашептывая что-то себе самому, — мысленно отмечала вещи самые разные. Умение запоминать все, что сможет когда-либо пригодиться, было ее второй натурой, и потому Гепара впитывала сегодня умом, да и всем своим существом, не просто общий характер того, что ее окружало, не только расположение, пропорции и размах этих причудливых декораций, но также входы и выходы, кои предстояло заполнить невиданными фигурами.

Тем временем старик, нисколько не стесняясь, помочился, испустив вялую струйку.

— Ну ты, — снова скрипуче крикнул он, — так где же?

— Что — где? — прошептала Гепара. По голосу ее было ясно, что мыслями она далеко отсюда.

— Сокровище. Мы же за ним прилетели, что, не так? Сокровище Черного Дома.

— Никогда не слышала, — сказала Гепара.

В лице старика полыхнул такой гнев, что горячий отблеск его окрасил даже белизну бороды.

— Не слышала? — вскрикнул он. — Тогда какого же ты…

— Еще одно грубое слово, — произнесла Гепара страшным в его безразличии тоном, — и я брошу тебя здесь. Здесь, среди всей этой гнили.

Старик зарычал.

— Ступай на свое место, — продолжала Гепара. — И если ты хоть пальцем прикоснешься ко мне, я прикажу тебя высечь.

Назад они возвращались наперегонки с тьмой, поскольку Гепара провела в Черном Доме времени больше, чем намеревалась поначалу. Теперь, проплывая над переменчивым ландшафтом, она могла произвести необходимые расчеты.

К примеру, существовала такая проблема — как смогут рабочие, а после и гости, найти дорогу через давно запущенные леса, болота и долины? Конечно, то там, то здесь остались еще следы древних дорог, однако на них полагаться нельзя, поскольку они имеют обыкновение неожиданно уходить под землю или теряться в песках и топях.

Эту проблему плывшая по небу Гепара в общих чертах разрешила (теоретически); идея ее состояла в том, чтобы через равные расстояния высадить на землю несколько десятков людей, дабы они выстроились в длинную линию, идущую от обжитых границ к юго-восточной тундре, а от нее — к лесам Черного Дома.

В указанное им время эти люди подожгут большие кучи хвороста, который соберут за день. Дым огромных костров наверняка поможет и самым глупым гостям без затруднений добраться до Черного Дома, какой бы способ передвижения, по земле или по воздуху, те ни избрали.

Что касается рабочих, думала, пристально вглядываясь в ландшафт, Гепара, им следует дать самое малое три дня форы, а потом пусть возвращаются — еще до появления первых гостей. Дело свое каждый рабочий должен будет исполнить в соответствии с замыслом — и молча, чтобы ни единый не знал, чем занят сосед.

Доставить их туда можно разными средствами — от больших фургонов, нагруженных самыми неожиданными вещами, до двуколок, запряженных пони; от поместительных автомобилей до тачек.

На заре, в самый день Празднества… над всей землей должен разнестись голос гонга. И Гепара готова была поручиться своим состоянием, что всякий, кто окажется при этом протяжном ударе вблизи от Титуса, увидит, как по лицу юноши скользнет тень… такая, словно ему внезапно напомнили о другом мире: том, из которого он бежал.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ТРЕТЬЯ

Какой бы сноровкой и расторопностью ни отличалась Гепара, настало время, когда появляться сразу везде (свойство, коим она славилась) стало для нее невозможным, она уже не могла в одну минуту выпрыгивать из вертолета и бежать к «производственным мастерским», а в следующую — проводить торопливые переговоры с кем-то из доверенных «мастеров».

Время подпирало и управляться сразу со всем, не перепоручив кому-то хотя бы части дел, стало задачей неисполнимой.

Волей-неволей пришлось смягчить меры секретности, поскольку, не приподними она занавес хотя бы немного, за ним мог разбушеваться хаос. И так-то уж было поздновато. При всей властности, какую вмещало маленькое, напряженное, как тетива, тело Гепары, в Мастерских поднимался ропоток недовольства, с каждым днем все нараставший.

Роптали и будущие гости, отчего Гепаре пришлось поделиться с парой из них кое-какими тайнами.

А был еще и отец. Его удалось, наконец, хотя бы отчасти, склонить на свою сторону.

— Это не займет много времени, отец.

— Не нравится мне все это, — глухо отвечал хилый человечек.

— Что ж, каждый должен сыграть свою роль, ведь так? Костюм твой готов? А маска?

На жутковатую яйцевидную голову опустилась муха. Конвульсивно подергав кожей, обтягивавшей череп, отец Гепары спугнул нахалку, но ко времени, когда он нашелся с ответом, дочери уже не было рядом. Гепара не могла попусту тратить время.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ЧЕТВЕРТАЯ

На общем собрании распорядителей, коих насчитывалось девять душ, включая Гепару (если предположить наличие в ней души), и кои представляли все слои общества, было постановлено, что относительно места праздника всех надлежит оставить пока во мраке неведенья; только девятке избранных и дано было узреть в этом мраке подобие проблесков света.

Все они были подкуплены. Все имели отдаленное представление о том, что происходит в мастерских, сараях, складах и частных домах.

Впрочем, и распорядителей разнимало недовольство. Конечно, в сравнении с прочей толпой, они были людьми привилегированными, однако, если сравнивать их с Гепарой, тоже блуждали во тьме, добывая обманным путем обрывки разрозненных сведений и твердо зная только одно: весь этот многосложный хаос лишь мозгом Гепары сопрягается в некий гигантский замысел.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ПЯТАЯ

— Мне все время кажется, что с Титусом что-то неладно, — сказала Юнона. — Он снился мне этой ночью. Он в опасности.

— Он и был в опасности большую часть своей жизни, — отозвался Якорь. — Думаю, если бы ему ничто не грозило, он себе места не находил бы.

— Ты веришь ему? — после долгой паузы осведомилась Юнона. — Я никогда тебя об этом не спрашивала. Наверное, боялась ответа.

Якорь заведя кверху глаза, оглядел потолок предоставленного в их с Юноной распоряжение салона на девяносто девятом этаже. Потом снова откинулся на индиговые подушки. Юнона стояла у окна, царственная, как всегда. Чуть полноватый подбородок и тонкие морщинки, расходившиеся от глаз, нисколько не вредили ее красоте. Комнату заливал бледно-голубой свет, сообщавший странный оттенок копне рыжих волос Якоря. Издалека доносился рокот, схожий с шумом прибоя.

— Верю ли я ему? — переспросил Якорь. — А что это значит? Я верю в то, что он существует. Так же, как в то, что ты дрожишь. Ты не заболела?

Юнона обернулась к нему.

— Я не заболела, — прошептала она, — но заболею, если ты не ответишь на мой вопрос. Ты знаешь, о чем я спрашиваю.

— О замке его и родовитости? Это они не дают тебе покоя?

— Он такой мальчик! Такой чудесный мальчик! И всегда был ласков со мной. Как же мог он наврать мне, да вообще кому-либо? Что ты чувствуешь, когда слышишь это странное слово?

— Горменгаст?

— Да, Горменгаст. Ах, Якорь, милый. У меня так теснит сердце.

Якорь одним мягким движением встал и вразвалку приблизился к Юноне. Но не коснулся ее.

— Юноша не безумен, — сказал он. — Кем бы ни был Титус, он не сумасшедший. Если считать сумасшедшим его, так пусть тогда безумие овладеет всем миром. Нет. Выдумщик, это возможно. Почем знать, быть может, он — последнее достижение царства фантазии, предположений, гипотез, догадок, озарений, всего, что оплетено неистовой паутиной его воображения. Но безумец? Нет.

Якорь глядел на Юнону, насмешливо улыбаясь.

— Значит, ты не веришь ему, несмотря на все твои многословные речи! — воскликнула она. — Считаешь его лжецом! Ах, милый Якорь, что со мной происходит? Мне так страшно!

— Это все твой сон, — сказал Якорь. — Что тебе снилось?

— Я видела Титуса, — помолчав, прошептала Юнона, — он брел, пошатываясь, с замком на спине. Пряди темно-красных волос заплетались вокруг высоких башен. Он шел, оступаясь, и кричал… «Прости меня! Прости!» А за ним летели глаза. Только глаза, ничего больше! Целый рой. Они пели, плывя рядом с ним по воздуху, и зрачки их то расширялись, то сужались, в согласии с нотами, которые они выпевали. Ужасно. Понимаешь, они смотрели так пристально. Точно гончие, готовые вот-вот разорвать лису. И пели, не умолкая, так что по временам трудно было расслышать Титуса, кричавшего: «Прости же меня! Умоляю, прости!»

Юнона повернулась к Якорю.

— Пойми, он в опасности. Иначе, откуда этот сон? Я не успокоюсь, пока мы не отыщем его.

Она взглянула Якорю в лицо.

— Речь уже не о любви, — сказала она, — это прошло. Я рассталась с ревностью, с горечью. Их больше нет во мне. Титус нужен мне по другой причине… как и Мордлюк, и иные, кого я любила в прошлом. В прошлом. Да, так. Я снова хочу обладать прошлым. Без него я ничто. Просто болтаюсь, как пробка над глубокими водами. Быть может, мне не хватает отваги. Быть может, мне страшно. Мы думали, что сумеем начать жить заново. Но все мои мысли вертятся вокруг того, что ушло. Какая-то дымка в голове, золотистая пыль. Ах, милый мой друг. Милый Якорь. Где они все? И как мне быть?

— Пора отправляться на поиски, дорогая. Давай разгоним твоих призраков. Когда выступаем?

— Сейчас, — сказала Юнона.

Якорь поднялся на ноги.

— Сейчас так сейчас, — сказал он.