— Я и не знала… — удивленно проговорила Макико.

— Ты же днем была в школе, а по вечерам — в ресторане. Мамы и бабушки, кстати, тоже не было дома, когда они к нам заявились.

— Они днем пришли?

— Угу. Я была одна.

— Да уж, детство у нас было то еще, но надо отдать маме должное… — В голосе Макико послышались пафосные нотки. — Тянуть семью одной тяжело. Она делала для нас все что могла…

«Потому и умерла раньше времени», — хотела вставить я, но прикусила язык.

...

Сегодня на перемене мы обсуждали, кто кем хочет стать, когда вырастет. Похоже, никто еще четко не определился. У меня пока тоже даже вариантов нет. Поэтому разговор получился не сильно содержательный. Ну, типа: «Юри, Юри, ты такая хорошенькая, тебе надо быть певицей или моделью!» — а она: «Ой, да ладно…»

По пути домой я спросила у Дзюн, кем она собирается работать в будущем. Она ответила: «Буду настоятельницей храма». Ее отец и дед — буддийские священники. Я часто вижу, как они рассекают на велосипедах в развевающихся накидках — так классно! Как-то раз я спросила у Дзюн, что делают буддийские священники, и она сказала, в основном читают сутры на похоронах и поминках. Ни на похоронах, ни на поминках я еще ни разу не была. А сегодня спрашиваю, что нужно сделать, чтобы стать священником. Дзюн говорит, надо после старшей школы пройти специальный курс, типа выездного тренинга. «Что, и женщин принимают?» — спросила я. Говорит, да.

Дзюн говорит, в буддизме много разных течений и вообще все сложно, но началось с того, что Гаутама достиг просветления и у него появились ученики, потом у них появились свои ученики, и пошло-поехало. Что такое просветление, она тоже объяснила. Я поняла это примерно так… когда доходишь до какой-то суперкрутой ступени обучения, вдруг как будто что-то щелкает в голове и все вокруг становится неважно, даже мысли о том, что всё — это ничто, а ничто — это всё, пропадают, и ты осознаешь: весь мир — это ты, а тебя на самом деле нет. Еще вроде как можно самому стать буддой. Если честно, я не очень понимаю, чем это отличается от просветления, но, в общем, это главная цель буддизма. И когда на похоронах священники читают сутры, это тоже для того, чтобы покойный после смерти мог благополучно превратиться в будду.

Но больше всего меня поразило, что женщина, оказывается, не может стать буддой даже после смерти. Если коротко, причина в том, что женщина считается грязным существом. Дзюн говорит, древние мудрецы написали кучу длиннющих трактатов о том, почему это так. В итоге получается вот что — если ты женщина и хочешь стать буддой, то для начала надо родиться мужчиной. Ну, в следующей жизни. Это даже звучит дико, разве нет?.. Я просто ушам своим не поверила. Спросила у Дзюн: «Ну и как ты себе это представляешь?» Выяснилось, что довольно смутно. Я сказала, что не понимаю, как она может верить в такую чушь, и после этого разговор уже как-то не клеился.

Мидорико

Не вставая с мягкого кресла-мешка, Мидорико повернулась к шкафу и принялась разглядывать корешки книг.

Нижние полки у меня набиты старыми книжками, которые я уже вряд ли когда-то буду перечитывать. Буквы на корешках выцвели от солнца, но разобрать еще можно: Герман Гессе, Радиге, Кюсаку Юмэно… «Повелитель мух», «Гордость и предубеждение», Достоевский: «Игрок», «Записки из подполья», «Братья Карамазовы». Чехов, Камю, Стейнбек. «Одиссея» и «Землетрясение в Чили». Каждая — бесспорный шедевр, но, стоя рядом, с горечью поняла я, они выглядят заурядной, даже, можно сказать, жалкой попыткой непременно собрать в доме весь общепризнанный литературный канон, выдающей во мне полного профана. В то же время, разглядывая поблекшие корешки, я смутно припоминала волнение, с каким читала эти книги впервые: каждая была для меня новым захватывающим приключением. Я как будто снова сидела на лестнице с томиком в руках, ощущая холод бетонных ступенек и чувствуя, как начинают затекать ноги. И от этого странным образом отчаянно захотелось перечитать все снова…

Эти книги я привезла из Осаки. Большую их часть я покупала в букинистических лавках. Но «Свет в августе» Фолкнера, «Волшебная гора» и «Будденброки» Манна появились в моей библиотеке благодаря одному парню, который иногда захаживал к нам в бар. Это случилось, когда мамы и бабушки Коми с нами уже не было, а я только-только пошла в старшую школу. Сейчас я вряд ли вспомню, как выглядел тот парень или как его звали. Однажды он поднялся к нам в бар, привлеченный мигающей рекламой у входа.

Он не стал ни петь караоке, ни устраиваться на диване в обществе хостес, а сразу направился к барной стойке, заказал виски «Уайт Хорс» с содовой и льдом по акции «Пей сколько хочешь за 3000 иен» и сидел, молча потягивая его из бокала. В какой-то момент он заметил меня, примостившуюся с книжкой в уголке кухни, и негромко спросил, что я читаю. Тогда я еще даже не задумывалась о том, люблю ли я читать, но, отправляясь в бар, всегда брала с собой какую-нибудь книжку из школьной библиотеки и, улучив свободную минутку между обслуживанием клиентов и мытьем посуды, принималась за чтение.

В баре мы всем говорили, что мне уже исполнилось восемнадцать. И о том, что я живу без родителей, только с двадцатипятилетней сестрой, хозяйка тоже велела помалкивать — по крайней мере, с теми клиентами, которых мы еще не очень хорошо знаем. «Люди бывают всякие…» — туманно сказала она и попросила меня договориться с Макико, которая тоже иногда подрабатывала в этом баре, чтобы наши версии совпадали. Кто бы меня ни спросил, я без запинки отвечала, что родилась в 1976 году, то есть на два года раньше, чем на самом деле, что моя мама несколько лет назад умерла от рака груди (это была правда), а папа работает водителем такси.

Как раз в тот период мне все время хотелось пи́сать, и я бегала в туалет снова и снова. Врачи говорили, что все в порядке, но ощущение, что мочевой пузырь никак не может полностью опорожниться, появившееся непонятно когда и непонятно откуда, мучило меня еще несколько лет. Помню, Макико тогда устроилась на работу в ресторан и работала с утра до вечера, и у нее тоже появились свои странности — она постоянно грызла лед. Говорила, что не может остановиться, даже когда замерзает или устает.

Я могла просидеть в туалете целый час, выдавить из себя все до капли, но стоило оттуда выйти, как я снова чувствовала позыв. Это изматывало, не позволяя сосредоточиться, в итоге я сдавалась и возвращалась в туалет. Через несколько минут из меня выходила тоненькая струйка, но ощущение после этого было омерзительное, как будто на меня надели мокрый подгузник, пропитанный всей яростью, бессилием и тревогой Осаки. В какой-то момент я стала брать с собой в туалет книги, ну и вообще стала больше читать. Это иногда помогало отвлечься от мучительных симптомов.

О книгах со мной не заговаривали ни посетители, ни хостес, поэтому, когда тот парень спросил, что я читаю, от неожиданности я тут же спрятала книжку. Он был щуплый, с нездоровым цветом лица. Когда хостес кокетливо зазывали его: «У нас тут так уютно, идите к нам!» — он смущался и как-то испуганно смеялся в ответ. Со мной он тоже почти не разговаривал. Уж не знаю, нравилось ему такое времяпрепровождение или нет, но, как бы то ни было, он приходил в бар снова и снова. Садился на свое излюбленное место, тихонько потягивал свой виски и где-то через час уходил.

Однажды я спросила, кем он работает. Вместо ответа он хриплым, ломающимся голосом поведал, что несколько лет назад был разнорабочим на острове Хатэрума, на самом юге Окинавы. «Фонарей на острове мало, и после наступления темноты там ничего не видно — ни неба, ни моря, ни земли, ни людей. Остаются только звуки, — тихо, задумчиво начал он. — В определенные дни на остров приплывали корабли и доставляли все необходимое. Едва в темноте на горизонте появлялись корабельные огни, мужчины с криками бросались в воду, поднимая фонтаны брызг». — «И вы… тоже бросались в воду вместе с ними?» — спросила я. Наверное, тогда я назвала его по имени, которого сейчас не помню. «Нет, — ответил он, — я в такие моменты не мог сдвинуться с места. Меня пугало море». Он рассказал, что прожил на этом острове некоторое время, но отношения с другими рабочими как-то не ладились, его стали избегать, и в конце концов ему пришлось уехать.

В следующий раз он пришел к нам с тряпочной сумкой, полной книг, — настолько хрупкий, что казалось, звуки караоке вот-вот собьют его с ног. Набитая битком новенькая белоснежная сумка выглядела так, будто в ней находится деревянный ящичек с прахом дорогого покойника. Все тем же тихим, еле слышным голосом он проговорил: «Возьми себе, если хочешь», оставил книжки и ушел. В некоторых книгах остались подчеркивания, кое-где попадались заметки мелким убористым почерком. Их автор как будто едва водил карандашом — чтобы прочитать, приходилось напрягать глаза. Шум волн. Темная-темная ночь… Я представляла, как он сидел там, на острове, и наклонялся еще ближе к книге, чтобы подчеркнуть предложение, которое особенно запало ему в душу.

Все равно я страшно радовалась, что мне как по волшебству досталось столько книг. В порыве благодарности я купила парню кружку, чтобы вручить ему, когда он снова наведается к нам. Но он больше не появлялся, и кружка так и стояла нераспакованная в одном из шкафчиков нашего бара. Интересно, что с ней сейчас?..