2

Во имя красоты

— Знаешь, я решила увеличить грудь! — объявила мне по телефону Макико месяца три назад. — Это такая операция, сейчас расскажу…

Поначалу она интересовалась моим мнением, но, по мере того как звонки стали раздаваться все чаще (причем неизменно в час ночи, когда сестра приходила с работы), и настроение Макико тоже изменилось. Теперь она звонила, только чтобы взахлеб рассказывать обо всех подробностях предвкушаемой операции. Все это перемежалось двумя рефренами: «Ну все, теперь у меня будут большие сиськи!» и «Неужели я на такое решусь?».

За все предыдущие десять лет, с тех пор как я переехала в Токио, Макико ни разу не звонила мне так поздно — ну, может, только пару раз, но такого, чтобы она регулярно мне названивала по ночам и подолгу о чем-то рассказывала, точно не было. А тут вдруг эта операция… Я оказалась абсолютно не готова. Что тут скажешь?

— Ну и сделай, почему бы нет, — пробормотала я, когда она впервые завела речь об операции, думая, что на том разговор и кончится.

Не тут-то было! Мой ответ стал для нее зеленым сигналом светофора, так что с тех пор я и слова вставить не могла. Я прослушала лекцию о современных способах увеличения груди, о стоимости операции, о том, насколько это больно, о последующей реабилитации… Сестра могла говорить об этом целую вечность, а я только слушала и поддакивала. Макико будто разговаривала сама с собой: то подбадривала себя решительными заявлениями вроде «Все получится, обязательно получится, я смогу!», то обдумывала вслух новую информацию, которую ей удалось добыть.

Слушая эти взволнованные речи, я безуспешно пыталась вспомнить, какая у нее грудь сейчас. Неудивительно: я и собственную грудь представляла себе с трудом, хотя она вроде бы при мне. Поэтому, сколько бы Макико ни разглагольствовала об операции и о своем отношении к ней, у меня в голове сестра никак не ассоциировалась ни с грудью, ни тем более с ее увеличением. Помимо неловкости и скуки, я ловила себя на странном чувстве: «С кем я вообще разговариваю? О чьей груди идет речь? И зачем это все?»

Я знала, что у Макико напряженные отношения с дочерью: она сама мне рассказывала о них несколькими месяцами раньше. Поэтому, когда она в очередной раз заводила шарманку о грудных имплантах, я спрашивала: «Кстати, а как Мидорико?» И слышала в ответ неопределенное «А, нормально» и по голосу понимала, что сестра не горит желанием это обсуждать.

Лично мне казалось, что именно об этом Макико следовало бы подумать в первую очередь. Ей скоро сорок. Что с ней будет дальше? Как она намерена решать свои финансовые проблемы? Разбираться с дочерью? Вроде бы есть вещи поважнее грудных имплантов.

С другой стороны, не мне об этом судить. Я уехала в Токио, живу одна. Какое у меня право давать ей советы по воспитанию дочери? А она мать, и ей виднее.

Были бы у нее деньги. Или дневная работа, что-то более-менее надежное. Впрочем, будь у сестры выбор, она бы и не стала работать ночами и бросать дочку одну. Будь у нее другие возможности, она не стала бы возвращаться домой пьяная, а теперь это часть ее работы. Никаких иных перспектив у нее нет. Хорошо хоть, есть подруга, которая живет по соседству и может, случись что, прийти на помощь.

Хорошего мало, но я всерьез опасалась, что дальше будет только хуже. Мидорико становится старше. Нельзя по-прежнему оставлять ее по вечерам одну. Ни в коем случае. Что-то надо менять. Но как?

Профессии у Макико нет, а я ей помочь не могу, я сама едва свожу концы с концами. Ребенок — это всегда затраты, и с годами все большие. Родственников у нас нет, а вероятность появления богатого принца на белом коне равна нулю. Даже меньше нуля. Все равно что выиграть в лотерею. Но существует социальное пособие…

Однажды, когда я только-только приехала в Токио, у нас с Макико зашел о нем разговор. Незадолго до этого Макико стало плохо, и она упала в обморок. Мы долго опасались, вдруг это что-то серьезное. Она стала тщательно обследоваться, почти все время проводила в больницах, поэтому не могла работать в баре и осталась без гроша. А им с Мидорико надо было на что-то жить.

Тогда я ей и предложила: «А если подать на пособие для малоимущих?» Но Макико отказалась наотрез. Прямо оскорбилась, и мы с ней наговорили друг другу немало обидного. «Жить на пособие» ей казалось чем-то постыдным, она не хотела сидеть на шее у государства и быть обузой для общества. Такое унижение человеческого достоинства!

Я пыталась объяснить ей, что все не так, что социальное пособие — всего-навсего деньги, а стыд и достоинство тут ни при чем. Государство для того и существует, чтобы помогать в беде. Это наше право — просить о помощи, когда мы в ней нуждаемся, ничего тут нет такого. Но Макико не желала даже слушать. «Тогда получится, что все было зря, — говорила она, глотая слезы. — Я всю жизнь работала с утра до ночи, чтобы только не побираться, а тут…» После этого я оставила попытки ее переубедить. К счастью, обследования не выявили у Макико ничего серьезного, она попросила в баре аванс, и постепенно жизнь худо-бедно вернулась в норму. Впрочем, весьма далекую от стабильности.

— Я думаю пойти сюда. — Макико раскрыла брошюру на самом верху толстой кипы. — Я еще в Осаке походила по разным клиникам и все выяснила. Эта пока что мне нравится больше всех.

Сколько же у нее этих брошюр, проспектов, листовок… Явно не двадцать и не тридцать. Глядя на них, я с ужасом подумала, сколько времени и сил потратила Макико, чтобы их собрать. У нее ведь даже компьютера нет! Но спрашивать я не стала, чтобы не расстраиваться. Отодвинув проспект клиники, которая так привлекла Макико, я открыла другой: на нежно-розовых страницах — бесчисленные фотографии едва одетых белокурых моделей, демонстрирующих грудь, обрамленные цветочками и бантиками.

— Завтра поеду к ним на консультацию. Это главное событие моего лета! Я привезла немножко брошюрок, чтобы ты понимала, о чем речь. Дома у меня еще много, но я выбрала самые красивые.

Открыв другой проспект, я увидела врача в белом халате, оскалившего ненатурально белые зубы в широкой улыбке. Надпись над его головой гласила: «В жизни нужно попробовать все!». Я долго не могла отвести от него взгляда, так что Макико не выдержала и протянула мне свою брошюру:

— Ну хватит уже, ты лучше вот эту посмотри!

— Это клиника? — удивилась я. — Больше похоже на салон красоты…

Проспект клиники, которая привлекла Макико, был черного цвета, с толстыми золотыми буквами на плотной глянцевой бумаге. Выглядел, что называется, дорого и, я бы сказала, агрессивно. Обычно рекламу пластических операций делают с расчетом на женскую сентиментальность — что-то светлое, нежное, милое. Но эта брошюра скорее наводила на мысли о секс-индустрии. Чувственность вкупе с профессионализмом и никаких сантиментов… Но ведь операция по увеличению груди — стресс для организма, это и больно, и страшно. Женщине, прежде чем принять такое решение, хочется посоветоваться, а значит, она подсознательно ищет участия, понимания, мягкости, пусть даже на уровне рекламной стилистики. Почему моя сестра решила довериться именно этой клинике с проспектами как у элитного ночного клуба? Макико не заметила моего недоумения и продолжала:

— Ну вот, как я и говорила по телефону, есть разные виды таких операций, вообще их очень много, но основных типов три… Помнишь?

Я чуть не ответила «нет», но вовремя сдержалась и неопределенно кивнула.

— Смотри, первый — это импланты, второй — гиалуронка, третий — перенести туда жир из какого-нибудь другого места. Импланты, конечно, популярнее всего, и еще это самый проверенный метод — но и самый дорогой. Смотри, имплант — это вот такая штука.

Макико постучала ногтем по бледно-розовым полусферам на темном фоне.

— Они тоже бывают всякие, вот я и хотела тебе показать… Там куча видов, и в разных клиниках говорят разные вещи, так что я поначалу вообще запуталась. Чаще всего используют вот такие, это обычный силиконовый гель, а вот это называется когезивный гель, он плотнее, чем простой силикон, чтобы точно ничего не пролилось. Конечно, это безопаснее, даже если имплант лопнет. Но говорят, получается слишком твердо. Ненатурально. А еще есть физраствор, он лучше тем, что тебе вставляют только оболочку, а раствором ее заполняют потом, так что большой разрез не нужен. Но сейчас все делают себе гель — как появился гель, раствор как-то сразу вышел из моды… И вот я долго думала, что выбрать, и остановилась на силиконовом геле. Если делать в этой клинике, получится полтора миллиона. На обе груди, естественно. Ну и анестезия — если делать под общим наркозом, то еще тысяч сто.

Договорив, Макико вопросительно уставилась на меня. Я смотрела на нее, не понимая, пока не сообразила, что она ждет моей реакции, и торопливо улыбнулась: «Ну что ж, здорово…» Однако сестра продолжала молча смотреть на меня. Тогда я добавила: «Но полтора миллиона — это, конечно, дороговато». Я искренне так считала, да оно и правда было недешево, но, может, зря я это сказала?

Конечно, полтора миллиона — гигантская сумма. Я такой и представить себе не могла. Это даже звучало нереально. Ни мне, ни Макико никогда не приходилось даже держать в руках такие деньги. Понимает ли сестра, о чем говорит? Тем не менее моя реплика прозвучала бестактно. Я как будто усомнилась, что Макико и ее грудь стоят того, чтобы тратить на них полтора миллиона. Хотя в этом тоже есть доля правды, но… на всякий случай я поспешила исправиться: