— Ты видела, видела? У нее такие розовые соски… — Макико с восхищением всматривалась в спину неторопливой женщины.

— Что? Я на них вообще-то даже не смотрела.

— Везет же ей, — вздохнула сестра. — У желтой расы такой цвет сосков встречается очень редко, это настоящее чудо!

— О-о… Я не знала.

— Еще и цвет у сосков и у ареол одинаковый, это так красиво!

— Ну да, наверное… — поддакнула я, не зная, что сказать.

— Знаешь, сейчас есть специальные кремы для осветления сосков, — сообщила Макико. — Но это все не имеет смысла.

— Кремы?

— Ну да. Сначала намазываешь соски кремом с третионином, чтобы ободрать верхний слой… а потом мажешь отбеливающим кремом на основе гидрохинона.

— Ободрать кожу!!!

— Ну не то чтобы прямо ободрать. От третионина она сама начинает шелушиться, надо просто снять этот слой. Это как химический пилинг, довольно жесткий.

— То есть делаешь пилинг сосков, а потом намазываешь их отбеливающим веществом?

— Именно.

— И что, они реально становятся розовыми?

— Ну да, но только ненадолго, — ответила Макико рассеянно, будто мысли ее были где-то далеко. — Соски же из-за чего темные? Из-за меланина. То есть это генетика. Гидрохинон, конечно, блокирует этот самый меланин, но в человеческом организме есть такая штука, как регенерация.

— Старые клетки заменяются новыми.

— Вот именно. Клетки в верхнем слое кожи побелеют, и соски станут светлее. Но потом все вернется как было. Просто выработается новый меланин, потому что это заложено в генах. Так что, если хочешь, чтобы соски оставались светлыми, придется мазать их этими двумя кремами всю жизнь, а это не так просто. Я вот не смогла.

— Маки… Ты что, пробовала? — спросила я, вглядываясь в лицо сестры.

— Было дело, — подтвердила Макико, продолжая крепко прижимать к груди полотенце. — Это был просто ад.

— Ад? В смысле, было адски больно?

— Ага. Хотя кормить грудью, конечно, тоже было ужасно больно. Ребенок кусается, все кровит, опухает, просто кошмар — но все равно надо продолжать кормить, ничего нельзя сделать, вот и мучаешься от боли двадцать четыре часа в сутки — бр-р — даже вспоминать страшно.

— Ого…

— А тут, понимаешь, соски как будто горят.

— Горят?

— Ну да. После душа намазываешь их пилингом, и перед глазами все темнеет от боли, как будто тебя заживо сжигают и начали с сосков… И так где-то час. Когда становится полегче, мажешь соски отбеливателем, и они начинают ужасно чесаться, просто невыносимо. Да еще все это надо повторять снова и снова.

— И как цвет после этого?

— Ну, они и правда стали посветлее, — ответила Макико. — Недели через три. Я была без ума от радости.

— Красота, значит, требует жертв…

— Да, соски стали гораздо красивее. Я прямо насмотреться на них не могла… Даже заходила в магазины одежды, брала что-нибудь для примерки, хотя ничего не собиралась покупать, и в примерочной разглядывала свои соски в зеркало. Это было потрясающе. Но…

— Но?

— Мазаться этими кремами всю жизнь просто нереально. — Макико сморщилась, как будто съела что-то невкусное, и замотала головой. — Во-первых, это дорого, во-вторых, такая боль… настоящая пытка. Еще надо следить за кремами, хранить их в холодильнике… Да, со временем к боли вроде как можно привыкнуть, но заодно может развиться и устойчивость к отбеливателю, и он перестанет действовать. В общем, я сошла с дистанции через три месяца. Не выдержала. Помню, я тогда смотрела на свои чуть-чуть посветлевшие соски и мечтала: вдруг именно я буду тем самым единственным человеком, у которого соски посветлели навсегда! Но, конечно, они сразу же потемнели снова.

Получается, эту озабоченность, стеснение и готовность к эксперименту у Макико вызывает не только размер собственной груди, но и цвет. Я представила себе, как она выходит из ванной, вынимает из холодильника баночки с кремами, мажет соски, а потом сжимает зубы, стараясь не застонать от боли. Вроде бы что тут такого — в наше время уже и старшеклассницы, бывает, ложатся под нож пластического хирурга, а тут всего-то соски горят — можно и потерпеть. Но ведь Макико моя сестра. Почему ей вдруг понадобилось проделывать с собой такое?

Не то чтобы я была абсолютно уверена в своей груди. Конечно, я не раз задумывалась о ее недостатках.

Я хорошо помню, как у меня начала расти грудь. Эти две нелепые припухлости вдруг сами собой образовались поверх грудной клетки, и если я случайно ударялась ими обо что-нибудь, было ужасно больно. В детстве, когда мы с соседскими детьми разглядывали журналы для взрослых или когда по телевизору показывали раздетую женщину, воображение рисовало мне туманные картины того, как однажды и мое тело станет таким же, с плавными линиями и округлыми формами.

Однако этого не произошло. Мои смутные ожидания не оправдались: то, во что превратилось мое тело в процессе взросления, никак не соответствовало тому «правильному» образу, который я усвоила с детства. Оно стало совсем другим.

Чего же я, собственно, ожидала? Мое представление о женском теле основывалось на картинках из глянцевых журналов, то есть на девушках с «сексапильной» внешностью. Соблазнительных. Или, если можно так выразиться, самоценных. Я думала, все женщины вырастают именно такими. Но со мной все вышло иначе.

Людям нравится красивое. Если ты красивый, всем хочется посмотреть на тебя, прикоснуться к тебе. Кто красив, тот ценен. Мне тоже хотелось быть такой. Но не всем это дано.

Хорошенькой я не была даже в юности. Где взять то, что тебе не дано? Красивое лицо, гладкую сияющую кожу. Соблазнительную грудь идеальной формы, которой все завидуют. Для меня это всегда было чем-то нереальным, из другого мира. Может быть, поэтому в какой-то момент я перестала даже задумываться о своем теле.

А Макико? Почему ей так хочется увеличить грудь, осветлить соски? Как я ни билась, ни до какой причины додуматься не смогла. А может, никакой конкретной причины и не нужно, кроме желания быть красивой?

Если ты красивый, значит, хороший. А стать хорошим — значит стать счастливым. Счастье все понимают по-своему, но каждый, осознанно или нет, стремится к этой своей версии счастья. Даже те, кто отчаялся в жизни и хочет только одного — умереть, устремляются не к собственно смерти, а к счастью. Им кажется счастьем возможность прекратить свое существование. Счастье — это базовая единица осознанности, оно наш главный мотиватор. Желание быть счастливее вполне самодостаточно. Впрочем, не знаю. Может быть, у Макико есть и другие мотивы, более конкретные, нежели стремление к счастью.

Так мы размышляли, каждая о своем. Бросив взгляд на часы на стене, я поняла, что мы сидим в ванне уже пятнадцать минут. Впрочем, вода, как и говорила Макико, не была особенно горячей, и потребности вылезти и остыть я не чувствовала — в такой воде можно было спокойно просидеть и час, и все два.

Интересно, Макико все еще разглядывает других посетительниц? Я украдкой взглянула на сестру и заметила, что она, сердито нахмурившись, смотрит в одну точку на противоположной стене.

— Вода и правда чуть теплая, — сказала я. — Маки, ты как? Может, выйдем и ополоснемся в душе для разнообразия?

— Нет, — тихим, будто чужим голосом проговорила она после небольшой паузы и вновь погрузилась в свой странный транс.

— Маки? — забеспокоилась я.

И в следующий момент произошло неожиданное — с громким всплеском Макико вдруг вскочила на ноги. Убрав полотенце, она повернулась ко мне, демонстрируя свою грудь во всей красе. А затем произнесла низким, устрашающим голосом, который бы больше подошел мастеру карате или дзюдо:

— Ну?

— Что «ну»?..

— Как тебе цвет? И форма?

На языке вертелись слова «Маленькие, темные, но в каком-то смысле большие», — но говорить я не стала. Что люди подумают? Женщина стоит посреди ванны, воинственно уперев руки в боки, и смотрит на другую сверху вниз. Оставалось только кивать.

— Ладно, про размер не будем. Это я и так знаю, — сказала сестра. — Давай про цвет. Что ты думаешь насчет цвета? Ты считаешь, они темные? И если темные, то насколько? Только скажи честно.

— Ну… не то чтобы совсем темные, — вырвалось у меня, хотя я так не считала.

— Значит, цвет в пределах нормы?

— Э-э… даже не знаю, что считать нормой.

— Отталкивайся от того, что нормально для тебя.

— Для меня?..

— Да. От твоего понимания нормы.

— Но это ведь только мое личное понимание… А ты наверняка спрашивала с точки зрения какой-то более стандартной нормы, так что мой ответ все равно ничего тебе не даст.

— Хватит уже ходить вокруг да около, говори, — ровным голосом приказала Макико, и мне ничего не оставалось, кроме как ответить на ее вопрос:

— Ну, они определенно не розовые.

— То, что они не розовые, я и так знаю.

— А, ясно…

— Ага.

После этого Макико опустилась обратно в воду, на этот раз аккуратно, без брызг. Мы вновь сидели рядом и обе рассеянно смотрели в пространство. Но на самом деле у меня перед глазами упрямо маячило одно — грудь моей сестры. Раз за разом мозг прокручивал, будто в замедленной съемке, как из воды с громким плеском появляется грудь Макико, появляются ее соски. Как лох-несское чудовище, вылезающее наружу, или, может быть, как огромный флот, вырастающий на горизонте…