Тут он поневоле вспомнил о бедном сером. Однако он недолго тосковал о своем верном товарище. Он утешался мыслью, что в ближайшем будущем его господин станет королем Микомикона и уж наверное назначит его правителем какой-нибудь провинции. Огорчало его только то, что царство это находится в стране негров и что все его будущие вассалы будут черными. Впрочем, он успокаивал себя такими рассуждениями: «Что за беда, что мои вассалы будут неграми? На худой конец, я погружу их на корабли и привезу в Испанию. Тут я смогу их продать, мне заплатят наличными, и тогда я приобрету себе какой-нибудь титул или должность и безбедно доживу свой век. У меня-то уж хватит сметки и сноровки, чтобы не проспать такой случай: ведь продать каких-нибудь тридцать или сорок тысяч негров — плевое дело. Ей-богу, я их мигом сбуду с рук, и больших и маленьких. Пусть кожа их будет чернее сажи — я мигом превращу их в беленькие и желтенькие денежки. Не на такого дурака напали!» И, волнуемый этими приятными мыслями, Санчо забывал о всех неудобствах путешествия пешком.

Увидев, что Дон Кихот, мнимая принцесса со своим оруженосцем и Санчо Панса двинулись в путь, священник, наблюдавший за этой сценой сквозь кусты, решил, что наступил момент, когда он должен присоединиться к ним.

Он вышел из-за кустов и принялся всматриваться в Дон Кихота, словно вспоминая, кто это такой. Затем он с распростертыми объятиями кинулся к нашему идальго.

— В счастливый час я вас встретил, — воскликнул он, — о зеркало рыцарства, добрый мой земляк, благородный Дон Кихот Ламанчский, оплот и убежище обездоленных, цвет и слава странствующих рыцарей!

Говоря это, он прижимал к груди левую ногу Дон Кихота. Тот, изумленный его словами и поведением, стал пристально его разглядывать и наконец узнал. Крайне пораженный этой встречей, он сделал движение, чтобы слезть с лошади, но священник удержал его. Тогда Дон Кихот сказал:

— Дайте мне сойти с коня, сеньор лиценциат: не подобает мне ехать верхом, в то время как столь почтенная особа, как ваша милость, идет пешком.

— Я ни за что не допущу этого, — отвечал священник, — пусть ваша милость не слезает с седла. На этом славном коне вы совершили ваши блистательные подвиги. Я же, недостойный священнослужитель, удовольствуюсь и тем, если кто-нибудь из спутников вашей милости возьмет меня на круп своего мула. Мне будет казаться, что я, словно рыцарь, еду на коне Пегасе  [Крылатый конь, любимец муз в древнегреческой мифологии.] или на зебре, принадлежавшей знаменитому мавру Мусараке.

— Я об этом не подумал, сеньор лиценциат, — ответил Дон Кихот, — но я уверен, что сеньора принцесса из любви ко мне прикажет своему оруженосцу уступить вашей милости седло, а самому устроиться на крупе позади вас.

— Я думаю, — сказала принцесса, — что мне незачем приказывать, так как мой оруженосец столь учтив, что не согласится, чтобы духовная особа шла пешком, в то время как сам он едет верхом.

— Совершенно верно, — ответил цирюльник.

И, сойдя с мула, он предложил священнику сесть в седло, что тот и сделал, не заставляя себя долго просить. К несчастью, мул был наемный, а следовательно, никуда не годный, и потому, когда цирюльник собрался сесть к нему на круп, тот начал изо всех сил брыкаться. Хорошо еще, что не угодил мастеру Николасу в грудь или в голову, а то цирюльник, наверное, послал бы к черту всю эту затею. Но все же он порядком перепугался и так поспешно отскочил в сторону, что споткнулся и упал на землю; при этом от толчка у него отвалилась накладная борода. Растерявшись, бедняга не знал, как ему быть, и, закрыв лицо руками, закричал, что у него выбиты все зубы.

Между тем Дон Кихот, увидев валявшуюся на дороге бороду, пришел в неописуемое изумление и воскликнул:

— Клянусь Богом, это прямо чудо! Мул так ловко сорвал у него бороду, словно ножом срезал!

Видя, что их обман может открыться, священник проворно соскочил на землю, быстро поднял бычий хвост, служивший цирюльнику бородой, и бросился к мастеру Николасу, который все еще лежал, закрывая лицо руками. Он положил голову цирюльника себе на грудь и, бормоча какие-то слова, снова прикрепил ему бороду. Спутникам он сказал, что произнес особое заклинание и борода сейчас прирастет. После этого он отошел, а оруженосец встал здравый, невредимый и бородатый, как прежде. Дон Кихот был чрезвычайно удивлен и попросил священника при случае сообщить ему это заклинание, так как, по его мнению, оно может оказаться полезным и в случае других несчастий. Ведь если человеку оторвать бороду, то у него на щеках и подбородке обязательно должны остаться раны. Между тем у оруженосца принцессы все сразу зажило. Следовательно, можно думать, что это заклинание не только приращивает волосы, но и исцеляет раны.

— Совершенно верно, — ответил священник, — и я буду рад сообщить вам это заклинание. Для странствующего рыцаря оно может оказаться очень полезным.

Затем было решено, что священник сядет на мула и все трое будут по очереди сменяться, пока не доедут до постоялого двора, до которого было около двух миль. Когда дело таким образом было улажено, все тронулись в путь: Дон Кихот на своем Росинанте, принцесса и священник на мулах, а цирюльник и Санчо Панса — пешком. Проехав немного, Дон Кихот сказал Доротее:

— Ваше высочество сеньора, ведите меня, куда вам будет угодно.

Но прежде чем она успела ответить, заговорил лиценциат:

— Куда ваша светлость соблаговолит нас повести? Вероятно, в королевство Микомикон? Не правда ли?

Доротея мигом сообразила, как ей нужно ответить:

— Да, сеньор, — сказала она, — путь мой лежит в это королевство.

— Если так, — продолжал священник, — то нам придется проехать через мою деревню; оттуда ваша милость отправится в Картахену, где при благоприятных обстоятельствах и попутном ветре вы сможете сесть на корабль. Если на море не будет бури, вы в каких-нибудь девять лет доедете до великого Меотийского озера, а оттуда до королевства вашего высочества немногим больше ста дней пути.

— Ваша милость ошибается, — отвечала Доротея, — мне понадобилось всего два года, чтобы с моей родины добраться до Испании, хотя погода все время была прескверная. Но все же я доехала благополучно и увидела того, кого так желала увидеть, — сеньора Дон Кихота Ламанчского. Едва я ступила на берег Испании, как молва о нем достигла до моего слуха и побудила меня разыскать этого доблестного рыцаря, чтобы прибегнуть к его великодушию и поручить мое правое дело силе его непобедимой руки.

— Довольно меня хвалить, — прервал ее Дон Кихот, — ибо я — враг всякой лести. И хотя я не сомневаюсь, моя сеньора, что ваши похвалы вполне искренни, все же они оскорбляют мой стыдливый слух. Скажу вам только, что, какова бы ни была моя доблесть, она всецело к вашим услугам и я готов пожертвовать для вас даже своей жизнью. Но для этого еще придет время, а сейчас расскажите-ка мне, сеньор лиценциат, что привело вас в эти места — одного, налегке и без слуг; все это очень меня удивляет.

— Отвечу вам кратко, — начал священник. — Да будет известно вашей милости, сеньор Дон Кихот, что мы с нашим общим другом цирюльником, мастером Николасом, направлялись в Севилью, где я должен был получить деньги, присланные мне одним родственником, много лет тому назад переселившимся в Америку. И денег-то не мало! Шестьдесят тысяч полноценных пезо  [Пезо (песо) — испанская монета.] — это не пустяк. Так вот, когда мы вчера проезжали по этим местам, на нас напали четыре разбойника и обобрали нас дочиста. Но самое удивительное в этом происшествии то, что, по словам окрестных жителей, эти разбойники — каторжники, выпущенные на свободу неподалеку отсюда. По слухам, их освободил, несмотря на сопротивление комиссара и стражи, какой-то отчаянный храбрец. Нет никаких сомнений, что это или сумасшедший, или человек без души и совести, такой же негодяй, как и они. Подумайте только, ваша милость, ведь он пустил волка на овец, лису — на кур или муху — на мед. По-видимому, он задумал оскорбить правосудие и восстать против своего законного господина короля, раз он нарушил его мудрые приказания; должно быть, ему захотелось лишить галеры матросов и поставить на ноги Санта-Эрмандад, которая уже много лет отдыхает. Словом, он натворил таких дел, от которых душа его погибнет да и тело не спасется.

Нужно заметить, что Санчо успел рассказать священнику и цирюльнику о славном приключении господина с каторжниками. Поэтому-то священник и выдумал историю с ограблением, желая посмотреть, как его рассказ подействует на Дон Кихота. А тот при каждом слове менялся в лице, но не решался сознаться, что именно он сам освободил эту славную компанию.

— Так вот кто наши грабители, — закончил священник, — и да простит милосердный Бог тому, кто укрыл их от заслуженной кары.