Крыланы тем временем поднялись на семь тысяч локтей и заваливались теперь хвостами к земле, а клювами целили в подбрюшье «Серентину». Уже можно было различить дрожащие круги винтов, бешено вращавшихся над крыльями и над кабиной, увидеть скорченные фигурки пилотов и острые жала ракет, что отсвечивали в солнечных лучах серебряным и алым. Один из летателей заходил с юга, другой — с севера, и паривший над ними корабль был уже взят в клещи прицелов — а значит, взвешен, исчислен и списан в небытие.

Кажется, Туап Шихе понял, что означает это стремительное нападение: гулко хлопнули крышки балластных шлюзов, моторы «Серентина» взревели, палуба под ногами Дженнака дрогнула, и воздухолет медленно начал подниматься. Он видел, как акдам, заметивший их с Чени, машет рукой, приказывая покинуть галерею, словно тонкие стены гондолы могли спасти их от смерти и огня. Потом он ощутил движение за спиной — его подруга глядела вниз, на приближавшиеся аппараты, на озеро и далекую землю. Очень далекую! Теперь она казалась не мягкой медвежьей шкурой, а множеством копий-сосен, готовых пронзить живот, переломать кости и выпустить кровь — всю, до последней капли. Соснам было без разницы, являлась ли та кровь алой или багряной, кровью потомков богов или обычных людей; их интересовал результат. И они дожидались его, застыв в мрачном и тупом равнодушии.

— Отчего мы не прыгаем, милый? — спросила Чени.

— Ждем, когда они выстрелят, — отозвался Дженнак. — Не промахнутся, я думаю, но все же… Торопливый койот чаще бегает с пустым брюхом.

— А что там… там, внизу? — вновь спросила Чени, и голос ее едва заметно дрогнул.

— Лес, озеро, тигры… ну, еще дейхолы да изломщики… разбойники, как их называют в Асатле… — Протянув руку назад, он похлопал Чени по упругому бедру. — Не бойся, малышка! Если долетим до земли, столкуемся и с тиграми, и с дейхолами.

— Я не боюсь, — сердито сказала она, дыша Дженнаку в затылок. — И я — не малышка! Я — твоя чакчан! Я ничего не боюсь!

Крыланы плюнули огнем. Прошло не больше вздоха, но Дженнак уже знал, что пара снарядов разнесет в клочья гондолу, а два других нацелены в газовый баллон. Пилоты были умелыми бойцами; вероятно, из ветеранов, сражавшихся в Бихарских войнах. У таких не было причин любить Асатл.

— Прыгаем, — сказал Дженнак, не обращая внимания на Шихе, отчаянно махавшего ему рукой. — Держись!

Он согнул спину и перевалился через борт, стараясь, чтобы Чени не оцарапало обшивкой. Тугой воздушный поток сразу ударил в лицо, ледяной холод забрался под одежду, резанул острыми когтями; в ушах засвистело, и яростный стон ветра напомнил Дженнаку, что никогда он не прыгал с такой высоты и с таким грузом. С таким драгоценным грузом! Что поделаешь, мелькнула мысль; спев Утреннее Песнопение, не откажешься от Дневного…

Они падали, летели вниз, к остроконечным вершинам сосен, к скалам у озерного берега, к лизавшим их неторопливым волнам, к гигантским полосатым тиграм с когтистыми лапами, к воинам-изломщикам, что прятались где-то в своих лесных убежищах. Вниз, вниз, вниз… К твердой земле или к столь же губительным водам, к жизни или к смерти, к дороге из лунных лучей, кончавшейся в Великой Пустоте, или к грядущим столетиям, что мелькали перед Дженнаком пестрыми и загадочными картинами.

Вниз, вниз, вниз…

Вверху полыхнуло, оглушительный грохот раскатился над лесом, и Чени ойкнула — фронт ударной волны добрался до них, подтолкнул в спину, оглушил, завертел в воздухе. Земля и небо стремительно менялись местами, и Дженнак видел то вспухающее в вышине багровое облако, то серебристую гладь Байхола, то зеленый лесной ковер, то серые зубья прибрежных утесов. Вытянув руки, он остановил вращение, и мир перестал кружиться словно подхваченный ураганом листок. Теперь — вниз! Быстрее вниз! И сохрани Мейтасса от обломков, что могут посыпаться в любой момент!

Ветер уже не свистел, не стонал — ревел в ушах разъяренным ягуаром или, скорее, тигром; ведь ягуаров здесь не было, как не было кротких лам, медлительных тапиров, кецалей, керра-вао и попугаев в ярком оперении. Тут все было иным, не таким, как в Юкате и Арсолане, в аситских горах и степях или в родном Одиссаре… Впрочем, Одиссар являлся родиной Дженнака, сына Джеданны, владыки и Великого Сахема, а Тэб-тенгри появился на свет в этих местах, у озера Байхол, и прожил здесь долгие годы — вместе с ласковой нежной Заренкой, да будет милостив к ней Коатль!

Мысль о ней промелькнула и исчезла — вместе с пылающим обломком, просвистевшим на расстоянии сорока локтей. Дженнаку показалось, что то была хвостовая часть гондолы — очевидно, ракеты перебили ее, словно клинок стального меча, рассекший спелую тыкву. Обломок, пришпоренный взрывом, падал быстрее них, и от него разлетались другие обломки, поменьше — то ли частицы обшивки, то ли охваченные пламенем человеческие тела. Почти машинально Дженнак потянулся к ним мысленным усилием и тут же отпрянул, не ощутив ни боли, ни мук, ни проблесков жизни.

Вниз, вниз, вниз…

Они мчались уже с неизменной скоростью — впрочем, вполне достаточной, чтобы размазать хрупкую плоть по ветвям и стволам сосен или раскатать кровавой лепешкой по серебристому блюду вод. Чени за спиной Дженнака замерла, стараясь не двигаться и не мешать ему, когда он разводил руки и ноги, выравнивая полет. Земля казалась совсем близкой; в восьмистах или семистах локтях под ними стремительно мелькали деревья, а впереди, за неровной цепочкой скал, переливалась водная поверхность, уже не серебристая, оттенка Мейтассы, а фиолетовая и темно-голубая, цветов Сеннама.

Дженнак глубоко вздохнул, готовясь замедлить падение, но тут их нагнал обломок гондолы — на сей раз носового отсека, почти целого и неповрежденного огнем, так как был он собран большей частью из стекла и легкого металла. Но хоть пламени не было видно, за обломком тянулся дымный след, и кружились в нем несколько фигур в темных одеяниях, падали, безвольно раскинув руки или переломившись в пояснице — молчаливые и мертвые, будто пригоршня гнилых орехов, сбитых ветром. Впрочем, один был жив, и Дженнак попытался удержать его — конечно, не руками, а той незримой и странной силой, что рождалась в нем в миг опасности, когда чувства натянуты и напряжены словно тугая кожа боевого барабана.

Когда-то — безумно давно! — Че Чантар, кинну, отец Чоллы и повелитель Арсоланы, говорил ему об этом… Говорил, что придет к нему нужное уменье, придет с великой бедой или с великой радостью, с грузом страданий или с улыбкой счастья… Так оно и пришло — в день горести и славы, когда триста его бойцов защитили Святой Цоланский Храм, сгорели в гавани вместе с «Хассом», пали на ступенях храма и в самом святилище, перед ликами богов, у подножий их статуй… В день, когда погиб Уртшига, второй его телохранитель-сеннамит, когда проткнули дротиком Ирассу, убили Амада, певца из бихарских пустынь, искавшего мудрость и справедливость, а нашедшего смерть… В день, когда Сфера, наследие богов, раскрылась по его желанию, явив потрясенному, залитому кровью Цолану Скрижаль Пророчеств, пятую из Святых Книг…

С той поры минуло много лет, и многому он научился: сперва — отклонять невесомые клочья дыма, играть туманом; потом — подбрасывать песчинки, двигать легкие палочки фасита; а после — останавливать в полете стрелы, сшибать их на землю мысленным усилием. И, наконец, он смог приподнять больший груз — камень размером с кулак, светильник из бронзы, ловчего пса, пушистую ламу… Способность эта была ограниченной; он быстро уставал, манипулируя с громоздкими предметами — вероятно, не потому, что были они тяжелы и неподъемны для ментальной силы, а от того лишь, что казались они тяжелыми. Он был уверен, что не сможет сдвинуть гору — и гора не покорялась ему; он твердо знал, что приподнимет человека — к примеру, самого себя — и удержит в воздухе пять или шесть вздохов — и это выходило, хоть затем он весь покрывался липким потом. Увы, он не был птицей! Скорее, летучей рыбой, что скользит над водами и с неизбежностью погружается в них, завершив свой краткий полет.

К счастью, воды и берег Байхола находились близко, и это сулило спасение. В какой-то момент — представляя, как воздух делается плотным и начинает поддерживать их тела — Дженнак понял, что не сумеет достаточно его сгустить, что сил у него на троих не хватит, а значит, врежутся они в сосны или в скалы на слишком большой скорости; может, и останутся живы, но живого места на них не найдешь. И потому, стиснув зубы и чувствуя, как выступает испарина на висках, он продолжал давить невидимый ментальный пресс, ту плотную подушку, что замедляла их падение. Они летели не только вниз, но и к западу, со скоростью ветра, который еще так недавно гнал «Серентин» над облаками; и каждое выигранное мгновение приближало их к байхольским волнам.

Вершины последних сосен мелькнули в тридцати локтях от Дженнака и фигуры в темной одежде, парившей чуть ниже и сбоку, точно ворон, следующий за своим вожаком. Затем назад ушел прибрежный откос, подпертый невысокими скалами, узкий пляж, засыпанный галькой, обросшие водорослями плоские камни, между которых журчала вода; Байхол дунул в лицо влажным прохладным ветром, подставил свои огромные ладони, готовясь принять странников, павших с небес.