— Я как поступил, — прогудел бас, — вдоль всех выездов из Загорска, — он сделал движение рукой, — баннеры поставил: “Элизиум. Памятники от производителя”!..

— А правильно было бы: “Элизиум. Памятники от охуевшего перекупщика”! — произнёс Никита. — Да, Валер?!

Повисла пауза. Широкая спина с прилипшим к ней дубовым листочком пошевелилась. Скрипнул стул под развернувшимся грузным торсом. На нас весело и недобро глядел мужик возрастом за сорок, с красивыми, но анекдотично крупными чертами лица: холёный, округлостью чуть ли не с горбушку батона, подбородок, губастый рот, тяжёлый, но при этом пропорциональный нос, большие, с обрюзгшими веками глаза. Он сидел к нам вполоборота, но я сразу отметил, что правое его колено, прикрытое полой халата, заканчивается пустотой, — Гапон.

Крепкий Валера усмехнулся Никитиным словам, а пожилой его сосед с чудаковатым хохолком сложил тонкие бескровные губы в кислую улыбку:

— Позже появиться не мог, да?

Плешивый сначала подхихикнул Никите, но в процессе предпочёл закашляться.

Вторая половина стола отреагировала более сдержанно. Двое, что расположились подальше, улыбнулись — то ли появлению Никиты, то ли его задиристым словам. Один приподнял рюмку в знак приветствия. С виду они годились в ровесники Никите. А вот сидящие ближе к выходу два парня были постарше меня лет на пять — восемь, и они определённо не понимали, как им реагировать на “охуевшего перекупщика”.

Гапон выдержал паузу и гулко захохотал. Молодые подхалимы выдохнули, засмеялись.

— Ники-и-ита! — сладко прогудел Гапон, протягивая руку. — Здра-а-асьте — из пизды на лыжах!.. Х-ха-га! Братан, повеселил! Ну, присаживайся, заждались… — щедро выбросил вперёд руку с растопыренной пятернёй.

Никита то ли сделал вид, что не заметил протянутой руки, то ли взаправду прозевал её, прошёл мимо. Неловкой ситуации однако ж не возникло. Гапон просто хлопнул уходящего Никиту по спине. Выглядело это движение очень естественно, будто Гапон и не собирался ручкаться, а именно так и хотел: проводить Никиту приятельским шлепком.

Никита на это бросил:

— Отъебись!

Гапон заколыхался от смеха, но по вздрогнувшему лицу его я понял, что невнимание и откровенная грубость Никиты его задели.

Отыграться он решил на мне:

— А тебя как звать? — спросил и, не дав даже секунды на ответ, сказал: — Мальчик жестами объяснил, что его зовут Хуан!

Левая сторона стола поддержала шутку нестройным блеянием. Я равнодушно представился:

— Владимир, — и залепил по повисшей в воздухе лопатистой ладони рукопожатием, получившимся звонким, как пощёчина. Стиснул пожёстче, продолжая идти за Никитой. Гапон потерял равновесие и чуть не полетел со стула, но успел ухватиться за стол. Выхватив помятые пальцы, воскликнул:

— Потише, дружок, чуть не уронил меня! — В груди его снова заклокотало показное веселье, но глаза сделались осторожными и злыми. — Здоровый хлопец, весь в тебя, Никита!.. Сын?

— Брат младший, — удостоил его ответом Никита. Он поприветствовал остальных, обнялся с быковатым Валерой и занял стул ровно напротив Гапона.

Я наскоро познакомился со всей компанией. Желчный мужик с хохолком был Андрей Викторович Мултановский, директор похоронного комбината, а рядом с ним его подчинённый — Женя Пенушкин, заведующий кладбищем. Напротив сидели Дима Шелконогов из “Мемориал-авто” и Сергей Чернаков из “Гробуса” (не помню, когда он сунул мне свою визитку с нелепым логотипом в виде шарообразного гроба).

Шелконогов был сухощав и мускулист. Перебитый носовой хрящ, напоминающий сустав нездорового пальца, делал его похожим на сердитого боксёра, увесистые предплечья покрывал густо-чёрный мушиный волос, а вот крепкие бицепсы при этом были ощипанно голы.

Рыхлый, со следами былого фитнеса, Чернаков хоть и симпатизировал Никите, явно не случайно занял место, одинаково удалённое от Гапона и директора комбината Мултановского, словно удерживал некий профессиональный нейтралитет. Я подумал ещё, что с такой рожей, как у него, можно легко играть в кино предателей или бабников.

А вот те, кто расположились поближе к Гапону, оказались чиновниками из свиты Кудашева, начальника УВБ. У Алининого коллеги Румянцева было бледное туловище, изнеженное личико, на котором выделялся девичий нос — маленький и точёный, точно после пластической операции. Руки бровастого Шайхуллина покрывали татуировки с кельтскими узорами, а длинные волосы были собраны в хвост. Для государственного служащего вид у него был излишне неформальный.

Гапон, только мы уселись, принялся заново укреплять свои позиции, пошатнувшиеся с появлением Никиты. Объявил:

— Тост, мужики! Пусть всем будет хорошо! А плохо тем, кто не хочет, чтобы всем было хорошо!..

Тост не объединил, а разделил стол. Шайхуллин, Румянцев и Пенушкин поневоле потянулись своими рюмками к гапоновской. Дотянулся и Чернаков, а вот Шелконогов сначала чокнулся с Никитой, Валерой и мной. Мултановский позвенел на нашей половине, а после привстал и со вздохом потянулся к Гапону.

— Отлично пошла, — отдуваясь, сказал Пенушкин. Встрепенулся и, приподняв конопатую руку, поскрёб бочок.

— Ты чё там потерял, Жень? — издевательски спросил Гапон. — Анекдот вспомнился. Склеротик сунул руку под мышку: “Так, волосики на месте, а где ж писюлёк?!” — и загоготал первым, грохнув кулаками об стол.

Расхохотались Чернаков и Шелконогов. Молодецки за-ржал Валерка. Словно нехотя, фыркая, к ним присоединился Никита. Одним шумно сопящим носом смеялся сдержанный Мултановский. Шайхуллин заливался каким-то тирольским йодлем, а Румянцев просто трясся, прикрыв рот ладошкой, как беззубая женщина.

Гапону определённо нельзя было отказать в актёрском таланте. Не радовался только Пенушкин, ошарашенно скалился половиной рта, обиженно моргал рыжими ресницами, и лысина у него помаленьку наливалась краснотой. Физиономия Гапона снова приняла то нагловатое самоуверенное выражение, с которым он восседал при нашем появлении. Он чувствовал, что отыграл прежние позиции и снова в центре внимания.

Никита наклонился ко мне:

— Пойдём попаримся… — и встал.

Я понял, что Никита досадует на свой смех и не желает быть невольным соучастником балагана, устроенного Гапоном.

В душевой брат выругался:

— Клоун, блять! Как же бесит, тварь! Ничё, щас вырулим…

Я не совсем понимал, куда собрался рулить ситуацию Никита, и предпочёл думать о насущном. Отрегулировал душ так, что тугие тёплые струи приятно щекотали кожу. В никелированном держателе была закреплена бутылочка с жидким мылом, пахнущим каким-то ненавязчивым фруктом. Шампуня я не увидел и подумал, что не будет беды, если этим же мылом я вымою и голову, тем более что отросшие за последний месяц волосы я обнулил накануне в парикмахерской.

Парная находилась сразу за душевыми кабинками. Внутрь вела стеклянная с тонировкой дверь. Неяркие светильники были прикрыты абажурами из тонких реек, а печку-каменку огораживали деревянные перильца. На полу стояла бадейка с водой и ковшиком.

Я, едва зашёл, понял, что долго в таком пекле не продержусь. Никита уверенно полез на верхнюю полку, я примостился внизу, подстелив на раскалённую скамью полотенце. От пустынного неповоротливого жара тлели уши. Пришлось снять и очки — металлические дужки немилосердно обжигали виски.

Никита о чём-то напряжённо думал, зажав в зубах нательный крест. В тусклом свете его торс приобрёл литой бронзовый оттенок. Я уже собирался сказать, что, пожалуй, пойду, как в парную плеснуло спасительной прохладой.

На пороге стоял Гапон, слегка покачивался на кривоватой ноге, упёршись для равновесия рукой в дверную раму.

— Чуть не пизданулся там на кафеле!.. — произнёс развязно.

Гапон был высок, увесист и космат. Я посмотрел на его большую ступню с узловатыми пальцами, нездоровые ногти, напоминающие подсохшие пятна клея.

Взглядом он наметил место, потом оттолкнулся от двери и в два замедленных, жутковатых прыжка добрался до полки. При этом у него дважды вздёрнулась культя и подпрыгнул сморщенный член с обвисшей, багрового цвета мошонкой.

— О, два брата-акробата! Слышь, Никит, а у твоего братана елдак-то будь здоров! С таким только на фашиста ходить! — захохотал. Громкий голос в горячем пространстве потерял сочные обертона, сделался рассохшимся и глухим. Гапон собрал в горсти своё дряблое хозяйство и пропел: — Жду я Маню возле фермы, очень нравлюсь Мане я! Подарю ей много спермы!.. И чуть-чуть внимания!..

Похихикали зашедшие вслед за Гапоном Румянцев и Шайхуллин. На них были одинаковые войлочные шапки, делающие их похожими на прелюбодействующих друг с другом пастушков.

— Шевелите костылями, хлопцы! — прикрикнул Гапон. — Дверь закрывайте! — зачерпнул ковшиком из бадьи, плеснул на зашипевшие камни. — Напустили холоду!..

Я старался не пялиться на его культю, однако ж не выдержал. Кожа её, утрамбованная, заправленная внутрь, запунцовела от жары, а в лунке поблёскивала тошнотворно похожая на сукровицу набежавшая капля пота.

— Ты куда, Никит? — разочарованно потянул Гапон. — Уже, что ль?

Я, пользуясь моментом, вышел вслед за братом. Пока я остужал разгорячённое тело под душем, появился экипированный веником Валера — тяжёлый, весь из оплывшего мяса, с татуированной синей мутью на плече, и принялся что-то выговаривать Никите.