Я прикрутил кран и в наступившей тишине услышал окончание негромкой фразы, произнесённой с какой-то безжалостной добротой:
— …по-моему, всё. Мултанчик конкретно скис. Может, ну его, Никит?
— Нет, — брат упрямо помотал головой. — Не гоношись, щас всё отыграем…
Валера почесал затылок и, похлёстывая себя веником, ушёл париться. Никита быстро ополоснулся холодной водой — до меня долетели ледяные, колючие брызги. Подмигнул и спросил, как у меня настроение. На хрящеватых мочках его повисли, переливаясь, две одинаковых капли, похожие на бриллиантовые серёжки. Я ответил, что отлично.
Вразвалочку прошлёпал кривоносый Шелконогов — жилистый, поджарый. Встал под душ. Издали мне показалось, что по его предплечьям и животу заструилась грязь, но через секунду я понял, что это просто шевелится от воды космато-чёрная шерсть. Никита перекинулся с ним парой слов и удалился в трапезную.
Я же решил поискать туалет, нашёл и столкнулся там нос к носу с Мултановским, который выходил из тесной кабинки. Банный халат его распахнулся на груди, и наружу торчал седой клок, карикатурно напоминающий суворовский хохолок на голове. После Мултановского скверно пахло, и освежитель, распыляющий дух синтетического яблока, не заглушал вонь, а только оттенял её.
Я собирался вернуться за стол, но на глаза мне попалась ещё одна стеклянная дверь. За ней оказалось что-то вроде сауны, но совсем другого толка — там клубился пар и было, скорее, тепло и влажно, чем жарко. На пояснительной листовке, приклеенной снаружи на дверное стекло, сообщалось, что “Хаммам, или турецкая баня, издавна славится…”.
Дальше я не читал, просто зашёл. Присел на мокрую полку, облицованную мелкой разноцветной плиткой. Медленный, щекочущий пот заструился по спине, груди, лицу. И такие же неспешные мысли потекли в моей размякшей голове. Я думал, что всё идёт хорошо, жизнь моя день ото дня налаживается, есть работа и деньги. Старший брат пользуется уважением и относится ко мне лучше, чем я того заслуживаю…
Я глянул через стекло на электронные часы, мигающие красными цифрами. Оказывается, пролетели десять минут. Я подумал, что в следующий заход опять приду сюда, а не в парную.
Все, кроме жаропрочного Валеры, собрались за столом. Мултановский втолковывал позёвывающему Румянцеву:
— Не труповозка, как вы выразились, а служба эвакуации умерших. И мы как раз не против, если данную услугу гражданскому населению оказывают коммерческие структуры. За примерами далеко ходить не надо, — он кивнул на захмелевшего Шелконогова. — Мы замечательно сотрудничаем с нашими коллегами из “Мемориал-авто”, и никаких проблем с конкуренцией нет…
А Шелконогов обращался к обоим сразу — Мултановскому и Румянцеву:
— Я с чего начинал в девяносто седьмом… На собственные средства приобрел “буханочку” и бусик ПАЗ в качестве катафалка…
– “Буханочку”? — переспросил Румянцев. — Сленг такой? Типа возим не покойников, а хлеб?
— Ну нет же! — Шелконогов вытаращился на Румянцева. — “Уазик-452”! Их ещё в народе “таблетками” называют!..
— Димон, — Гапон расплылся в презрительной улыбке. — Это ж старьё, вчерашний день!..
— Старьё, бля?! — оскорбился за “буханочку” Шелконогов. — А то, что там полный привод и проходимость?! Я из таких ебеней покойников вывозил! В ноябре по раздолбанному тракторами полю!..
Я, помня наставления Никиты, молчал и хмуро позыркивал из-под бровей.
— Володь! — неожиданно обратился ко мне Гапон. — Не в службу, а в дружбу, мотнись к чурбанчику, попроси, чтоб принесли ещё сырную тарелочку, солёную, два рыбных ассорти и два мясных…
— О! И вискарика ещё не помешало бы! — бойко подключился Чернаков. — “Блэк Лэйбл”! — Но заметил, какую мину при этом скорчил Мултановский: — Что такое, Андрей Викторович? Всего одну-то раздавили!
— Положим, не одну, а две, — желчно уточнил Мултановский. — Но кто ж вам считает?
Подразумевалось, что весь банкет за его счёт, и он заранее досадовал на непомерные расходы.
— Всё в порядке, Серёг, — сказал Чернакову Никита. — Бери чё хочешь, по-любому чек раскидаем на всех.
Мултановский с нескрываемой благодарностью посмотрел на Никиту.
Брат наклонился к моему уху:
— Ты не обязан для кого-то ходить, спрашивать, понял?..
А Гапон словно бы позабыл о просьбе. Травил очередной анекдот:
— Пьяный заходит в автобус: “А погодка-то заебись!” — пассажиры молчат. Он: “Солнышко-то как светит!” — все молчат. Пьяный: “Ну, раз никого нет, тогда поссу!”
Одиноко похихикал услужливый Шайхуллин и отправился за новой порцией еды и алкоголя.
— Если мы сравним с ситуацией по Москве, — напряжённо произнёс Мултановский, — то там на пушечный выстрел не подпускают к кладбищам частников. Они имеют право только на определённые, спорные виды услуг или торговлю сопутствующим материалом…
— Ну, там своя история, — повёл плечиком Румянцев.
Гапон для увесистости сердито рявкнул:
— Ты, Андрей Викторович, просто вцепился в свой МУП, как вошь за кожух! Времена изменились!..
— Закон, — продолжил вкрадчивый Румянцев, — предусматривает компромиссные формы управления. Кладбищенским оператором может быть как муниципальное учреждение, так и предприятие любой другой организационно-правовой формы. Для развития похоронного рынка нам представляется перспективным разделить комплекс ритуальных услуг. Хотя бы в качестве эксперимента передать часть — подчёркиваю, часть — административных функций…
— Однажды скрестили кибернетику и математику, — вмешался Никита. — Получилась кибенематика!
Трескуче засмеялся Шелконогов. Гапон недовольно зыркнул на Никиту:
— Братан, вот сейчас мешаешь…
Вернувшийся из парной Валера вроде как дружески обрушил увесистые руки-клешни на вялые плечи сразу просевшего под их тяжестью Румянцева.
А Никита передразнил Гапона:
— Из-за печки выполз гусь: “Не мешайте, я ебусь!”
Румянцев сбился с мысли и замолчал. В этот момент вкатился официант, толкая перед собой дребезжащий сервировочный столик. Выгрузил бутылки.
Чернаков, получив свой виски, осведомился:
— Валерк, тебе налить? Не?.. Аркадий? — обратился к Гапону. — Плеснуть?
— Передай, сам налью, — вальяжно ответил Гапон.
Никита сказал нарочито громко:
— Ты, Аркаш, прям дед из частушки… В Эрмитаже как-то дед делал сам себе минет! Возле каждого холста сам себя имел в уста!
Взвыл, словно его ошпарили, Чернаков; Шелконогов прыснул на стол недавним содержимым рюмки. Загоготал, мотая головой, Валерка. Даже хмурый Мултановский позволил себе какие-то скрипучие сардонические звуки, напоминающие смех. Похрюкивал, утирая рыжие слёзы, веснушчатый Пенушкин. Я не сразу понял, что сам хохочу. По части зубоскальства Никита явно не уступал Гапону. Тот побагровел, но быстро совладал с гневом, глотнул воздуху и натужно заухал.
Еле слышные серебристые нотки, звенящие где-то на периферии слуха, вдруг оформились в знакомую мелодию рингтона — надрывался мой мобильник, оставленный в раздевалке.
С бабушкой и отцом я поговорил нынешним утром. Мать звонила пару дней назад. Отмирающий друг детства Толик отметился на позапрошлой неделе.
В телефоне оказались два пропущенных вызова и смс. Я открыл сообщение и заулыбался. Писал Костя Дронов: “превеД бригАДир! чё не отвечаешь? ЙХ дрочишь? Сидим с Цыбой бухаем, тебя вспоминаем”.
Чудно́ — с момента моего возвращения в Рыбнинск не прошло и месяца, но прежняя служивая жизнь поблёкла, пожелтела и запылилась, как сданная в архив газета. В нахлынувшей суете я начал забывать людей, с которыми прожил бок о бок два года.
Написал в ответ: “Здорово, камрады! Круто вам! А я в Загорске у брата. Временно руковожу мастерской по изготовлению памятников. Обнимаю, БриГАДир”.
Не знаю почему, но мне казалось, что информация про памятники выглядит солидно. На всякий случай послал смс Давидко: “Макс, как дела? Привет тебе от Дрона и Цыбы. Бригадир”.
В этот момент в трапезной грянул хохот, а потом резко, нехорошо оборвался. Я опустил телефон в карман бомбера и поспешил обратно.
Пока я отсутствовал, за столом произошли какие-то необратимые события.
— Никит, ты шути-шути, да не зашучивайся, — Гапон грозным прищуром целился в Никиту. — Жизнь — она странная. Когда надо, самого борзого на четыре кости поставит…
— А кое-кого на три кости… — в тон отвечал Никита.
— Вот был когда-то Кирза, — Гапон осклабился, — и нет Кирзы…
Валера что-то старательно насвистывал. Песни я не узнал, но Никита неожиданно улыбнулся мотиву и глумливо напел строчку:
— Домой я как пуля ворвался, и стал я жену целовать!.. Я телом её наслаждался, протез положил под кровать…
— Ты как, бля, со мной говоришь?! — взревел вдруг Гапон. Хлёсткой рукой сбил со стола рюмку, так что она отлетела к стене и разлетелась вдребезги. — Я боевой офицер!
— Ты прапор тыловой! — негромко, но очень прочувствованно сказал Никита. — Сидел в Чечне в окопе, с огромным хуем в жопе!.. Туда же приколи свой купленный орден “Замужества” и медаль “Мать-героиня”…
— Так, мужики, успокоились, — пьяненько залопотал Чернаков. — Что за разговор такой…
С трусливыми собачьими улыбками на лицах переглядывались чиновники. Румянцев предпринимал робкие попытки привстать, но стоящий сзади Валера мягко усаживал его обратно.
