Когда Милада пришла в себя, левый глаз ее почти не открывался, костяшки кулаков были сбиты в кровь, а Оксанка, всхлипывая, оттаскивала ее от последнего скорчившегося на асфальте противника.

После чего к подругам стали проявлять подчеркнутое уважение и свои, и те, кто учился в соседней школе. А Милада наконец почувствовала себя полноценным человеком.

— Короче, бабуле и правда вроде как годков за сотню. Мне и самой в это не верится, — продолжила Оксанка. — Но видишь ли какое дело… Мне двадцать три года, и ни разу моя мать мне не солгала.

Миладе пришлось молча согласиться, потому что она действительно знала Танечку — так мать Оксанки просила к ней обращаться — как патологически неспособного к вранью человека. Это, по идее, нужно было считать достоинством. Но Милада, сама любившая иногда приврать для красного словца, — не видела в небольшой необходимой лжи ничего плохого и считала абсолютную честность крайне неудобной человеческой чертой.

— Э-э-э-э… Ну ладно. Давай съездим. А зачем, кстати?

— Ну я точно не знаю, мама не сказала… На экзамен какой-то вроде…

— Ммм… А Танечка последнее время как себя чувствует? Ни на что не жалуется? А прапрапрабабушка? На старости лет в школу поиграть захотелось?

— Слушай, Милад, мне вот, реально, ни хрена не смешно, — нервно проговорила Оксанка. — Я матери всегда доверяла. А она так и сказала: доченька, мол, надо поехать на экзамен, к Рябинушке на проверку. И лицо у нее при этом было…

— К кому? — не поняла Милада.

— К Рябинушке… — неуверенно повторила подружка. — Ну… Прапрапрабабушка на это имя отзывается…

— М-да… — протянула Милада. — Это, похоже, у вас семейное… Рябинушка, Танечка…

— Слышь, подруга! — разозлилась Оксанка. — Тебе все хиханьки да хаханьки, а я знаешь как нервничаю?

— Ладно, расслабься. Хоть это звучит как полный бред, но съездим, конечно. Вместе. Я тебя на твоем загадочном экзамене, конечно, поддержу, но списывать, как обычно, не дам.

— Когда я у тебя списывала-то, двоечница? — с облегчением рассмеялась Оксанка. — Хорошо, спасибо. А то мне что-то не по себе. Одной как-то даже жутко ехать.

Милада увидела, как Подсос, вновь выглянув из-за ширмы, сделал страшное лицо и тыкает пальцем в часы.

— Ладно, Ксюх, мне сейчас некогда. В пятницу созвонимся.

— Хорошо. Я тебе наберу. Чао.

Оксанка отключилась, а Милада еще посидела пару минут, пытаясь представить, как подруга будет проходить неведомый экзамен у двухсотлетней бабушки в Подмосковье. Потом зазвонил телефон, она сняла трубку и снова с головой ушла в работу.

Однако весь остаток дня Милада то и дело возвращалась мыслями к утреннему разговору с подругой, ломая голову, какой экзамен могла придумать для правнучки древняя родственница. В голову при этом стала лезть какая-то сатанинская чертовщина. Тайные обряды, простоволосые женщины в длинных рубахах, стоящие на коленях, бормочущие заклинания, и прочая мистика. В итоге Милада пришла к выводу, что намечается непонятное, но, пожалуй, забавное приключение. Неопасное, это точно. Вряд ли Танечка послала бы Оксанку туда, если бы ожидала от престарелой бабули какой-нибудь пакости.

В пять позвонил Серега, уже освободившийся, и они договорились встретиться у метро, потому что Милада решила навестить маму, а он любезно согласился ее подвезти.

Когда они ехали по вечно загруженной МКАД к Киевскому шоссе, Милада задала ему вопрос, над которым думала вторую половину дня:

— Серега, а ты веришь в колдовство? В потустороннее что-нибудь?

— Верю.

Милада не ожидала от него такого быстрого, и тем более, положительного ответа. Сергей всегда представлялся ей прагматиком, человеком, современным во всем.

— А почему?

— Я думаю, человек не верит во что-то, пока не столкнется сам. Хотя и здесь действует извечное психологическое неприятие невозможного. Я не могу сказать «это невозможно», столкнувшись с тем, что я не могу объяснить с точки зрения человека двадцать первого века. А я сталкивался.

— Не умничай, а?

Некоторое время Сергей молчал, глядя на дорогу. Милада терпеливо дала ему собраться с мыслями.

— Я тебе никогда не рассказывал, — наконец заговорил он, — но я родился и рос в деревне, класса до четвертого, пока родители не получили квартиру во Внукове. Когда был маленьким, у нас в деревне было много живности. Бабушка держала кур, гусей, кроликов, поросенка, корову и даже лошадь.

— Ого, — удивилась Милада, — Да ты у нас просто какой-то кулацкий сын. Кулачок.

— Да, — усмехнулся Сергей, — хозяйство было богатое. И это приносило мне, маленькому, одни несчастья. — Он улыбнулся воспоминаниям. — Все пацаны вечно торчали или на речке, или с удочкой на бочаге…

— На чем?

— Бочаг — это такой искусственно созданный пруд. Выкопанный. Рядом с каждой улицей в деревне была цепочка таких прудиков. Очень удобно. Вода в них была чистая, хоть и не питьевая. Так… С бочагами — всё?

— Да, да, — засмеялась Милада. — Рассказывай дальше.

— Так вот, я остановился на беззастенчиво используемом детском труде. Что мне вменялось в обязанности? Чистить клетки кроликам и класть им свежую траву. Это раз. Кроликов, кстати, я не очень любил, особенно когда один зверски больно укусил меня за палец. Так что друзей у меня среди них не было.

Милада взглянула на него, но Серега был совершенно серьезен.

— Кролики — это раз. Потом, я должен был смешивать еду для поросенка. Знатный был свинтус, Лёнькой звали. С ним мы были приятелями. Как меня видел, сразу хрюкает, бежит, об ноги трется, как собака. И тут же на бок плюхается — почеши, мол.

— А где тут колдовство? — не удержалась Милада.

— Не спеши, — наставительно прервал ее Серега, — мне необходимо сперва наладить контакт со своим прошлым. Так вот, продолжаю. Еще у нас была лошадь, Сонька. Вечно спящее животное. — Он усмехнулся. — Я, когда подрос, решил, что у нее было какое-то психическое заболевание. Тихая шизофрения, что ли. В общем, она была очень добрая и вялая. Моей обязанностью было расчесывать ей гриву и хвост. Волос у нее был длинный и грязно-белого цвета. — Он с улыбкой посмотрел на Миладу. — Первая блондинка в моей жизни.

Она отмахнулась от него и попросила:

— Давай уже про колдовство. Когда оно началось?

Сергей снова усмехнулся. Милада отметила про себя, что ей нравится, как он усмехается.

— А вот тогда и началось, в самый первый день, когда я Соньку расчесал. Да и не то чтобы это прям колдовство… Короче, не понравилось это дворовому.

— Кому? — не поняла Милада.

Серега заговорил голосом Михаила Светина, маленького штатного мага из фильма «Чародеи»:

— Ну… Про домовых… Водяных… Вагонных… Слышали?

— Да, — улыбнулась Милада.

— Ну а это дворовый. Насколько я знаю, домашних духов в славянском деревенском хозяйстве несколько. Домовой, его все знают, охраняет избу. Половой — хранитель подпола и всякой там заначенной снеди и припасов. А дворовый — завхоз, соответственно, по двору. Двору, хлеву и прочим хозпостройкам. Так вот нашему дворовому не понравилось, как я Соньку причесал. И представляешь, пришел я утром в конюшню — а у Соньки грива и хвост в косички заплетены. Штук сто! А на них — бантики из обрывков ветоши.

— Тоже мне колдовство. Тебе годков-то сколь тогда было? Бабушка, видать, любила пошутить.

— Да уж, любила. Только знаешь, Миладка, с той ночи Сонька до самой смерти заплетенная ходила. Я ее каждый день расчесывал, а она каждое утро — с косичками. Интересно мне стало. Я и вправду подумал, что родственнички развлекаются. Начал экспериментировать. И караулил, и дверь запирал, и у лошади чуть ли не в кормушке ночевал. Но так никогда момента этого действа и не заметил. Обязательно засыпал, хоть на пять минут, а вырубался. Я даже гриву по прядям веревкой связывал, а веревку к своему запястью приматывал. Но ничего так и не почувствовал ни разу. А наутро всегда косички. С бантиками. И так несколько лет.

— А ты кому-нибудь рассказывал? — поинтересовалась Милада. — Я бы точно в себе не удержала, проговорилась!

— Конечно, рассказывал. Бабушке рассказывал, маме. Отец, я помню, на меня тогда как-то странно посмотрел, аккурат на следующий день после первого «заплетания». И я понял, что он знает. Ну… Или, по крайней мере, догадывается. Но отец был молчун, я с ним не больно-то откровенничал. Мама, в свою очередь, учила во всем слушаться бабушку. Бабушка же говорила, что испокон веку в нашем доме, который, кстати, еще до Гражданской войны прадед поставил, хозяева жили. Что их чтить надо, и перечить нельзя, а то осерчают. А ежели разобидятся — скотину со свету сживут. Заморят. А то и пакостить начнут, по хозяйству мешать. Тогда совсем беда. Так что я выкинул все это из головы и привык.

— Ты сказал «хозяева»?

— Ну, духи домашние не любят, когда их называют придуманными людскими прозвищами, — пояснил Сергей, в задумчивости глядя на бесконечную дугу МКАД. — «Домовой», «половой»… В старых домах принято говорить не «домовой», а «хозяин», «дедушка». Или же просто — «сам»! Это их устраивает. И еще бабушка у печки всегда блюдечко с молоком ставила для хозяина. Рядом с блюдцем нашего Барсика, самого типичнейшего Барсика на свете. И знаешь, что интересно? Этот непутевый кот, вечно ищущий, чего бы пожрать, никогда не посягал на это молоко. А скотина он был прожорливая — жуть!

Милада помолчала.

— А интересно, — решилась она наконец, — можно как-то выяснить, живет домовой в доме или нет?

— Что, запугал я тебя? — рассмеялся Сергей.

— Нет, конечно, — поспешно ответила Милада. Не признаваться же сразу, что она почувствовала себя неуютно. Она-то ему поверила. Сразу. — Просто интересно.

— Не знаю, как у других, но в моей семье говорили, что можно проверить медными монетами. Подоплеку, признаться, не знаю, но вроде бы в укромном месте кладут пять монеток. Три — решками кверху, две — орлами. Если за три дня монеты будут перевернуты в одном порядке — значит, хозяин в доме. Хозяин беспорядка не любит. За человеком уборку в квартире он, конечно, делать не станет, скорее наоборот. Но монеты обязательно перевернет, для порядка. В современных квартирах домовых практически нет, если только жильцы не перевозили с собой.

— Слушай, точно! — обрадованно спохватилась Милада. — Мы когда из совхоза от бабушки на квартиру переезжали, мама клала тапок за плиту и говорила что-то типа: «молодой домовой — идем со мной, старый — отпусти».

— Во-во, — кивнул Серега. — Упрощенный вариант.

— А потом на новой квартире тот тапок тридцать три дня за плитой лежал.

— Хозяин новое жилье обустраивал. Слушай, — Серега посмотрел на неё, — а что это ты о потустороннем заговорила?

Милада помолчала.

— Пока не могу сказать… Не обижайся, пожалуйста. Просто я сегодня вообще о всякой чертовщине целый день думаю.

Конец ознакомительного фрагмента