— Баба ж… — пробормотал Генрих, самый молодой в отряде. — Лучше уж мы, чем этот… Урод…

Из шатра князя раздался приглушенный кляпом визг. Старшина заметил, что несколько человек переглянулись. И во взглядах этих наемных вояк, уже давно привычных к насилию, неожиданно промелькнула жалость.

— Вы как хотите, господин старшина, — явно сдерживая возмущение, вдруг громко сказал Генрих, — а только я в таком больше участвовать не собираюсь! Не для того нанимался!

— Тихо ты! — Бамбер настороженно оглянулся на шатры, не слышал ли кто. Потом придвинулся ближе, обвел всех тяжелым внимательным взглядом и негромко, но веско заговорил: — Вы языки-то попридержите, безголовые! Князь на деньги не скуп, да на расправу скор! Оглянуться не успеете, как на суку будете болтаться! Риттеры и оруженосцы не слабаки. Не факт, что справимся! Или сам мечом надвое распластает! Кто его в бою видал — тот знает!

— Это точно, братцы! — нервно поддержал один из солдат. — Видел я, как он мечом нагрудник литой, как солому, разрубал!

— Диаволу, не иначе, служим, братья! — перекрестился второй. — Я тут как-то увидел поутру, как он шлем надевал. Лицо на мгновение возьми да и приоткройся! Так вот и видел я, братцы. Бороды нет, а кожа — как земля, темная! Вот те крест! Черный, как диавол! И глаза горят!

Алебардисты зашумели.

— Пошел брехать! — одернул его Бамбер. — С пива померещилось! У князя какая-то болезнь кожная, вот морда и потемнела! Хватит шум поднимать! Диаволы ему мерещатся… Поговори мне тут!

— А диавол он! Как есть, братцы! — сбивчиво громким шепотом снова заговорил Генрих. — Хоть в деревнях игзорьсизмы и сотворяет! Вот кто-нибудь видел хоть раз, чтобы он воду пил?

У костра наступила тишина. Солдаты уставились друг на друга, мучительно вспоминая, открыв от усердия рты.

— От то-то! — значительно прошептал Генрих, вращая глазами, довольный произведенным эффектом. — У него при седле и фляги-то нет! Мы, как костры запалим — завсегда снег топим, потому как речка эта вся во льду. А ему?

— Цельными днями ни лат, ни шлема не снимает! — добавил кто-то. — Небось взопрел весь давно и льдом покрылся, холод-то какой… А с виду — хоть бы хны!

— И здоров, что твой великан…

Шепот, прокатившийся по рядам, вдруг дохнул страхом, затих, как обрезанный.

Бамбер увидел лица солдат, выпученные, блестевшие в свете костра глаза. Вздохнул и обернулся через плечо, поднял взгляд, уже подозревая, в чем причина.

Князь высился за его спиной, как черная гора. Старшина знал, что их хозяин — настоящий исполин, выше любого из воинов, что восхищало его как профессионального солдата. Но сейчас, глядя на него снизу вверх, Бамбер испытал неожиданный страх из-за его роста и силы. И непосредственной близости.

Князь, как обычно, был облачен в полный доспех. Глаза в прорези забрала блестели, как показалось Бамберу, оранжевыми всполохами. Молча постояв некоторое время, хозяин заговорил. Голос его из-под шлема звучал гулко и раскатисто:

— Я то и дело слышу, что моя скромная персона, так же как персона моего слуги, весьма заботит твоих солдат, Бамбер.

Старшина вздрогнул. Князь никогда не обращался к нему по имени. Вообще никак не обращался. Бамбер был уверен, что тот вообще не знает, как его зовут. Старшина был не робкого десятка, но присутствие князя у бивака навевало на него безотчетный ужас. Решив, что он все же несет ответственность за своих людей, Бамбер поднялся и, повернувшись к князю, поклонился.

— Господин, — выпрямившись и пытаясь побороть страх, заговорил он. — Мы, разумеется, не вправе осуждать ваши действия. Но людям не по душе то, что ваш слуга творит со всеми встреченными женщинами. Так ли они все ведьмы, как вы говорите? По нам — так просто бабы. — Бамбер не понимал, что его толкает на дерзости, и в глубине души поднимался липкий страх перед наказанием. Но он не мог остановиться: — И эти крики, господин… Мы не инквизиторы, да и те сначала судят, а уж после жгут. Мы солдаты, а не мясни..

— Молчать, смерд! — прошипел голос из-под забрала. Глаза в прорезях шлема снова словно полыхнули оранжевым. Рука в латной перчатке легла на рукоять огромного цвайхендера [Цвайхендер (нем. Zweihander), двуручный меч, — большой двуручный меч, имевший специфическую двойную гарду, в которой малая гарда, называвшаяся «кабаньи клыки», отделяла незаточенную часть клинка (рикассо) от заточеной. Носился за спиной или просто на плече.], который князь носил у пояса, как какой-нибудь палаш.

Старшина понял, что пропал. Но тут же услышал, как за его спиной вскочили алебардисты. Звякнули, по меньшей мере, дюжина клинков, выхваченных из ножен. Бамбер про себя поразился тому, как дружно солдаты поспешили ему на помощь, несмотря на его вечное бурчание и придирки. И несмотря на страх перед тем, кого они считали дьявольским отродьем.

Князь помедлил, потом отпустил рукоять меча. Тяжелая гарда лязгнула об оковку ножен. Затаивший дыхание Бамбер медленно выдохнул.

— Завтра, — обрывисто, словно вбивая каждым словом гвоздь, проговорил князь, — по моим расчетам, мы достигнем цели. Вы нужны мне для последнего боя. Потом я расплачусь с каждым из вас звонкой монетой — и можете идти на все четыре стороны! Но до тех пор я не желаю слышать ни слова за моей спиной, если дорожите головами!

Солдаты замерли, не решаясь приблизиться. Первый порыв прошел, и к ним вернулся страх. Бамбер чувствовал этот страх своей спиной.

— Далее! — Плюмаж на шлеме князя качнулся, когда тот оглядел людей. — Со вчерашнего дня я требовал на каждой стоянке замораживать оружие и держать его ледяным весь следующий день! Это было оговорено, и за это была назначена отдельная плата! Для вас что, мои приказы не имеют силы? Я должен платить вам просто так?

Пехотинцы заворчали, и Бамбер вдруг вспомнил, что и сам не исполнил идиотский приказ этим вечером. Он потупился и снова поклонился князю, признавая свою вину:

— Будет исполнено, господин. Простите нас, господин.

Князь помолчал. Потом добавил, при этом голос его был почти спокоен:

— Один день! Еще один день я требую от вас повиновения! После этого можете убираться ко всем чертям!

Рыцарь стремительно развернулся и ушел. Бамбер вздохнул. Потом с благодарностью сказал, поворачиваясь к отряду:

— Спасибо, братцы.

Солдаты с лязгом бросили мечи в ножны. На всех лицах читался все тот же страх. Баран вышел вперед и, скривившись, как от боли, проговорил, глядя вслед удалявшемуся князю:

— Уходить надо, старшина. Чую я, ввязались мы на этот раз во что-то… Кабы не пожалеть потом…

Многие закивали, но к Бамберу уже вернулось присутствие духа. Он хмуро оглядел людей и твердо сказал:

— Мы останемся. И отработаем наши деньги завтра, как положено. А потом я буду обходить замок этого дьявола за десять лиг. — Он махнул рукой двоим парням: — Растопите снега и налейте бадью!

Алебардисты набили котел снегом и, дождавшись, когда он растает, наполнили глубокую деревянную бадью. Пехотинцы по очереди стали макать в нее клинки мечей и лезвия алебард. От ночного холода теплая вода моментально замерзала на стали. Когда солдаты закончили непонятный для всех обряд, арбалетчики забрали бадью и стали макать в воду наконечники бельтов [Бельт, болт (bolt) — метательный снаряд для стрельбы из арбалета. Отличался от стрелы меньшей длиной и большей толщиной.]. Старшина распределил посты и приказал остальным ложиться спать. Алебардисты прижались друг к другу, укладываясь вокруг костров на набросанный лапник. Бамбер устроил себе лежак, завернулся плотнее в просохший наконец шерстяной плащ и стал смотреть на звезды.

Ему не по душе был этот поход. Не по душе был князь, никогда не снимающий полного доспеха. С души воротило от его тощего обтрепанного слуги, замотанного в свою рясу и тряпье так, что никто никогда не видел его морды. Но больше всего Бамбера угнетало душегубство женщин. Он, как и все, исправно молился, имел веру, но к охотникам на ведьм из церковников относился с презрением. Ему всегда казалось, что в их рвении больше виновата ненависть к женскому полу от долгого воздержания, нежели вера. Конечно, он был наемником, и в селениях, в которых им доводилось бывать, сам частенько пользовал местных бабенок, не успевших укрыться от вечно похотливой солдатни. Но при этом никогда не замерзали в снегу неподвижные, изувеченные непогребенные тела в разорванных и окровавленных платьях, какие оставались после того, как слуга князя проводил над пленницами свои ритуалы, неведомые никому, кроме его хозяина. Засыпая под перекличку постовых и приглушенные крики продолжавшей мучиться женщины, Бамбер подумал, что завтра, наконец, он избавится от этого ярма и этого кошмара.

Утро встретило солдат легким сухим снежком и морозцем. Позевывая, алебардисты грели руки у костров, вздрагивая от холода. Оруженосцы риттеров сворачивали шатры, не трогая пока шатер хозяина, седлали коней. Животные храпели и выкатывали глаза. Подручные озабоченно переговаривались, оглядываясь на лес, в котором могли быть волки, хотя ни волчьих следов, ни воя, накануне не слышали.

Когда отряд уже построился в походную колонну, из шатра князя раздался радостный визгливый вопль и вслед за ним громкий голос их нанимателя, призывающий всадников. Чуть позже двое риттеров вынесли наружу плотно обернутое черным плащом и опутанное веревками тело, безвольно поникшее в сильных руках. Слуга князя семенил рядом, осторожно, почти робко касаясь огромного живота, выпирающего из-под ткани плаща между веревками. Бамбер вытаращил глаза. Он мог поклясться, что вчера ничего похожего у женщины не заметил. А сейчас ее живот был так велик, словно она вот-вот начнет рожать.