Михаил Королюк
Спасти СССР. Адаптация
Пролог
Лето выгибалось золотистой дугой: поначалу невероятно длинное, достигнув же середины, вдруг принялось укорачиваться все быстрее и быстрее.
Запертый в глуши, на хуторе дальнего рижского взморья, где не было не только телевизора, но и газет, я просто жил. Начинал утро с парного молока и ломтей ржаного хлеба, присыпанных крупной солью, а потом шел бродить по знакомым лесным тропинкам. Там из утоптанной земли, расталкивая порыжевшую хвою к краям, узловатыми венами проступали сплетения корней. Покачивались на полянах лиловые метелки приземистого вереска, сквозь строй коренастых сосен долетал убаюкивающий шум волн — и все, больше ни звука. Песчаная полоса берега была чиста от людей до горизонта в обе стороны, лишь дважды в день мимо неторопливо проходил пограничный наряд, но ветер быстро затирал его следы.
Жарким днем, закончив мучить себя упражнениями, я падал спиной на разогретый песок между невысокими дюнами, разметывался витрувианским человеком и мечтал, глядя вверх. Оттуда, сквозь легкомысленную синеву и башни облаков, на меня выжидающе поглядывала Вечность.
Под этим взглядом как-то очень постепенно, но неотвратимо пожилой циник истаял, растворившись в теле подростка. На память о себе он оставил муть послезнания да горечь катастрофы.
Изменилось все. Мысли перестали кружить по поверхности, запинаясь друг о дружку; возникающие идеи теперь легко подхватывали меня и стремглав уносили вдаль. Мир стал восприниматься выпукло и ярко. Любая мелочь могла вскружить голову неожиданным восторгом: будь то запах подвялившегося на солнце покоса, беззастенчивый стрекот кузнечика или разбег прожилок на слюдяных крыльях стрекозы — все, все вокруг постоянно открывалось мне новой, волнующей кровь стороной.
Вернулась и порывистость движений. Сучковатое дерево вдруг стало вызовом, преодолеть который можно, только взметнувшись вверх до самой последней, опасно раскачивающейся развилки. Я вцеплялся в нее перемазанными душистой смолой ладонями и, запаленно дыша, победным взором окидывал открывающуюся ширь.
А еще до потемнения в глазах хотелось быть рядом с Томой, и я постоянно придумывал нашу случайную встречу. Конечно, я наизусть, до дня, знал ее планы: сначала к бабушке под Винницу, на парное молоко и черешню, прыгать с Чертова моста в Южный Буг и пугаться бодливых коров, а потом на два месяца с родителями под Феодосию, к вареной кукурузе и свежему бризу.
«Но ведь это только планы! Они же могут и измениться… А коли так, — грезил я, — то нельзя исключать и того, что они поедут не в Крым, а куда-нибудь еще. Что Крым да Крым! Они там уже сто раз были… В Прибалтике летом чудо как хорошо! И если вдруг они выберут Прибалтику, то в конце концов Томка знает, что я в Латвии. Поэтому нельзя исключить, — вводил я логичное допущение, — и того, что они могут как-нибудь проехать мимо меня на поезде или на автобусе».
Вот почему, оказавшись по какой-нибудь надобности у дороги или возле железнодорожных путей, я замирал, с надеждой вглядываясь в проплывающие мимо лица.
Ах эти расцветившие лето неумеренные мечты! Лишь иногда мне в голову тайком проскальзывала горькая мысль: «А ведь этого никогда не случится», и становилось очень не по себе.
Но вот теперь все это позади. Конец августа, и я еду убивать.
Глава 1
Понедельник 22 августа 1977 года, день
Полустанок Ерзовка, Валдайская возвышенность
— До школы! — выкрикнул снизу опечаленный Паштет.
Тепловоз в ответ энергично свистнул, а затем лязгнул сцепками и резко рванул, словно пытаясь выдернуть из-под меня старенький скрипучий вагон. Я покрепче вцепился в облупившийся поручень и высунулся наружу из пропахшего куревом тамбура. Поезд Малая Вишера — Бологое пошел в разгон, и воздух принялся перебирать отросшие за лето вихры. Я поежился от щекотки и махнул последнее «прощай» уплывающей назад фигурке.
Железка потянулась вдоль местного озера, что носит звучное, отдающее дремучей архаикой имя Зван. Я с пробуждающимся азартом вгляделся в темные воды. Увы, в этот раз так ничего и не успел — ни в лес сходить, ни потягать на зорьке рыбешку с шаткого самодельного мостка. Лишь с завистью обозрел свежую Пашкину добычу — здоровую корзину, доверху заполненную бравыми подосиновиками, да неприлично быстро выхлебал горшок плотной ухи. Пашкин дед долго томил почти черных окуней и четвертинки брызжущего соком картофеля в бульоне, оставшемся от варки раков, а в самом конце, уже сняв огромную стальную кастрюлю с огня, всыпал туда крупно нарубленные стрелки чеснока. Перед таким просто невозможно устоять! Да я и не пытался.
Ничего, в следующий раз обязательно все сделаю сам: и порыбачу, и в лес схожу. А сейчас — труба зовет.
Пашка, конечно, был не на шутку раздосадован. Он-то раскатал губу, что Дюха приехал на всю последнюю неделю, и начал оживленно расписывать ожидающие нас радости, как только я спрыгнул с высокой подножки. Здесь было все, вплоть до баньки по-черному и удививших меня своей раскрепощенностью планов на местных девчонок, однако я его жестоко обломал.
Паштет был заинтригован не на шутку и вился вокруг меня назойливой мухой, но я лишь мычал невнятно: «Надо, очень надо». В итоге он заподозрил меня в страданиях по случившейся летом любви. Я не стал его разубеждать, лишь договорился об алиби для родителей.
Вагон качнуло сильней. Я захлопнул дверь и, подняв с пола свой багаж, пошел внутрь. Аккуратно уложил на полку дерматиновый чехол с разборным луком и стрелами — не дай бог повредится что-то, запасного плана у меня нет. Спортивную сумку, в которой под слоем сменной одежды и пакета с едой скрывались пистолет и эсэсовский кинжал, поставил на сиденье рядом с собой, перекинув на всякий случай через плечо ремень.
Достал яблоко и вдумчиво захрустел. До Москвы с пересадками трястись до самого вечера, планы обеих операций выверены сто раз, остается только качать мозг. Поэтому открыл ближе к середине «Введение в теорию множеств и общую топологию» и попытался самостоятельно вникнуть в очередную метризационную теорему. Увы, как всегда, безнадежно, лишь голова налилась тяжестью в затылке.
Кто, ну кто все эти люди, способные понять фразы: «Спектром коммутативного кольца называется множество всех простых идеалов этого кольца. Обычно спектр снабжается топологией Зарисского и пучком коммутативных колец, что делает его локально окольцованным пространством»?! И ведь это — еще только учебник для студентов…
Обреченно зажмурился, готовясь, и подтянул понимание. Сначала в висках привычно включилось басовито нарастающее гудение, какое бывает у закипающей воды, а затем неторопливо вкрутило по мерзкому шурупчику. Переждал с минуту, бездумно глядя в окно, пока острота боли не сменилась неприятной, но терпимой ноющей нотой, и вновь вчитался в текст.
Так… «В нормальном пространстве всякие два дизъюнктные замкнутые множества функционально отделимы».
Ну, для евклидова пространства это понятно даже на интуитивном уровне… Действительно, для любых двух замкнутых непересекающихся множеств существует поверхность, разделяющая пространство на две непересекающиеся части так, что каждое множество целиком принадлежит одной из этих частей. А вот в функциональных пространствах, банаховом или Гилберта, гарантировать отделимость произвольных множеств нельзя, надо разбираться в каждом частном случае…
Хватило меня минут на двадцать пять, за которые я успел понять доказательство леммы Урысона и восхититься изяществом ее логики, а затем пришла неизбежная расплата. Сначала заныло в висках, потом как будто плеснули с размаха кипяточком под теменную кость, и из левой ноздри закапала кровь.
— Да чтоб тебя… — пробормотал я огорченно, успев однако подставить предусмотрительно вынутый из кармана носовой платок.
Опыт — великое дело. За лето я приноровился и теперь обычно останавливаюсь до наступления расплаты, но уж больно красивые перспективы приоткрылись мне с этой индуктивной размерностью… Не удержался — теперь опять хлюпай носом.
Я запрокинул голову, старательно не встречаясь взглядом с обеспокоенной старушкой напротив:
— Все в порядке. У меня так иногда бывает, сейчас пройдет.
Бывает, да, бывает…
Барьер оказался неожиданно высок. Уровни абстракций, на которые выходят даже студенты матмеха, даются тяжело. Хорошо, что я предусмотрительно начал подтягивать чужие понимания постепенно, начиная с крепких старшекурсников. И даже это оказалось далеко не просто. А попробуй я накинуть на себя кальку с какого-нибудь современного математического гения, то, возможно, уже пускал бы слюни в специализированном заведении. И вдвойне хорошо, что прокачка моих способностей все-таки идет!
Понемногу, но идет. Кое-какие направления за первые два курса я уже способен осознавать самостоятельно, даже без брейнсерфинга. И на сложные темы меня теперь хватает дольше…
Я отнял платок от носа, проверяя. Течь перестало, но где-то в глубине ноздри на вдохе мягко колыхался чуть схватившийся кровяной сгусток, грозя новым прорывом. Пошарил в нагрудном кармане, ища заначенный клок ваты, и ликвидировал опасность.
