Я переступил на больную ногу и пнул дверь еще раз. Много усилий не потребовалось. От удара отломилась ржавая петля — и с громким шумом дверь упала внутрь коридора.

— Пошли?

— Ну не тут же стоять, — отозвалась Наташа. — Искренне надеюсь, что этот город не внесен ЮНЕСКО в список каких-нибудь особо охраняемых.

— За вечные ценности переживаешь?

— За тебя. Вот придет завтра сторож и заставит штраф платить за нанесенный ущерб.

Я попытался улыбнуться.

— Вот придет — и поговорим.

Сказать, что наверху было холодно, это ничего не сказать. Вроде и ветра не было, и высокие стены укрывали нас, но холод стоял собачий. В тесном закутке мы заняли почти всю площадку, усевшись валетом к стенкам друг напротив друга. Я отдал Наташе ветровку, но, судя по всему, это ее не спасало, она разве что зубами от холода не щелкала. Я снял кроссовки и мокрые носки. Холод — это, конечно, плохо. Но провести ночь в промокшей обуви — куда хуже, потом наверняка заболеешь.

На колокольне действительно красть было нечего — она представляла собой чуть закрытую от ветра площадку с дощатым полом. Колокол висел только один — то ли праздничный, то ли воскресный, самый большой из тех, что могли тут находиться, судя по подвесу. Зазвонных, малых колоколов не было вовсе. Тяги для того, чтобы звонить, тоже отсутствовали.

Я вытащил из кармана мобильник. Увы, сети не было по-прежнему. И, что обиднее всего, наверняка же тут отлично ловит кто-то из конкурентов «большой тройки». Зарядки пока оставалось еще больше половины, но, если телефон будет активно искать связь, подожрет он ее достаточно быстро. Я положил его рядом с собой, взял в руки камеру и стал рассматривать сделанные сегодня снимки. Вот за что люблю зеркалки, так это за отличную автономность.

Наташа сидела молча уже минут десять. Затем, словно в продолжение каких-то своих мыслей, задала вопрос:

— А может, мы здесь не случайно?

— Как это?

— Ну, смотри, ты же согласен, что творится хрень, магия, фигня какая-то?

Я кивнул.

— Вот. У тебя в жизни хоть раз раньше такое происходило? Было такое, что ты сталкивался с чем-то, что по-нормальному, как ни крути, не объясняется? Ну ведь это же жуть натуральная: тропинки исчезающие, город весь этот, закрытый ставнями. Тут еще неизвестно, есть там под ними что-то внутри? — Наташа просто угадывала мои мысли.

— Тоже думал об этом. А вдруг это что-то вроде декорации? Но вот церковь вроде серьезно сделана, добротно. И столько мелочей — вон и колокол на месте.

— Я не совсем об этом, ведь не случайно же нас сюда закинуло. Я вообще никуда не собиралась, а в итоге сижу черт-те где, дрожу от холода и боюсь как никогда в жизни. Должна же быть логика, что привела нас сюда?

— А у тебя в жизни часто по логике события происходят? У меня они вообще непонятно как навалены. Мне иногда кажется, что они как в тетрисе, просто валятся на тебя сверху, а ты уже сам пытаешься их хоть как-то затолкать в свою жизнь и найти смысл. А логики никакой нет. Мне тридцать семь, у меня жена, двое детей, и я вообще мечтал спокойно провести выходные, а вместо этого сижу неизвестно где с мокрыми ногами и дрожу от холода. В таком состоянии и думать не хочется. Последняя мысль, которая может мне прийти в голову, — что это не случайно, что здесь есть какой-то план.

— Ну или палка, — вдруг засмеялась Наташа.

— Какая палка?

— Из тетриса. Ты же сам сказал, что события валятся сверху, просто как фигурки в тетрисе. Помнишь, ты их всегда укладываешь и оставляешь один узкий проход, для длинной палки. Она выпадает, и все сразу становится гораздо проще. Нам реально нужна палка.

Я засмеялся.

— Если увижу, что такая штука валится с небес, то обязательно скажу. Да и вообще, я подумал, может быть, это я перепсиховал, а машина стоит чуть выше по реке? Я плыл, лодку сносило, вот и оказалось по итогу, что я искал ее чуть ниже по течению, чем надо.

— Кирилл, ты сам-то в это веришь?

— Не очень. Но иначе придется признать, что я попал в какую-то абсолютно невозможную ситуацию. А это совсем глупо. Может, завтра встанем с утра — и чары развеются.

— С чего бы это?

— Ну должна же ситуация пойти на улучшение. Как иначе?

Наташа улыбнулась:

— И что — правда, семья есть?

— Ага. Жена, сын и дочь. Старший в школу пошел, младшую еще в сад вожу. А к чему спрашиваешь-то?

— Ты как женатый мужчина против не будешь, если я к тебе лягу? Мне кажется, что я от холода скоро просто сдохну.

— Ложись. И семья не против будет, я и сам жутко замерз. Только чур не приставать, мне в Бельдяжки нельзя, я женат.

Наташа пересела поближе, плотно прижалась, я обнял ее, и стало теплее.

— Про «не приставать» — это моя фраза. И вообще, в Бельдяжки ему нельзя, а в Старый Плёс поехал.

Может, она говорила что-то еще, но я уже не слышал, провалившись в такой нужный мне сейчас сон с надеждой на завтрашнее улучшение.

Глава 9

Я проснулся от очень болезненного ощущения: казалось, что кто-то ударил меня, причем изнутри. Я открыл глаза и понял, что надо мной звонит, раскачиваясь, колокол. Никого рядом не было, колокол звонил сам по себе низким, надтреснутым басом. Один удар, второй, третий.

И снова тишина. Колокол остановился. Он по-прежнему медленно раскачивался, но ничего не было слышно. Ужасно болела спина, привыкшая спать в нормальной кровати, а не скрючившись на колокольне. Что-то больно кольнуло в левой руке. Я посмотрел на нее и понял, что это Наташа вцепилась в нее ногтями. Сама она неотрывно смотрела на уже почти остановившийся колокол.

— Кирилл, вот что это было-то, на хрен?

Как мог, я попытался утешить ее:

— Ветер, наверное. Раскачал колокол, он и зазвонил. Ты даже не представляешь, как все звери в округе испугались. Наверняка они уже убегают отсюда с огромной скоростью. Хотя если это религиозные животные, то, может, и наоборот, мчат в нашу сторону.

Наташа криво усмехнулась:

— Как ты думаешь, а бобры верующие?

Я уже приготовился шутить, как вдруг услышал еще один звук, заставивший меня замереть на месте. Внутри от страха все свело, я не мог даже договорить начатую фразу, я сидел, слушал и ничего не мог сделать. Ошибки не было — где-то там, внизу, кто-то пел.

Наташа тоже услышала и дернулась.

— Ты слышишь?..

Я прервал ее на полуслове и закрыл рот рукой. Мы так и сидели в полнейшей темноте, как дикие животные, вслушиваясь в пение, больше похожее на плач. Сразу несколько человек, в основном женщины, пели что-то церковное жалобными и тонкими голосами. В воздухе запахло битумом.

Я убрал руку от Наташиного рта и попытался привстать, чтобы посмотреть, кто там поет.

— Только не вздумай слезать и проверять, кто это воет, — зашептала она.

Я присел на колени и попытался аккуратно выглянуть на улицу и рассмотреть поющих.

— Естественно. Что я, дебил?

Мы перешептывались, хотя вряд ли нас могли услышать поющие. Я осторожно посмотрел и увидел целую процессию с факелами. Людей не разобрать, видно лишь множество оранжевых огоньков и дым от них. Наверное, именно их запах я и принял за битумный.

Крыша закрывала мне часть здания, но видно было хорошо, что толпа выходила прямо из церкви, на колокольне которой мы укрылись. Судя по огонькам факелов, шли человек тридцать-сорок. Впереди растянувшейся по площади процессии были видны две группы, которые, судя по всему, что-то несли. Ночь и дрожащее пламя факелов мешали рассмотреть, что именно.

— Да это же похороны, — раздался Наташин шепот у меня над ухом. — Странные какие-то. Смотри, там женщины в каких-то странных головных уборах, похожих на старинные. И немного мужчин.

Судя по всему, зрение у Наташи было получше моего. Я повернул голову и увидел, что она тоже не выдержала и села наблюдать рядом со мной. Черт его знает, обернись кто из толпы — увидели бы они наши головы на колокольне или нет? Хотя рядом был факел, и глаза к темноте не привыкли, так что вряд ли они смогли бы нас заметить. Глухо щелкнули двери церкви — похоже, их закрыли после того, как оттуда вышли последние прихожане.

Я постарался еще раз прикинуть количество идущих. Много больше, чем я насчитал в первый раз, — человек шестьдесят. Последние только вышли, а первые группы вот-вот повернут в сторону пристани. С моим зрением было не разглядеть, что они там несут. Слышно было только пение, больше похожее на плач, то ли на непонятном языке, а может, просто очень неразборчивое.

— Наташ, ну какие похороны ночью, всегда же днем хоронят?

В ответ раздался возмущенный шепот:

— А то, что они сидели, закрывшись в церкви, тебя вообще не напрягает? При чем тут день или ночь? Это вообще хрень какая-то.

Я не нашел, что ответить. Еще буквально пять минут — и процессия скрылась за поворотом, а в воздухе растаяли последние куплеты этой длинной и непонятной песни.

К утру я уже был совсем никакой. Стоит ли говорить, что заснуть толком не получалось, все время что-то мерещилось, слышалось, и я вскакивал всю ночь, как ванька-встанька, пытаясь вслушиваться и всматриваться в тишину. У Наташи психика оказалась покрепче моей, и она уснула минут через двадцать после жуткого факельного шествия.