Даже потерь особых не сложилось. Ни у тех, ни у других.

— Славно, — заметил стоящий рядом Александр Меншиков, пыхнув трубкой.

— Какое, к черту, «славно»? — с раздражением спросил Петр, трубка которого прогорела.

— Отогнали супостатов.

— Так они еще придут. Им что? Верста туда, верста сюда. Побить бы их. Крепко побить.

— Так они не согласные будут. Не явятся. А все подходы к ним турок стережет.

— Вот то-то и оно…

— Ба! Гляди-ка! — указал Меншиков на спускающейся по Дону кораблик.

Не дергаясь, царь спокойно прочистил трубку и заново ее забил, наблюдая за тем, как кораблик спускается по воде к ним. Хотя Меншиков предлагал развернуться и идти ему навстречу. Вдруг новости важные.

Новости были.

Они не могли не быть.

И письма имелись.

Петр поглядел на ворох тех бумажек, что ему прислали, и вытащил письмо сестры. Прочитал его.

Походил немного.

Вернулся.

Снова прочитал.

— Случилось что? — поинтересовался Меншиков.

— Может, Апраксин и прав был… — задумчиво произнес царь.

— В чем?

— Сына надо было сюда тащить. Вон — чудит.

— Опять духовника палкой побил?

— Учиться начал и успехи большие делает. С Дунькой разругался, назвав ее курицей безмозглой. У Наташки сейчас живет.

— Что, прости? — вытаращился на него Александр Данилович.

— Я же говорю — чудит. Но что учиться добро начал, то славно. За такое многое можно спустить.

— А Дунька тебе пишет? Что сказывает?

Петр хмыкнул.

Взял письмо жены. Быстро пробежал глазами. Скривился. И, отбросив его, ответил:

— А ничего не сказывает. Сопли какие-то сахарные. Читать противно.

— Может, за Лешкой послать?

— Он до конца кампании вряд ли успеет сюда. Поздно. Прозевали. Ну да и ладно.

— А как он к Наталье попал? Дунька отпустила?

— В письме одна туманность, но, чую, послушать будет что, когда вернемся, — усмехнулся Петр и пыхнул заново набитой и прикуренной трубкой…

* * *

Тем временем в Москве продолжалась набирающая обороты драма вокруг царевича, в которую все сильнее и сильнее влезал Преображенский приказ.

— Оставь нас, — скомандовал Федор Юрьевич, обращаясь к сестре царя, когда в комнату вошел Алексей.

— Но я не в праве…

— Оставь, — вместо Ромодановского повторил приказ парень.

— Ты еще мал. И я несу за тебя ответственность.

— Человек, что верен моему отцу, не станет мне вредить.

У Федора Юрьевича от этих слов прямо брови взлетели, выражая удивление наглостью. Сестра же царя фыркнула, но вышла. В конце концов, глава Преображенского приказа действительно не станет творить что-то дурное с Алексеем. Хотя оставлять их наедине не хотелось совершенно.

— И, тетя, прошу, последи, чтобы нас не подслушивали. Вряд ли Федор Юрьевич прибыл ко мне с простым разговором, которым дозволительно уши погреть кому ни попадя.

Та молча кивнула и вышла, плотно прикрыв дверь.

Наступила пауза.

И Ромодановский, и Алексей внимательно смотрели друг на друга. В упор. Глаза в глаза. Причем царевич практически не моргал. И разумеется, не испытывал какого-то ощутимого дискомфорта. Более того, даже старался смотреть словно бы за спину главы Преображенского приказа, провоцируя дискомфорт уже у него. Впрочем, спохватившись и поняв, что увлекается, царевич максимально по-доброму улыбнулся и сказал:

— Я забыл поздороваться. Это было невежливо.

— Кто ты? — холодно и раздраженно спросил Ромодановский.

— Смешно. Хорошая шутка.

— Я не шучу. Я знал Алексея. И ты не он.

— Имеешь в виду, что меня подменили? Занятно. А помнишь пару лет назад ты обнаружил дохлую мышь у себя в кармане? — Обновленный царевич имел всю полноту памяти своего предшественника, поэтому помнил все его многочисленные проказы. — Ту, с раздавленной головой без правого глаза и со сломанным хвостом. Думаю, помнишь. Вряд ли тебе их часто подкидывают.

— Допустим, — прищурился Ромодановский.

— Значит, вариант с подменой отметаем? Ты ведь видел меня, когда я шалил.

Федор Юрьевич промолчал.

— Впрочем, вариант с подменой не объясняет то, отчего ребенок рассуждает как взрослый. Ведь так?

— Так.

— Твои предположения? Молчишь? Ну давай начнем с того, о чем Милославские слух распускают. С одержимости.

— Откуда ты знаешь, что это Милославские?

— А кому это выгодно? Нарышкиным? Даже не смешно. Лопухиным? Мама в опале у отца. Поговаривают, что он отправит ее в монастырь. Отчего пустых надежд не питают относительно моего будущего. И охотно цепляются за обещания…

— Откуда ты это все знаешь? — перебил его Ромодановский, продолжая давить взглядом, но не добиваясь при этом привычного результата.

— Я люблю слушать, что говорят простые люди. Да ты и сам знаешь, как это делается.

— И что же они говорят?

— Что Лопухины разочаровались в своих надеждах. Чем Милославские и пользуются. Ты удивлен? Зря. Лопухины лопухи, но не дураки. И вариант с регентством Софьи надо мной их вполне устраивает, если им дадут хорошие места для кормления, но для этого я должен быть послушным и необразованным. И по возможности очень религиозным, чтобы не мешал. Как Федор Иоаннович [Здесь имеется в виду сын Ивана IV — последний Рюрикович на престоле, Федор Иоаннович, который отличался чрезвычайной набожностью.]. Или ты думаешь, отчего они маме голову морочили всем этим вздором? Пост меня заставили соблюдать раньше обычая [Обычно пост в православии начинают соблюдать в 7 лет. Хотя есть варианты.]. Духовными книгами обложили. Думаешь, просто так?

— И ты скажешь, что не одержим?

— Одержимым является тот человек, в котором поселяется какая-то нечистая сила, отчего войти в церковь и тем более принять причастие он не может обычным образом. Как минимум выкручиваться станет. Так?

— Так…

— А ты сам видел, как я принимал причастие. И дальнейшие разговоры про одержимость возможны, только если допустить, что наша православная церковь утратила благословение небес. Иными словами, нечисть в ней чувствует себя спокойно. Но сие есть ересь. Верно?

— Верно. Но не исключает продажи души дьяволу.

— Отлично. Я знал, что ты спросишь, поэтому поузнавал о том, что это такое. Для начала — сама сделка. Для ее совершения нужно провести ритуал и переговоры с демоном. Как я мог это сделать, если нахожусь все время на виду? Я только нужду справляю, уединившись. Но вызывать демона в таких условиях… Думаешь, дьявол или хотя бы черт явится ко мне на горшок? Он, чай, не нянька для вытирания жопки. Да и глупо это. Нечисть там или нет, а уважение какое-то к гостям иметь нужно.

— Резонно, — усмехнулся Ромодановский, видимо что-то себе вообразив.

— Далее. Я изменился в храме. Если допустить, что имела место сделка с демоном, то он никак не мог изменить меня в храме. А если это допустить, то мы вновь возвращаемся к вопросу святости церкви. Ведь так?

— Ты мог притворяться.

— Ты сам меня поддержал тогда под руку. Я притворялся? И если бы такова была реакция продавшего душу, то я бы каждое посещение церкви падал в обморок.

Ромодановский промолчал.

— Ну и четвертое — метка. На мне должна быть метка. По поверью она есть на каждом человеке, что заключил сделку с демоном. Осматривать будешь? Мне раздеться?

— Ладно. Звучит все это резонно. Но не дает объяснения произошедшему. Ты изменился. Сильно. И я хочу знать — что с тобой там произошло.

— Я и сам этого не знаю.

— Хорошо. Как это все выглядело?

— Мне показалось, что внезапно все залил яркий свет. И я сам словно куда-то полетел. А потом очнулся, ощутив себя обмякшим у вас на руках. Уже обновленный.

— Яркий свет, говоришь…

— Да. Но, боюсь, это выяснять — все пустое. Вряд ли нам тут даже священники многоопытные помогут. Давай с другой стороны на этот вопрос посмотрим.

— Это с какой же?

— Я сделал что-то, что шло во вред моему отцу или державе? Может быть, церковь как-то обижаю? В моих поступках есть хоть что-то, что можно было бы мне предъявить как дурное?

— Ты назвал мать безмозглой курицей.

— Разве что. Но у меня безумно болела голова, и я не мог слушать ее кудахтанье. Мне казалось, что еще немного, и я умру прямо там.

— Кроме того, ты потребовал показать тебе прелюбодеяние, — улыбнувшись, сказал Ромодановский.

— И дать возможность его пощупать, — добавил Алексей невозмутимо. — Но разве это что-то дурное? Сие есть процесс познания.

— Ты ведь знал, что это такое.

— Только понаслышке. А в таких делах с грехом нужно знакомиться на ощупь. Да и остановить эту пустую перепалку баб нужно было как-то. Смущение для того отменный выбор.

Федор Юрьевич покивал, улыбаясь. Его эта выходка тогда изрядно позабавила. Да ее, пожалуй, вся Москва смаковала. После чего немного подумал, опять же глядя царевичу прямо в глаза, и спросил:

— Ты сам-то что, думаешь, с тобой произошло? Может, мысли есть?

— Я думаю, что я просто повзрослел, — пожав плечами, ответил царевич. — Умом, но не телом.

— И все?

— Как будто меня это самого радует? — раздраженно фыркнул Алексей. — Это ведь, выходит, наказание за мои старые проказы. Меня взяли и детства лишили. Ты понимаешь? Раз — и все. Обидно…

Дальнейший разговор довольно быстро сошел на нет. Все, что желал, Федор Юрьевич выяснил. Точнее, понял, что ничего тут не ясно и дело темное. И тут с нахрапа ничего не порешать.