— Даже так?
— Вот тебе крест — все своими глазами видел и своими ушами слышал. Но не понимаю, как такое происходит. Оттого и дурные мысли в голову лезут. Не мог же ребенок это все освоить в самом деле? Дурь. Сказка.
— Не мог, — согласилась с ним царица.
— А если мог?
— И что с того?
— Это ведь диво! Это ведь выходит, что у царевича светлая голова и дарования к наукам.
— Языки ведь он так ловко не освоил.
— То совсем иное. Языки зубрить надо, а тут понимать.
— И что ты предлагаешь?
— Проверить. Давай пригласим ученых мужей из Славяно-греко-латинской академии. И они Алексея проверят. Вдруг это все не наваждение?
Царица задумалась. Все эти странности с сыном ей нравились все меньше и меньше. Что дурные, что радостные. Ей хотелось, чтобы Алексей рос нормальным, здоровым, обычным… да еще с уважением к матери. Чтобы прислушивался к ней и делал так, как она велит. А не вот это все. Однако открыто возражать не стала, поскольку считала это глупым наваждением и надеялась, что серьезные ученые мужи его развеют…
— Приглашай их, — буркнула она и жестом показала, чтобы гость удалился.
Наутро искомые люди явились.
В должной степени напряженные и испуганные, так как не знали — на кой бес они тут понадобились и что от них может потребоваться царице, которая никогда не отличалась интересом к наукам.
Никифор их встретил.
Объяснил задачу.
И провел к Алексею, который к их удивлению принял очень хорошо. И следующие несколько часов они приятно беседовали. Параллельно вкушая всякое. Гостям не ставили скоромную пищу, дабы блюсти пост, но даже постные сладости и прочие приятные закуски к горячим напиткам очень подошли. Тем более что у преподавателей в Славяно-греко-латинской академии денег и возможностей подобным образом питаться не имелось.
Это царевич сделал специально.
Ему требовалось расположить к себе преподавателей, делая определенный задел на будущее. А одними разговорами ведь, как известно, сыт не будешь…
Учителя, пришедшие из Славяно-греко-латинской академии, сначала глянули метод разложения, которым Алексей вычислял корни. Он им был вполне знаком, но этот парень, по их разумению, никак не мог его знать. Усомнившись в его знаниях и посчитав происходящее каким-то розыгрышем или обманом, они начали баллотировку самого царевича.
Долго, методично и вдумчиво.
В основном налегая, конечно, на четыре части цифири, то есть на базовые арифметические действия. Но и дальше заходя, прощупывая пределы. Так что Алексею Петровичу приходилось прикладывать все усилия, чтобы не раскрываться.
Потом, завершив с арифметикой, они решили коснуться географии и истории. Но не так рьяно. Во всяком случае, их подобные предметы сильно не интересовали. Просто проверили, что все действительно так, как им говорят.
— Царевич действительно разумеет то, что ему преподавали по цифири, географии и истории, — произнес чуть позже, когда экзамен закончился, один из учителей, держа ответ перед царицей.
Та скосила глаза на наблюдателей, что ей были отправлены на сие мероприятие. И те важно кивнули, подтверждая слова учителей.
— Алексей Петрович отвечал добро, — сказал один из них.
— Что же до способа вычисления корня, — продолжил тот же учитель, — то нам неведомо, подсказал ему кто или сам догадался, но и так и этак выходит славный результат. Даже если подсказал, все одно — очень хорошо, так как с ним знакомятся не на первом году обучения. А если сам догадался, то вообще блестяще, это говорит о его одаренности и светлом уме.
— Этот способ рабочий?
— Да, конечно.
— И он не просто его показал, но и подробно объяснил, что и зачем делает, — добавил второй учитель. — Значит, не заучил, но понял. Что весьма и весьма похвально. Так что мы полностью поддерживаем его рвение в продолжение учебы. Наша академия с радостью предоставит ему учителей и все необходимое для дальнейшего изучения истории, географии и арифметики, а также механики, к которой он явно имеет интерес.
— Отрадно это слышать, — без всякой радости ответила Евдокия Федоровна. — Вас наградят за помощь. Ступайте. И вы тоже, — добавила она наблюдателям.
Все вышли, оставив царицу наедине с патриархом, что молча наблюдал за этим кратким докладом.
— Что думаешь, Владыко?
— Просветление ума, что случилось у Алексея в храме, не может не радовать.
— Просветление ли? Меня все это пугает.
— Отчего же? Рвение к наукам не есть греховное занятие.
— Да, но я боюсь, что увлечение ученостью может привести его на Кукуй [Кукуй — это местное пренебрежительное название немецкой слободы, где компактно селились выходцы из Европы.] или того хуже. Как и его отца. Сам же видишь, что тяга к знаниям привела Петра к бесовским страстям. Пугающим. Чуждым. Вон еретикам и безбожникам он ныне верный друг, а добрым, славным людям — если не враг, то пренебрегает ими. Да и кикимора бесовская с ним теперь постель делит, а не законная жена.
— Не гоже тебе такие речи вести.
— Отчего же? Я царица, которую он оставил ради нее. Сына своего оставил. И что же? Сын таким же растет? Разве это не должно меня печалить?
Патриарх промолчал.
Встал.
Прошелся по помещению.
И, подойдя вплотную к царице, тихо спросил:
— И что ты предлагаешь?
— Ограничить обучение Алексея этому всему. Пусть лучше духовные книги читает и просвещается богословскими трудами.
— Не станет. Ты же сама видишь, куда его тянет.
— А мы на что? Свернем на верную дорожку.
— Свернем ли? Сама сказываешь — он подражает Петру Алексеевичу. А тот упорен и просто так свои забавы не бросает.
— Алексей еще ребенок.
— С очень острым языком. Не боишься этого? Да и взгляд… он пугает.
— Да уж… вылупится и пялится не моргая. Аж мурашки по спине.
— Я о другом. Взгляд такой, словно он все понимает. Взрослый. Цепкий такой. Словно я перед Федором Юрьевичем предстал… или даже не стою, а вишу на дыбе. Экое наваждение… — Покачал он головой. — Хотя на лице его ни злости, ни печали. Стоит и спокойно смотрит на меня…. Я даже и не знаю, как с ним речи вести — как с ребенком али взрослым.
— Он еще ребенок! — повторила Евдокия, но уже с нажимом и куда более эмоционально. — И кем мы будем, если не сможем свернуть его на верную дорожку?
— А ежели отцу все расскажет? Он явно стесняться не станет.
— И что с того? Чему Петр завещал нам его учить, тому и учим. И даже больше даем. Иного, нежели Алексей желает. Да. Но в чем та беда? Мал еще нам указывать.
— Тоже верно, — нехотя кивнул Адриан после довольно долгой паузы. Это все выглядело весьма спорно. Тонким льдом, на который патриарху вступать не хотелось, дабы не ругаться с буйным и вспыльчивым царем. Но Евдокия говорила вещи разумные, и, пусть и с изрядным беспокойством, однако патриарх согласился.
— И пригляди за тем, чтобы Никифор с академией не якшался. А то ведь Алексей убедит его тайно там какие книги брать или еще чего.
— Пригляжу. Но шила в мешка не утаишь.
— Ты это о чем?
— Петр все равно о том узнает. Уверена, что одобрит? Али тебе бед с ним мало? Поговаривают, что он уже мыслит в монастырь тебя спровадить. И только приговорами друзей своих сдерживается.
— В монастырь… — тихо произнесла Евдокия. — К сестре своей посадит?
— Ой ли? — грустно усмехнулся Адриан. — Ты шутки не шути. С огнем играешь. Я тебя поддержу. Но если что — тебя Петр накажет, ибо давно ищет поводы. Так что каждый шаг делала бы ты осторожнее. Оступишься — и все. По краю ныне ходишь.
— Понимаю, — кивнула царица, после чего добавила: — И книги подбери добрые Алексею, пользительные для души. Ежели желает читать, то пусть читает. Не забивая себе голову глупостями и опасными еретическими учениями…