— А отчего же ты мыслишь сии мушкеты дурными? Вся Европа ими воюет и нахваливает. А ты ругаешь. Не слишком ли круто замахиваешься?

— В Европе могут выдавать по пять залпов в минуту солдаты?

— Твоя правда, — усмехнулся Петр. — Сказывай.

— Герасим! Подь сюды. И бумаги возьми, — крикнул царевич.

Спустя секунд пятнадцать его телохранитель подбежал ближе и протянул Алексею папку, которую тот передал уже отцу.

— Я взял несколько максимально сходных мушкетов. Разделил их на равные группы по три штуки. В первой я оставил обычный ствол. Во второй — укоротил его на дюйм. И так далее. Потом первый мушкет в группе заряжали и стреляли, зажав в тиски, выверив наведение с помощью нивелира. Вторым стрелял опытный стрелок. Третьим — новичок, едва обученный. Их результаты я свел вот в эти таблицы, что ты сейчас видишь.

— Интересно, интересно, — покивал царь, просматривая эти листы в папке. Впрочем, было ясно, он не сильно понимал, что там написано. Регулярного образования ему остро не хватало. А самоучкой он был в областях практических. Оттого просто пучил глаза, рассматривая все это…

— Стрельба велась группами на триста, двести, сто и пятьдесят шагов по ростовым мишеням, имитирующим солдат противника. Как ты видишь — очень интересный результат получился. Ежели бить по ним с тисков, то чем длиннее ствол, тем выше точность выходит. А если с рук, то наоборот. До определенного предела. Меньше тридцати девяти дюймов стол укорачивать не нужно [Обычный пехотный мушкет в те годы имел ствол длиной в 46–48 дюймов. Алексей же, хоть и ориентировался на практику применения Brown Bess и Потсдамского мушкета, невольно предлагал Петру сделать что-то в духе мушкетов города Зуль (со стволом в 40 дюймов), которые начали производить еще в 1630 году и которые в свое время очень помогли шведской армии в годы Тридцатилетней войны. Позже в рамках общего тренда вернулись к более длинным стволам, но никакой фундаментальной новизны царевич не предлагал в этом плане.]. То во вред пойдет.

— И с чем это связано?

— С тем, что мушкет довольно тяжел и его центр массы смещен к срезу ствола, из-за чего держать его в положении на изготовку тяжело. Особенно если отворачиваться при выстреле, дабы искры не попали в глаза. В таком случае ствол чаще отклоняется, и пуля улетает черт знает куда. Чем короче же был мушкет, тем оказалось проще из него стрелять. Как ты видишь — на триста шагов пятая часть попадания в строй. На двести — уже почти четверть. А на сто — почти половина, ну почти [Здесь автор опирается на опыты, проведенные в 1811 году в Лондоне над старенькой Brown Bess. С некоторым понижением кучности. 300 шагов — это примерно 270–280 м.]. Так что, ежели укоротить ствол до указанных тридцати девяти дюймов, станет только лучше. Более того, можно будет утвердить единый стандарт мушкета для пехоты и драгун.

— А хорошо обученный стрелок не лучше бьет из длинного мушкета?

— Лучше. Однако стоимость обучения доброй стрельбе крайне высока. Нужно сделать сотни и сотни, а скорее — тысячи выстрелов. Это расход нескольких мушкетов и множества пороха. Вряд ли это сейчас имеет смысл. Слишком накладно для казны.

— Это да, — покивал царь.

— Я бы предложил еще одно улучшение для уменьшения расходов.

— Ну-ка?

— Калибр. Глянь там последние листы. Сейчас какой калибр у голландских мушкетов? Семьдесят восьмой. Так?

— Что значит семьдесят восьмой?

— Я так для удобства калибры ручного оружия считаю — в сотых долях дюйма. Семьдесят восьмой — это семьдесят восемь частей от дюйма, поделенного на сотню. Так мне кажется удобнее. Семьдесят восьмой, пятидесятый, восьмидесятый и так далее.

— Ясно. И что же? Да, выходит семьдесят восьмой.

— Если уменьшить его до семидесятого, то каждый выстрел будет съедать на четверть меньше свинца [Пуля.78 калибра (19,83 мм) весит около 46,01 грамм, пуля.70 калибра (17,78 мм) весит около 33,26 грамм. Разница — 27,7 %. 70-й калибр в петровские времена имели драгунские фузеи — он не был чем-то непривычным и необычным для России.] и пороха. Убойность же не пострадает, равно как и точность.

— Как это не пострадает? Бить-то он слабее станет.

— А ты глянь самый последний лист. Там мушкет как раз семидесятого калибра с укороченным стволом сравнивается с таким же, только семьдесят восьмого. В армиях всего мира далее ста шагов обычно не стреляют. Вот и глянь — на этой дистанции пуля в обоих случаях надежно пробивает сосновый щит толщиной в дюйм, чего за глаза достаточно для верного поражения как человека, так и лошади.

— А на трехстах шагах?

— А кто туда стреляет?

— Ты не проверял?

— Нет. Смысла особого не видел. Хотя… — Алексей задумался. — Проверю. Вряд ли там сильно хуже обстоят дела. В принципе, каждая пятая пуля, попадающая в цель, — это тоже дело доброе. Со ста выстрелов двадцать солдат противника упадет. А сколько таких залпов можно сделать, пока он сто шагов пройдет?

— У солдата с собой вряд ли больше трех-четырех десятков патронов [Патроном в те годы называли порох с пулей, упакованные в бумажную гильзу — ее скусывали при заряжании. Высыпали из нее порох, а потом бумагу эту использовали как пыж при заряжании.] в патронной сумке, — заметил Михаил Головин. — Ежели так палить, как ты удумал, никаких припасов не хватит. Даже пять выстрелов в минуту — это весьма и весьма прожорливо. Ежели кто будет наступать фронтом, а по нему открыть огонь с трехсот шагов, то как бы не лишиться огненного припаса в отражении такой атаки. Если не всего, то почти всего. Вдруг тем же днем новая атака? Чем стрелять-то? А если наутро новый бой? Откуда патроны брать?

— Крутить в полковых мастерских, — на голубом глазу ответил царевич.

— Пусть полк всего в полторы тысячи человек. Ты полагаешь, что за вечер можно накрутить сорок пять тысяч патронов? Если по тридцать на брата? — улыбнулся Шереметьев.

— Значит, их надо готовить загодя и возить в зарядных ящиках. Пропитанных воском от сырости и запечатанных им же. И при надобности вскрывать оные и раздавать бойцам.

— Это ты все накрутил… — покачал головой царь.

— Накрутил, — кивнул царевич. — Однако введение единого укороченного мушкета семидесятого калибра у солдат и драгун позволит сильно сэкономить. Как при изготовлении оружия, так и на войне. Получив огневое преимущество над неприятелем. Выйдет все дешевле и лучше. А ежели нет резона стрелять на триста шагов, то и ладно. Можно, как все, на сто бить.

— Резонно, — кивнул Ромодановский, присутствующий тут же.

Он до того молчал, поэтому, подав голос, удивил Петра Алексеевича — тот даже вздрогнул и скосился на Ромодановского.

— Это все? — после затянувшейся паузы спросил царь.

— Я хотел бы просить разрешение на создание еще одной мануфактуры. Селитряной.

— Невместно царевичу такими делами заниматься, — нахмурился Петр Алексеевич.

В те годы производство селитры в России было тесно связано с селитряницами, представляющими собой, по сути, компостные кучи, в которых и вызревала селитра. Как правило, поганая и малопригодная в порох, из-за чего почти всю годную селитру везли из-за границы. Так или иначе — производство селитры ассоциировалось у многих в России с копанием в навозе. И было в любом случае делом далеким от того, каким должно заниматься не то что царевичам или родовой аристократии, но и даже дворянам.

— А царю вместно лично топором махать на строительстве корабля?

— Я учился!

— Так и я для дела. Селитру хочу производить. Много. Чтобы от иноземцев в ней отвязаться.

Царь хотел было уже гаркнуть на сына, но осекся на полуслове. Прищурился и переспросил:

— Что, прости?

— Селитру делать хочу, говорю. Много. Очень много. С ней же вечная беда. А я, проводя опыты в химической мастерской, наткнулся на кое-какие решения. И хочу их опробовать.

— Какие же?

Алексей промолчал, глазами показав присутствие лишних людей.

— Говори. Здесь все свои. И болтать не станут. Ведь так?

— Так, — закивали окружающие царя люди.

Парню это не понравилось, но все же он произнес:

— При разложении одного субстрата, доступного в наших местах в достатке, я сумел получить особую воду, которая ускоряет вызревание селитряных куч. Должна ускорять. Сильно. Возможно, очень сильно. И я хочу попробовать — выйдет али нет. Руководить этим делом я только поначалу стану. А как все наладится — доверю верному человеку и прекращу мараться.

— Насколько сильно это должно ускорить ее вызревание?

— В разы. И улучшит ее качество, подняв до доброй или даже отменной. В случае успеха Россия будет просто освобождена от необходимости покупать селитру у иноземцев…

Петр скосился на Меншикова.

Тот лишь пожал плечами.

— Что молчишь?

— А что сказать? — развел тот руками. — Тут пробовать надобно. Если все сладится, то казне с того великий прибыток. Иноземцы за селитру-то дерут большую цену. И везут далеко не всегда хорошую.

Царь обвел взглядом остальных.

Никто не возражал. В первую очередь потому, что не им этим полезным для державы делом заниматься. Ну хочет царевич в говне валяться? Пущай. Его дело. Не им сгорать от стыда.

Вечером же того дня, уже в сумерках, Алексей прогуливался во дворе у своего двоюродного деда и главы рода Лопухиных с самим Петром Аврамовичем Большим.

— И зачем ты меня сюда вывел? Внутри поговорить не могли?

— И у стен бывают уши, — тихо ответил царевич. — Говори тише и посматривай по сторонам.

— Опять заговор какой? — напрягся Петр Аврамович.

— Нет. Но я тебе сейчас скажу кое-что, чего не нужно всем знать. А слуги любят послушать да поболтать. Была бы моя воля — я бы вообще тебя на конную прогулку по полю пригласил, но не хочу тревожить твою старость. Знаю — тяжело дается.

— Заботливый выискался, — процедил дед.

— Лопухины, заняв правильную позицию в минувшем бунте, укрепились. Но того мало. Сам видишь — брата твоего и моего деда все еще в деревне держат. И я предлагаю сие поправить.

— Слушаю, — перейдя на шепот, как и царевич, ответил старик, подавшись к нему ближе.

— Отец дозволил мне подле Москвы поставить мануфактуру по выделке селитры. И я хочу, чтобы кто из Лопухиных ей заведовал. Дело я поставлю и знаний особых от заведующего не потребуется. Просто поддерживать в порядке то, что уже будет работать.