Какой она была?

Исподнее было представлено нижней рубахой и портами, которыми называли, по сути, кальсоны. Сюда же относились портянки и аккуратные шейные шарфы, выполнявшие функции подворотничка.

Далее надевались шаровары венгерского кроя, то есть сужающие ниже колена. Держались они на кожаных подтяжках, «выдуманных» Алексеем. Этот вариант показался самым удобным. Веревочкой подвязываться выглядело слишком несолидно. Крючки казались излишней морокой, а внутренний, нижний ремень — глупостью. Так что вариант с подтяжками пришелся очень даже кстати.

Поверх них надевался приталенный однобортный кафтан, названный царевичем кителем. От обычного кафтана он отличался накладными карманами с клапанами, чеканными гербовыми пуговицами и длиной до середины бедра.

Обувью были сапоги и только сапоги. У пехоты — свои, у кавалерии — свои. Головной убор — кивер, тот самый, что имел по верху кольцо из толстой проволоки. Ну и перчатки. Кожаные. У всех, даже у простых солдат.

Завершала этот образ так называемая «сбруя», состоящая из достаточно широкого кожаного поясного ремня с металлической чеканной пряжкой и Y-образной портупеи, что позволяло навешивать на этот ремень много всего, в том числе довольно тяжелые вещи, без угрозы сползания.

Так выглядел стандарт.

Один крой, одни цвета. Будь ты хоть солдат пехоты, хоть офицер улан. Не важно. Именно этот комплект ты и получал. Подобранный по размерам.

У солдат пехоты ко всей этой красоте добавлялась поняга, в верхней части которой крепился кожаный ранец для важных вещей. Под ним — тряпичный мешок для остального. Поверх же укладывалась скатка из плащ-палатки. Кавалеристы и офицеры все это перевозили на коне. А артиллеристы — комбинированно. Офицерам сверх того полагалась ташка — плоская кожаная сумка с клапаном для перевозки бумаг и письменных принадлежностей.

Зимой к этому комплекту выдавали ферязи армейские, под видом которых маскировались самые обычные двубортные шинели со стоящим воротником. Тут уж Алексей расстарался, доводя оригинальный крой ферязи до более привычного ему варианта. Проверенного временем, так сказать.

В качестве специальной одежды для особых случаев, например стояния зимой на посту, вводился длинный тулуп. Из шкур, мехом внутрь, да с внешним суконным подбоем. С высоким стоячим воротником и хорошим запа́хом. Чтобы точно выдержали и мороз, и ветер.

Обувь зимой выдавали дополнительно, как и шинель. Морозы ведь трещат не всю зиму напролет. Бывают и оттепели. И вообще одеваться лучше по погоде. Для этих целей были предназначены войлочные сапоги [Наладить выпуск валенок оказалось не таким простым занятием, поэтому пришлось ограничиться изготовлением сапог, сшитых из толстого войлока. Благо, что такого толка обувь и так мал-мало изготавливалась.] в резиновых калошах. Да, именно так. Царевич пустил на калоши бо́льшую часть закупленного им в португальских колониях каучука, посчитав, что иным образом добрую зимнюю обувь для армии не добыть.

Головные уборы зимой также меняли, заменяя кивера шапками-ушанками, называемые тут карпузами. Ну и толстые теплые перчатки. Куда уж без них?

Цвета же…

С ними все вышло крайне неожиданно для Алексея.

Он как думал, вспоминая фильмы о петровской России? Что зеленый мундирный цвет был выбран царем из экономии.

Как бы не так!

Самыми дешевыми из относительно стойких красителей оказались индиго, марена и кошениль, то есть синий и красный [В 1645 году, когда Оливер Кромвель создавал первую регулярную армию Англии, он выбирал краситель для мундиров. Денег не хватало, и он выбирал самые дешевые красители. Западные порты были в руках роялистов, а индиго шел оттуда, так что он хоть и дешевле, но не доберешься. В восточные порты шли марена и кошениль, что и предопределило выбор. В XVII веке марену массово выращивали в Священной Римской империи. Кошениль шел с юга Европы и из Азии.]. Во всяком случае, именно такой расклад был в середине и второй половине XVII века, да и в XVIII веке тоже.

Все.

Остальные были либо дороже, иной раз сильно, либо очень быстро сходили, либо имели такие оценки, что без мата не пересказать. Взять тот же зеленый, который разгоняли в XX–XXI веках для ассоциации с петровской армии. Его получали двойной покраской. Сначала в индиго, а потом в какой-нибудь сочной желтой и весьма недешевой краске.

Задачи каждый полк одеть в свой уникальный мундир не стояло, поэтому Алексей начал закупать сукно именно этих двух цветов: красного и синего, прикидывая с отцом то, как лучше их сочетать. Остановились в итоге на индиго как основном мундирном цвете просто в силу его наибольшей дешевизны в те годы. Соответственно, красный стал приборным цветом, который применяли достаточно широко.

Чтобы как-то друг друга различать в этом море однообразия и стандартизации применяли нарукавные нашивки. Сюда нашивали все — и номер полка, и знак рода войск, и звание, и прочее. Получалось в какой-то мере пестро, но почему нет? Вполне удобно для распознавания, где кто.

Не все были довольны таким положением дел, особенно среди офицеров. Но что поделать? В конце концов, за дешевизну и практичность обмундирования [Практичность на фоне исторически синхронных образцов.], а также за простоту обеспечения им приходилось чем-то платить.

Царь регулярно хмурился.

Но, видя смету и логистические расчеты, уступал.

Потом его снова кто-то подбивал.

И он снова хмурился.

Снова смотрел сметы и прочие расчеты.

И снова уступал.

Слишком уж выгодным выглядело такое единообразие. Может быть, не в моменте. Но в горизонте нескольких лет уж точно…

Капрал вновь хмыкнул, глядя на суету солдатиков. Ругаться ругались, а дело делали.

Вон, накинув тулупы, двое стоят у самого прохода. Поглядывают. На выстрел по такой погоде мало надежды. Кресало может обледенеть. Так что у них на всякий случай примкнуты штыки.

Еще один паренек таскает дрова.

Двое остальных солдат его звена отогреваются у костра, заодно занимаясь мелкими бытовыми делами. В тепле у огня это всяко лучше, чем просто на морозе.

Парил подогретый чайничек с кипяченой водой.

Лясы же они точили просто так — по ходу дела. Как эти трое, так и изредка к ним присоединялись еще двое с поста, что стояли так-то совсем рядом и отлично слышали все эти разговоры.

— Эх, — протянул один из бывших стрельцов, — вот ты бурчишь Игнат, бурчишь, а хорошего не видишь. Кормить стали сытно. Платье вон доброе. Оружие сладили хорошее. Жалование не задерживают. А то ведь лишь начало.

— Ой ли?

— А чего нет-то? Слышал я, что Петр Алексеевич всю Москву перестроить задумал.

— К чему такое? Чай, не пожар.

— Так чтобы пожара не было, дурья твоя башка! Я слышал, что сначала для нас — для солдат — слободы выстроит. Да не деревянные или мазанки, а из кирпича.

— Брешешь!

— Это собаки брешут, а я говорю. Жинка моя видела, как какие-то головастые люди что-то измеряли. Подошла. Спросила. Не у них, понятно, а у тех, кто им служил да помогал.

— В жизнь в то не поверю!

— А ты и не верь. Слушай, что говорю. Царевич задумал сие. Сначала слободы нам для семей поставить. После при них казармы возвести. Новые. Добрые. Тоже из кирпича. С плацами каменного мощения. Потом и за остальной город стольный приняться.

— Это я тоже слыхал, — отозвался капрал.

— Это где же? Тоже от жинки? Так они любят лясы точить. Одна ляпнула, остальные подхватили, — не унимался Игнат.

— Помните, я ездил в Коломну седмиц пять тому назад? На свадьбу к шурину.

— Помним, — покивали все слушавшие.

— Он за оснастку для кирпичей ныне взялся. Сказал — много надо. Хорошо берут. Как раз заводы. Я стал расспрашивать. Думал, может, и самому службу оставить. Так и узнал, что ставить нам слободы кирпичные будут. Не веришь? Вот тебе крест! — произнес капрал и степенно осенил себя крестным знаменем.

— Да… — тихо протянул Игнат.

— Вот тебе и да… — передразнил его собеседник. — В кирпичном доме, чай, получше будет. Болтают, будто бы в два этажа их ставить станут. Чтобы много места не занимали.

— А чего с нас-то начали?

— А с кого? — усмехнулся капрал. — С купчишек, что ли?

— А чего бы и не с них? Деньжищ-то у них всяко больше будет.

— Так, да не так. Казна те слободы строит. А кто опора казны? Кто опора царя? Вот! То-то же…

— Не верится мне что-то… вот помяните мое слово — гладко стелют, да жестко спать.

— Тебе не угодишь.

— Угодить мне дело не хитрое. Вон возверни старину, я и рад буду.

— Снова год через год недоедать будешь. К тому стремишься?

— Может, так, а может, и не так. Может, и у меня дело пойдет.

— Так чего ты в солдаты пошел? Сидел бы — торговлишкой своей промышлял.

— Дык…

— Мык! — хохотнул капрал. — Сам же раньше жаловался, что тяжко она у тебя идет. Али все позабыл?

— Да бес с вами. Плохо жил. Чего уж там? Не шла ко мне деньга. Но на душе было как-то хорошо. А сейчас… не знаю. Словно какой-то червь внутри грызет. Сам не ведаю отчего.

— То не червь, то жаба, — хохотнул сослуживец. — Ты ведь хочешь довольствие как сейчас и домик кирпичный, а службу справлять как раньше. Али нет? Чай, среди первых в упражнениях воинских не замечен.

— Может, и жаба, — не стал спорить Игнат, нахмурившись. — Что до упражнений — стар я уже. Отучился свое.

— Ей-ей, тебе не нужно было идти в солдаты, — заметил капрал. — Сам тоскуешь по родной лавке, бурчишь и ребятам нрав портишь. Того и гляди — еще кто стенать начнет.

Игнат скосился на командира. Но промолчал. Намек был слишком прозрачный. А уходить со службы он не хотел совершенно. Несмотря на все свое недовольство…

* * *

Тем временем Герасим, что командовал охраной царевича и по совместительству лейб-кирасирами, пил.