Михаил Михеев

Гроза чужих морей

Москва. 9 февраля 2034

— Итак, операция началась?

— Да, хотя, если честно, я всё ещё сомневаюсь, стоило ли нам лезть в эту авантюру.

— Что авантюра — это точно… Напомните, сколько ваши аналитики дают шансов на успех?

— На полный?

— Разумеется, частичный нас не интересует в принципе, да и не узнаем мы о нём, скорее всего. Ваша система наблюдения, как вы сами предупреждали, не опробована.

— Она и не могла быть опробована. А шансы… Процентов двадцать, может, двадцать пять, не больше. Скорее всего, даже меньше, наши аналитики — неисправимые оптимисты.

— Во-во. Но нам-то чего волноваться? В худшем случае мы потеряем один бесперспективный корабль, глядя на который все эксперты и без того крутят пальцами у виска, тем более что свою задачу как стенд для обкатки новых технологий он давно уже выполнил. Даже заминать дело не надо будет, раскрутим кампанию в прессе, снимем с постов пару-тройку… ну, вы сами знаете кого. Этот повод не лучше и не хуже других, так что с определённой точки зрения мы при любых раскладах останемся в плюсе. Да и корабль, будем говорить честно, вышел недорогим, так что с материальной стороны никаких серьёзных потерь мы иметь не будем. Людей вот только жалко, всё же там отборный экипаж… Но с другой стороны, других на такое дело и посылать-то нельзя, а этим я верю. Если даже им и не повезёт, мы будем знать, что сделали всё, что могли, и мальчишки погибли не напрасно.

— А вы циник.

— Нет, я просто пытаюсь выкрутиться из ситуации, в которой проще повеситься, и поэтому считаю, что надо использовать любой шанс. Тот, что мы пытаемся реализовать с вашей подачи, ничуть не лучше и не хуже любого другого.

— Да, шанс начать всё сначала стоит многого.

— Кому вы это рассказываете? Если бы я считал иначе, ваш институт не имел бы приоритетного финансирования, и это при том, что ваши разработки пока что не дали отдачи ни на копейку. Смешно, но все считают, что я отмываю через него деньги.

— Глупцы…

— Не такие уж и глупцы. Просто они мыслят исключительно с точки зрения своей логики и в пределах той информации, которую мы позволили им узнать. Однако имейте в виду, профессор, если мы проиграем, то ваш институт закроется мгновенно, а за вашу жизнь я не дам ни копейки. Давайте называть вещи своими именами. Свидетели не нужны никому, а вы свидетель, и притом довольно опасный.

— Да всё я понимаю…

— Вот и отлично. Эх, жалко, туда нельзя было послать полнокровную эскадру…

— Вы же знаете, масса пока ограничена Из-за этого нам и пришлось вбивать корабль в такие жёсткие рамки по водоизмещению. Если всё получится и заработает постоянный канал — тогда да, справимся, а пока что придётся пользоваться тем, что имеем.

— Да уж, за неимением гербовой можно писать и на клозетной… Ладно, теперь нам остаётся только ждать.

— Не так и долго, думаю, всё же время — понятие относительное.

— Ой, да не забивайте мне мозги вашей псевдоучёной заумью. Отлично ведь понимаете: нет ничего хуже, чем ждать и догонять, а именно этим мы сейчас и занимаемся, причём одновременно.

Настроение капитана первого ранга Плотникова было весьма далёким от идеального. Да что там, первый после Бога был откровенно мрачен, и подчинённые, хорошо знающие своего командира, старались обходить его десятой дорогой. Не отвертеться было только вахтенным, потому что командир АКПД «Мурманск» почти безвылазно находился на мостике. Хотя он и не вмешивался ни во что, не повышал голоса и очень спокойно, корректно отвечал на вопросы, если они появлялись, исходящая от Плотникова почти физически ощутимая волна холодного отчуждения заставляла всех, кто вынужден был находиться с ним в одном помещении, нервно ёжиться. Хорошо ещё, что после суток такой нервотрёпки он сам понял, что не надо стоять у людей над душой, и убрался в свою каюту. Весь экипаж вздохнул свободнее, но неприятный осадочек, как говорится, остался.

Растянувшись на койке, Плотников закрыл глаза, но сон упорно не шёл. Нервы, нервы, чтоб их. А что вы хотите, командир крейсера тоже не железный и, когда всё обрушивается на него сразу, просто физически не способен мгновенно адаптироваться. Вот как сейчас, к примеру, и ведь всё один к одному, будто судьба лишний раз вздумала испытать человека на прочность.

Вначале тяжёлый поход. Плотников даже не ожидал такого — ходовые испытания нового корабля превратились в полноценную обкатку техники и экипажа в условиях максимально приближенных к боевым. Он не спал, бывало, по нескольку суток, иной раз, пардон, в гальюн сходить было некогда, но всё это воспринималось как норма. Или, точнее, как плата за карьеру.

Капитан первого ранга и командир новейшего корабля в неполные тридцать пять — шутка ли! Карьера стремительная, как ракета, будто чья-то могучая рука уверенно тянула Сергея Фёдоровича Плотникова вверх. Некоторые считали, что у него какой-то влиятельный родственник в самых верхах, но сам-то молодой офицер прекрасно знал, что нет таких и быть не может. Просто физически нет — он даже не знал, кто его родители. Подкинула новорождённого мамаша, хорошо хоть, догадалась как следует укутать и оставить не под лестницей, а у дверей районной больнички. Потом интернат, который патронировала ближайшая воинская часть, и, на выходе, абсолютное отсутствие выбора. Военное училище — ни о чём другом парень и не думал. Хотя нет, выбор был — какое училище выбрать. Серёжка выбрал море…

И вот он — командир новейшего, только что сошедшего со стапелей корабля, не имеющего аналогов в мире, и с ясно замаячившими на горизонте адмиральскими погонами. Так что три месяца спать вполглаза, разбираясь в особенностях новой техники, не такая уж и высокая плата за будущее. Хотя, надо сказать, он был не один такой — молодой и стремительный. В последнее время и в армии, и на флоте появилось много молодых офицеров, никак не связанных со «старой гвардией» — да и вообще ни с кем, — в звании от майора до генерал-майора и от кап-три до контр-адмирала соответственно. И все повоевавшие, благо локальных конфликтов хватало и с каждым годом становилось всё больше. Складывалось впечатление, что кто-то очень могущественный, но в то же время очень осторожный создаёт кадровый резерв на все случаи жизни. Некоторые выводили, и небезосновательно, прямую аналогию с 1930-ми годами, когда Сталин — кровавый тиран, как его называли либераствующие интеллигенты, великий император, если верить ура-патриотам, и в любом случае очень умный человек — проводил чистки комсостава, поднимая на самый верх никому не известную молодёжь, когда удачно, а когда и не очень. Ох, крутые времена, рождающие крутых героев… Можно высоко взлететь, а можно и больно брякнуться. Правда, контр-адмиралов среди молодой поросли, если честно, пока не было — он, Плотников, был номером первым в строю и прекрасно осознавал, что от того, как он справится с новым кораблём, зависит очень многое, и, возможно, не для него одного.

В общем, дело было, как говаривал Володя Картавый, всё ещё стоящий на многих площадях и лежащий в Мавзолее, архиважным и архинужным. А ещё оно было архисложным, потому что для того, чтобы полностью освоиться с кораблём, необходимо, помимо всего прочего, понять, для чего, собственно, он создан. А вот с этим у Плотникова были проблемы, и, похоже, не у него одного.

«Мурманск» был, прямо скажем, странным кораблём. Атомный крейсер поддержки десанта — так он назывался, только крейсером по нынешним временам мог числиться скорее формально. Двенадцать тысяч тонн водоизмещения — это совсем немного. Больше того, по нынешним временам — несерьёзно. Попадались эсминцы крупнее да и, говоря честно, лучше вооружённые. Вообще, создавалось впечатление, что его попросту не знали, куда приткнуть, вот и отнесли к крейсерам. По тому самому принципу, что раз этот класс кораблей самый растяжимый по характеристикам, то в него можно впихнуть что угодно. Хотя, с другой стороны, к чему можно отнести надводный артиллерийский корабль с серьёзным по нынешним временам бронированием и атомной силовой установкой? Не к торпедным же катерам и не к авианосцам.

Да-да, именно артиллерийский, как бы архаично это ни звучало. «Мурманск» не нёс ни одной ракеты, вместо этого у него имелось три трёхорудийные башни с восьмидюймовыми орудиями, расположенные по схеме, давно уже считавшейся классической. Две — в носовой части, линейно-возвышенно, и одна — в кормовой. Орудия, конечно, сверхсовременные, и системы наведения, соответственно, тоже, но всё же по сравнению с противокорабельными ракетами они не пляшут. Плотников отдавал себе отчёт в том, что, столкнись он в бою с любым, даже теоретически уступающим ему в классе кораблем вероятного противника, и жизнь «Мурманска» будет измеряться в минутах. Хотя, с другой стороны, для морских сражений этот реликт минувшей эпохи был и не предназначен, а для того, чтобы разнести что-то на берегу, — вполне, благо и осадка у него была небольшой, позволяющей уверенно работать даже на мелководной Балтике. Может, и была логика в таком вооружении, тем более что самый дорогой снаряд обходился куда дешевле самой дешёвой ракеты, а боекомплект корабля составлял по три сотни снарядов на орудие. При этом непонятным было в такой ситуации, для чего в боекомплект входят ещё и бронебойные снаряды, тем более что достойных мишеней для них всё равно не было. Почти три тысячи снарядов — это огненный вал, который на относительно небольшой дистанции был куда опаснее одной-двух ракет, тем более если надо накрыть не точечную цель, а отработать по площади.