В общем, Гребешков интересовался, что делать с деньгами, и это заставило Александра задуматься. В самом деле, по-хорошему эти деньги требовалось сдать. Вопрос только куда — об этом мичман представление имел весьма смутное. А с другой стороны, суровые и неподкупные (а как же иначе-то) чины из адмиралтейства море ночью без шлюпок не переплывали, да и с врагами насмерть не резались. И потом, половина народу — испанцы, им-то какое дело до русских правил?

Мичман думал. Жизнь на палубе остановилась, зато уши все навострили так, что, кажется они вытянулись на манер заячьих. Наконец Александр вздохнул:

— Поделите между собой. Оставьте только долю семьям тех, кто погиб. И — забудьте о них, иначе проблемы могут появиться.

— Так точно, вашбродь! — унтер вытянулся в струнку, бросил руку к козырьку, по-уставному развернулся и словно бы испарился с мостика.

Сзади раздался смешок Матвеева:

— А ты рисковый человек, мичман. Не боишься?

— Пулю я и здесь могу получить. Да и чего бояться? Может, я так и до завтра не доживу.

— Тоже верно. А теперь иди, отлежись. Я присмотрю, чтоб все в порядке было.

— Это почему еще?

— Все же ты сопляк, твое благородие. Но ты храбрый, везучий, люди за тобой идут. И если что-то с тобой случится, это может стать концом всему. А ты еле на ногах держишься. Так что выспись, если что — позову. И да, красного вина выпей. В капитанской каюте оно точно есть. Для крови полезно.

Что же, Александр подумал — и последовал совету. Правда красное вино он не слишком жаловал, ну да раз уж надо. В общем, уснул он, едва голова коснулась подушки, и проспал часа три, не меньше, после чего был разбужен Гребешковым, сообщившим: ветер поднимается, можно выходить в море.

Можно — это хорошо. Александр почувствовал себя на диво свежим и даже принесенную унтером тарелку какого-то странного супа, в бульоне которого плавали огромные куски оленины вперемешку с крупно порезанным картофелем и морковью, съел как не в себя. Мало того что проголодался, так ведь еще и рыба успела до смерти надоесть. Здесь же с продуктами, причем свежими, дела обстояли неплохо — видать, местные финны не прочь были поторговать с врагами.

А еще Гребешков принес его долю трофеев. Самый настоящий револьвер Кольта, его Верховцев разве что издали видел, а так даже в руках не держал. Как оказалось, его реквизировали у английского капитана — остальные офицеры имели при себе однозарядное старье. Даже у такого промышленного и финансового гиганта, как Великобритания, не хватало ресурсов на мгновенное перевооружение и армии, и флота. Вот и экономили, на чем могли, отправляя новые образцы на действительно важные участки за счет вторичных направлений. А небольшой корвет, как ни крути, судьбоносной точкой для Империи не являлся, и его стрелковое вооружение обновлялось по остаточному принципу.

Еще у капитана же забрали «перечницу», немного устаревший многоствольный пистолет с круговым расположением стволов, сколь грозный на вид, столь и неудобный. И венцом ко всему — деньги. Тот самый ящик из капитанской каюты — матросы, посовещавшись, решили, что это будет командирская доля. Мичман подумал. Затем еще раз подумал. А потом мысленно плюнул и взял. Его люди сегодня получили от боя суммы, которые большинство вчерашних крестьян, да и испанских моряков тоже, не то что в руках не держало, но даже и не видело. И если они решили, что раненому командиру что-то причитается, то с какого переполоху он должен отказаться?

Вот так. Был сыном небогатого помещика из тех, что привыкли жить на одно жалованье. Теперь стал пиратом, и надо привыкать жить на долю в добыче. Позор… С другой стороны, а почему же позор-то? В конце концов, не зря же русские пираты наводили ужас и на Балтике, и на Черном море еще в те далекие времена, когда Британия была всего лишь маленьким и никому не нужным островком в океане. И не зря первым русским адмиралом был пират с каперским свидетельством от Ивана Грозного. Так что можно считать, все по заветам великих предков. Да и грабили не мирных купцов, а самый что ни на есть боевой корабль. А что с бою взято — то свято!

Как известно, самокопание — истинно русская черта. Которая для интеллектуально развитого человека обязательна. Во всяком случае, именно так утверждают те, кто считает себя солью земли русской на том простом основании, что имеют сомнительного качества образование и избыток свободного времени. Александр, наверное, был не очень правильный русский — слишком короткими были его размышления. Ну а потом все завертелось, и стало не до моральных терзаний.

Вывести в море и знакомый-то парусник, у которого из русского, помимо части команды, был только найденный в трюме «Бульдога» и поднятый флаг, для молодого офицера с минимальным опытом задача совсем непростая. Чего уж говорить о крупном и совершенно незнакомом корабле, вдобавок с урезанной командой? А тут еще этот чертов поляк, который кровь из носу желает покинуть бухту первым, и плевать ему на правила кораблевождения. Гонор, небось, взыграл. Александр весь покрылся холодным потом, когда чудом уклонился от столкновения. И ведь смотрит на них и скалится, мерзавец: весело ему — утер нос русским…

Да и черт с ним. Разошлись в море корабли, и скоро очертания парусов пропали с горизонта. И появилась у мичмана задача из тех, которым его учили — довести корабль до родного порта. Вот только делать это он умел пока что лишь теоретически.

Впрочем, играть в великого мореплавателя он не собирался. Особенно учитывая, что створные знаки сам же недавно и разрушал, что многократно увеличивало риск навигационной ошибки. Поэтому он увел корабль дальше от берега, на безопасные глубины, и вел его практически до ночи. Расчет оказался верен, через какое-то время начались знакомые еще по учебным плаваниям места, и выбрать место для ночной стоянки оказалось несложно. И, встав на якорь, они наконец-то смогли дать измученной команде отдых — все равно идти в изобилующих мелями водах ночью было чересчур опасно.

В душе Александра росток надежды затрепетал и вырос в нечто серьезное. Если так пойдет дальше, завтра к вечеру они будут уже под защитой фортов Кронштадта. Взять приступом эту морскую крепость не сможет ни один флот. Британцы, конечно, народ серьезный, но не самоубийцы. Главное, чтобы ветер не стих, однако вроде бы ничего не предвещало такой пакости.

— Александр Александрович! Вашбродь! Проснитесь! — Голос Сафина вырвал мичмана из объятий Морфея. Инстинктивно он сделал попытку еще раз заснуть, но тут его затрясли за плечо. За раненое плечо, гады! Верховцев аж взвыл от неожиданности и боли и проснулся окончательно.

— Что случилось, Мустафа? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Получалось с трудом — после рывка потревоженная рана горела, словно огнем. — Жить надоело?

— Вашбродь, извольте наверх. Егор Иванович вас срочно требуют. Поспешайте, там такое…

От не страдающего паникерством Мустафы ждать подобного без веского повода было сложно. Александр, резким движением головы отвергнув попытку помочь, быстро оделся и вышел на палубу. Здесь, похоже, собралась уже вся команда, и даже в предрассветных сумерках было заметно, что лица моряков встревоженные.

— Что случилось Иваныч?

— Тихо, вашбродь! Гляньте.

Мичман приложил к глазу подзорную трубу. Очень хорошую, из запасов испанского капитана. В какой мастерской ее делали, оставалось только гадать, клеймо давно стерлось от времени, но оптика была отменная. Взятые у британцев трофеи близко не лежали — и слабей, и изображение мутное, да еще и малость искаженное.

Несмотря на темноту, он вполне отчетливо рассмотрел не менее десятка кораблей, стоящих на якорях совсем недалеко. До ближайшего было с полмили, не больше. Александр всмотрелся — все же их многому учили — и опустил трубу.

— Ближайший — линкор «Монарх», восемьдесят четыре пушки, то ли семьсот, то ли восемьсот человек экипажа, точнее не помню. Чуть дальше «Нептун», сто двадцать пушек, народу на борту под тысячу. Там, дальше, что-то более мелкое… вроде бы. Точнее не разглядеть.

— Проклятие! — злобно прошептал Матвеев. — Еще и мелочь… Нам и одного из этих гадов за глаза будет.

— Но эти линкоры, я точно помню, паровых машин не имеют. А ветер — он для всех один. Так что шанс есть. Тихонечко поднимаем паруса и тихо-тихо, на кошачьих лапках, уходим.

Показалось ему, или после того, как он по силуэтам опознал и весьма приблизительно расписал характеристики вражеских кораблей, на него смотрели с легкой толикой восхищения? Неважно. Главное, вопросов никто не задавал. Люди бросились исполнять приказ с такой скоростью, будто от этого зависела их жизнь. Впрочем, почему «будто»?

В считанные минуты грот и фок, нижние и самые малозаметные со стороны паруса развернулись, ловя ветер. Полилось масло на брашпиль [Палубный механизм (лебедка), предназначенный для подъема и спуска якоря.], чтобы хоть немного убрать скрип, и якорь медленно пополз вверх, освобождаясь от донного ила. «Санта-Изабель» мягко повернулась и двинулась в темноту, по ветру. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Им повезло — ушли незамеченными. Вот только курс их сейчас был совсем в другую сторону. Мичман надеялся уйти подальше и вновь направить стопы к своим берегам, но Фортуна, видимо, решила, что хватит с них на сегодня ее милостей. И, едва перевалило за полдень, на горизонте появились еще два корабля, тут же развернувшиеся на пересечение их курса. Что характерно, это никому не понравилось.