Почему-то Зоя со стыдом приняла сказанное исключительно на свой счет.

— Товарищ Председатель, я… — она запнулась, не зная как лучше сформулировать — сначала она написала заявление на увольнение из армии, воспользовавшись правом, данным ей Законом о сокращении Вооруженных сил СССР, в просторечии именуемым «миллион двести», поскольку именно на такое количество предусматривалось сокращение, но потом… что потом? Потом она передумала.

— Я повторяю, — прервал Зою товарищ Председатель, — причины были у всех уважительные — у кого лечение в госпитале, кстати, как ваше самочувствие, товарищ Багряк?

— Полностью реабилитирован медицинской комиссией — беспощадной, но справедливой, — отчеканил человек в плаще. Тросточка упиралась в пол, а ладони он сложил на набалдашнике — ни дать ни взять средневековый рыцарь, опирающийся на верный боевой меч.

— А как же тросточка? — показал глазами Председатель. — Там, — он кивнул в потолок, — не помешает?

— Даже поможет, — усмехнулся Багряк, но уточнять, чем и как в неназванном «там» поможет его трость, не стал.

— У вас, Аркадий Владимирович, если не ошибаюсь… — начал было товарищ Председатель.

— Не ошибаетесь, товарищ Председатель, — торопливо перебил Аркадий Владимирович. — Об этом и упоминать смешно, так что, если вы не возражаете, мою причину опоздания просил бы не упоминать.

— Да-да, Аркадий Владимирович, конечно, — сказал Председатель, отхлебнул чай, хрустнул сушкой. — Угощайтесь, товарищи, угощайтесь.

— У меня все просто, — сказал маленький человечек. — Я был в рейсе. Доставлял модули автоматических заводов в Пояс астероидов. Биленкин нарасхват, — добавил человечек. — Без ложной скромности скажу: все Управление рыдало крокодильими слезами. Вот такими, — человечек показал.

— Сам себя не похвалишь, — усмехнулся Борис Сергеевич.

— Я не хвалюсь, товарищ командир, — последнее обращение Биленкин особенно подчеркнул, — я констатирую факты, товарищ командир. И как только до меня донеслись слухи, я немедленно сказал себе — это дело по плечу только товарищу Биленкину. Но товарищ Биленкин человек гордый и уважает субординацию и свободу выбора вышестоящего начальства. Поэтому товарищ Биленкин набрался терпения и продолжил выполнять все возложенные на него Космофлотом обязанности, вовсе не принимая позиции к низкому старту, чтобы по первому свистку кадровой комиссии броситься сломя голову получать предписание в ГУКИ.

— Да-да, Игорь Рассоховатович, — торопливо вклинился в речь Биленкина Председатель. — Я все знаю. Вы ничего не ждали, вы отправились в рейс, доставили ценное оборудование нашим сталеварам, за что честь и хвала вам. Но, прежде чем мы продолжим с постановкой задачи, у меня имеется персональный вопрос к новичку не только в нашей команде, но и в космической отрасли. Ответите, Зоя?

— Постараюсь, — она облизнула пересохшие от волнения губы. Вот он — долгожданный экзамен! Ведь не может так быть, чтобы ее, Зою Громовую, самого обычного лейтенанта, вот так запросто приняли в отряд космистов. И от того, как она ответит на вопрос товарища Председателя, ее ждет… ее ждет…

— Скажите, Зоя, зачем нам нужен космос? Нам, я имею в виду советских людей, наших товарищей по странам народных демократий, все прогрессивное человечество. Ведь не секрет, что на Земле еще столько проблем, что некоторым кажется, будто завоевание космоса — слишком расточительное предприятие? У нас, в СССР, когда после войны минуло столько лет, еще сохранились разрушенные районы, города, которые требуют восстановления. Да мало ли других проблем! Может быть, вы, молодежь, считаете, что главное все же остается на Земле? Помните знаменитую полемическую статью Жилина в «Правде»? «Главное остается на Земле, или не могу поступиться принципами»?

Зоя кивнула. Потом набрала воздуха в легкие и заговорила. Ей показалось, что она говорила ужасно долго. И бессвязно. И коряво. Перескакивая с фразы на фразу, заставляя мысль совершать нелепые и неуместные здесь фигуры высшего пилотажа. Но ее слушали не перебивая. Внимательно. Иногда кивая. Иногда улыбаясь. А когда она закончила, все какое-то время молчали.

— Дите, — наконец сказал Аркадий Владимирович.

— Выскочка, — возразил Биленкин.

— Торопыга, — заключил Багряк.

Глава 6

Броненосец с пробоиной под ватерлинией

— У меня остановилось сердце, — сказал Антипин Зое. — Слушай внимательно, что ты должна сделать. Во-первых, никакой «Скорой помощи»… Вообще никакой помощи, — он слегка сжал ее пальцы холодеющей рукой. — Никто не должен знать. Вообще. Повтори.

— Никакой «Скорой помощи». Никто не должен знать. Но, Ефрем Иванович, как же так…

— Не перебивай, — говорить Антипину становилось все труднее. — Академиков… перебивать… нельзя… Телефон… номер в кармане… найди…

Еле сдерживаясь, чтобы не разреветься, как девчонка, Зоя ощупала комбинезон Ефрема Ивановича.

Вот! Зоя достала бумажку. От руки написанные карандашом цифры. Ни имени, ничего. Просто телефон.

Жена, почему-то подумала Зоя.

— Скажи ему… — в горле Антипина заклекотало, Зоя вскрикнула, решив, что все, но Ефрем Иванович еще тише продолжил: — Скажи, чтобы сделал так, как договаривались… Он обещал… Повтори… задание…

— Позвонить по телефону и сказать… сказать… ой, мамочки… чтобы сделал так, как договаривались.

— Хорошо… не реви… солдат…

— Я не реву, — сказала Зоя, вытирая слезы тыльной стороной ладони. — Я вообще не умею реветь.

— Скажешь ему… где… тело…

Тело? Какое тело? Ах, тело…

— Я не брошу вас, — сказала Зоя. — Я не могу вас здесь бросить!

— Беги… Зоя… беги… — прошептал Антипин.

И Зоя побежала.

У входа в учебно-тренировочный корпус стоял добрейший Роман Михайлович в неизменной клетчатой кепке с козырьком, которую он не снимал, даже когда залезал в пустолазный костюм. Варшавянский посасывал пустую трубочку и рассматривал скачущих с ветки на ветку белок. Походил он не на врача экспедиции, а на пенсионера, приехавшего в дом отдыха слегка поправить здоровье. Зоя понимала, что вид у Варшавянского обманчивый, что он — героический человек, ветеран медицинской службы, спасший во время войны и мира сотни и сотни жизней, проводя в лютых фронтовых, а затем и космических условиях сложнейшие операции, но ничего не могла с собой поделать — походил он на пенсионера, вот хоть тресни.

— Пересдача? — спросил Роман Михайлович и огладил шкиперскую бородку.

— Да, — кратко кивнула Зоя, взялась за дверцу, но Варшавянский ее остановил:

— Филипп Артебалетович еще не подошел. Не торопитесь, постойте здесь, подышите воздухом.

— Хорошо, Роман Михайлович, — покорно сказала Зоя. Вот и сейчас она ощутила в себе странный импульс. Ей хотелось отклонить предложение Варшавянского, отговориться необходимостью еще разок проштудировать принципиальную схему движителя с лучевыми фотопреобразователями, будто чувствовала, что все неспроста. Ох, неспроста добрейший Роман Михайлович с раннего утра стоял здесь, будто поджидая Зою для разговора. Какого?

Варшавянский долго молчал, несколько раз вынимал трубочку, осматривал ее, будто убеждаясь, что в чашечке как нет табака, так и нет, вздыхал, прикусывал мундштук и со свистящим звуком втягивал воздух, словно то не трубка, а музыкальный инструмент.

— Вас что-то гложет, Зоя? — он так и выразился — «гложет». — Признаюсь, Зоя, я наблюдаю за вами, впрочем, как и за другими членами экипажа, но никто не вызывает у меня столь смешанного чувства, как вы.

Зое вдруг стало зябко, она судорожно потерла голые предплечья. Пару раз стукнула каблуком пружинящую землю, усеянную сухими еловыми иглами.

— С одной стороны, ваши физические и психологические тесты находятся в превосходной форме, иначе у меня имелись бы более строгие, нежели интуиция, доказательства или, по крайней мере, показания к дальнейшей вашей диагностике. Но с другой… мне крайне сложно сформулировать… Вас что-то гложет, Зоя. Некоторое время я думал, что всему причиной — гибель вашего напарника, из-за чего вы, может быть, считаете, что не совсем по праву заняли предназначенное ему место…

— Я, Роман Михайлович, — прервала было Зоя Варшавянского, но тот поднял ладонь, призывая к молчанию.

— Но дело, я уверен, не в этом, — сказал Варшавянский. — Может, вы сейчас даже думаете, что как раз в этом, это, так сказать, ваша убежденность. Но поверьте, Зоя, моему опыту военно-полевого хирурга, подобное ощущение, что на месте павшего товарища должны были быть вы, и чертовски несправедливо, что те, кто лучше нас, гибнут, освобождая место для таких, как мы, гораздо более… хм, не лучших, так вот, подобное чувство — самое распространенное. И что в нем самое хорошее — оно излечивается само. Оно придает нам силы жить не только за себя, но и за того парня, как в песне, помните?

— Но я именно так и думаю, Роман Михайлович! — не вытерпела Зоя. — Почти думаю… — тут же смутилась она.

— Почти? — усмехнулся Варшавянский. — Нет, милочка, у меня для вас не совсем приятное известие — дело отнюдь не в этом, как бы вы ни пытались себя убедить. Гибель лучших друзей придает нам силы, и вы из этой породы, я вижу. Подумайте, Зоя, ваша успеваемость — результат фактора икс, который я не могу пока распознать. И ваша, скажем так, некоторая отчужденность от остального экипажа — проистекает оттуда же. В иных условиях я бы настоятельно рекомендовал комиссии заменить вас дублером.