— Нет-нет, что вы, — прошептала Пасифия, — я для подобного чересчур стара, Великая Мать.

Величественная фигура вряд ли расслышала ее слова за шумом леса, но поняла жесты, кивнула и продолжила путь. Тут бы Пасифии, утолившей жажду любопытства, тоже окунуться в собственные дела, кои явно не находились в глубинах родового озера, а терпеливо поджидали в поселке. Но она, будучи существом, которое никогда не удовлетворится первым глотком, а немедленно сделает второй, все же ступила на скользкую дорожку и, опираясь на ручку зонта, медленно-медленно, чуть ли не на цыпочках пошла к заросшему камышом берегу.

Когда кончики пальцев ног, перепачканные глиной, коснулись горячей воды, Пасифия вытянула шею и долго-долго смотрела туда, где свершалось таинство. Обнаженные тела, словно налитые светом, просвечивали сквозь толщу вод, а приповерхностный слой кишел отпрысками. Великая Мать погрузилась в озерцо по пояс и производила непонятные пассы, будто разгоняя мошкару, а один из отпрысков ткнулся в ноги Пасифии, застрял на мелководье, и ей пришлось наклониться, чтобы осторожно столкнуть его обратно.

Разглядеть лица покоящихся в озере не удалось, хотя она готова была поклясться — среди них ни единого знакомого, ибо женская половина поселения вряд ли привержена подобной архаике.

«Возвращенцы», — решила Пасифия и невольно посмотрела вверх, будто надеясь разглядеть за плотным пологом леса небо. Словно дожидаясь только ее взгляда, полог на мгновение разошелся по шву, обнажив черную с золотыми блестками подкладку, и нечто мелькнуло над верхушками деревьев, похожее на огромную медузу с округлым куполом тела и пятью толстыми отростками. Посмотрев ей вслед и решив, что дивное создание направилось как раз к поселку, Пасифия, досыта нахлебавшись небольшим приключением, двинулась прочь от озера.

2. Падающие звезды

Пасифия сидела на веранде, пила чай с вареньем из ламинарий и считала падающие звезды.

Сегодня их оказалось особенно много. Она сбилась на четвертой четверке, вновь принялась считать и опять сбилась. Огненные линии прочерчивали сумеречное небо, сгущаясь там, где располагался один из крупнейших космопортов.

В остальном вечер ничем не отличался от подобных вечеров, когда она возвращалась, принимала душ, натягивала домашнее одеяние и садилась в седалище-качалку у столика. Там, благодаря заботам домашнего кибера, уже пыхтел самовар, а над блюдцем с вареньем с тяжелым гудением барражировала пчела.

Светило делало вид, что клонится к закату, обитатели поселка делали вид, будто ему верили, поэтому утопающие в зелени домики погружались в предночную дрему, когда ложиться спать вроде еще рано, а продолжать вести активную жизнь вроде и поздно.

Пасифия зачерпывала ложечкой варенье, делала мелкие глоточки питья, кивала редким прохожим. Возможно, необычный вид вкушающей вечерний покой Пасифии и стал причиной того, что один из проходящих на приветственный кивок столь же приветственно кивнул, но не пошел и дальше по своим делам, а остановился и принялся разглядывать ее с откровенным удовольствием. Во рту он держал самый обычный леденец на палочке — круглый, полосатый, их обожают отпрыски, и, судя по тому, с каким удовольствием причмокивал, то и он не чурался этого лакомства. Прохожий извлек леденец изо рта, с преувеличенным вниманием осмотрел его слоистую округлость и лишь затем произнес, как бы между прочим:

— Прекрасно выглядите, Пасифия.

Пасифия только теперь признала Корнелия, жившего на другой стороне. Поначалу он показался ей совершенным незнакомцем. Удивиться она не успела, память услужливо вынесла на поверхность — Корнелий появлялся наездами, но, кажется, здесь Пасифия колебалась, их так и не представили друг другу. Скорее всего нет. Разве что обменивались кивками при случайных встречах.

— И вам здравствуйте, Корнелий. — Пасифия зачерпнула ложечкой варенье и отогнала пчелу. — Хотите пить?

Вопрос вежливости, не более. На такой обычно принято отговариваться морем домашних дел, требующих неотложного внимания. Но Корнелий, к удивлению Пасифии, не отказался, и вот он опускается в плетеное седалище, в нем устраивается, закидывает ногу на ногу и, в свою очередь, вопросительно смотрит на Пасифию, слегка улыбаясь. Только теперь она сообразила — что не так на ее гостеприимном столе. Пришлось подняться и сходить на кухню за чашкой, блюдцем и ложечкой для гостя. Коробку, которую держал под мышкой Корнелий, пристроил на краю стола, так, чтобы не мешала угощаться.

Когда его обеспечили всем необходимым для расслабленного времяпрепровождения, а именно — питьем из заварочной емкости, кипятком из самовара и вареньем из банки, пришло время приятной беседы. Пасифия неожиданно для себя самой рассказала Корнелию о прогулке на археологический раскоп и увиденной собственными глазами загадочной находке.

Однако история, похоже, не слишком заинтересовала гостя, он лишь вежливо кивал, прихлебывая из чашки и зачерпывая ложечкой варенье, поглощал он его удивительным способом — подносил ложечку ко рту, макал в нее палец и тщательно его облизывал.

— Иногда мне кажется, весь этот мир — огромный анклав, где кишат головастики и воображают себя людьми, — пробормотал он. Но поскольку Пасифия не поняла, что гость имел в виду, а также учитывая, что сказанное, скорее всего, никому конкретно не предназначалось, она сочла за благо перевести разговор на самого Корнелия.

— Чем занимаюсь? — не слишком вежливо переспросил Корнелий, будто Пасифия чересчур витиевато задала вопрос, так что потребовалось дополнительное уточнение. — Видите ли, Пасифия, у меня изрядно занятий в вашем мире. Можно сказать без излишнего преувеличения, приходится заниматься всем, что встретится на пути или попадется под руку. Этакий мастер на все… гм… руки и прочая, прочая… Но, если добираться до сути, а именно суть вас, судя по всему, интересует, то я — гончар по братству. И как гончар по братству, обязан примеривать на себя тысячи лиц, чтобы лучше… гм… скажем шершаво, лучше исполнять возложенные на себя обязанности.

Словно в подтверждение слов гостя по улице прошествовал гипостазис, похожий на нелепую кривую башню, собранную из первых попавшихся под руку кухонных принадлежностей и приборов, причем вершину его увенчивала кипящая емкость, издававшая длинные пронзительные свистки. Гипостазис произвел на Корнелия необычное воздействие — гончар съежился в седалище, подобрал ноги, напрягся, точно в любое мгновение готовый выпрямиться пружиной, скакнуть через перила и смыться.

— Гипостазис чепухи, — не удержалась от ядовитого укола Пасифия. — Он вам хорошо известен, гончар?

Однако гость полностью приплыл в себя, вновь перетек в расслабленную позу и сообщил как ни в чем не бывало:

— Пустил семью пожить. Из этих, знаете ли, возвращенцев… Милая семейная пара и тройка шумных отпрысков, по которым интернат плачет.

— Неужели? — подняла брови Пасифия. — Они и сюда доплыли?

— О да! — Корнелий хлопнул ладонями по коленям. — Поток нарастает с каждым днем, сами видите — какая сегодня активность. — Он кивнул на зарево от падающих звезд. — К вам приходил наш любезный Панкрат с просьбой дать временную пристань?

Пасифия зачерпнула варенье, отработанным плавным движением отогнала пчелу. Запила кисловатую сладость крошечным глоточком питья.

— Во-первых, я живу здесь с сыном, — веско сказала Пасифия со всеми полагающимися жестами, словно Корнелий, взяв на себя обязанности старосты, примеривался к ее заводи на предмет стеснения парочкой семей возвращенцев. — Во-вторых, насколько я извещена по Информаторию, возводятся новые обиталища для таких, как они. Почему бы возвращенцам, вместо летаргии в захолустье, не уплыть на ударные стройки? К тому же…

— Они уплывают, — торопливо вставил Корнелий, видя, что поток аргументов со стороны Пасифии далеко не исчерпан. — Но, уважаемая Пасифия, вы не очень их жалуете?

— Мой сын на Венере, — несколько раздраженно сказала Пасифия. — И возвращаться не собирается. По крайней мере, пока не выполнит свою работу.

Известие об этом оказало на Корнелия столь же непонятное воздействие, как и скрывшийся из виду гипостазис, — он сел прямо, воззрился на Пасифию с нескрываемым изумлением, несколько раз открыл и закрыл безгубый рот, и даже его коробка оказалась подхвачена со стола и прижата к груди, словно он собрался немедленно, не попрощавшись, дать с веранды деру. Однако самое удивительное произошло с физиономией, по которой волнами прокатились маски, подтверждая шутку про тысячу лиц. Вот он крепко сбитый молодец, затем молодая, но жутко тощая женская особа, а затем и вовсе отпрыск с копной густых волос. Но необычное действо продлилось еле уловимое мгновение, и Пасифия убедила себя, что это на нее наплыло некое помутнение, став причиной столь причудливого метаморфоза.

— Обмениваетесь с ним сообщениями? — Корнелий все так же сидел в своеобычной позе, прихлебывая и вкушая. А заодно отгоняя пчелу.

Пасифия помахала рукой:

— У меня есть волнофон. Вот по нему он и звонит. — Поколебалась, но не без гордости уточнила: — Каждый день звонит, и я полностью в курсе его дел.