Продолжаю сидеть, подобрав ноги, ничего не чувствуя. Тоже эйфория, обычная после того, как подобные штуки приходится вытворять. И приди кому в голову выпустить обойму, тоже, наверное, ничего не почувствую. Ведь нет жалости к мертвой Надежде Константиновне. И к бугру, и его мелкому подельнику.

Вокруг никого. Только шумит за подворотней город Братск под номером один. Да на снегу хнычет бугор, зажимая дыру в животе, откуда хлещет черная кровь. Но кажется, что ворота заскрипят, распахнуться, и вбежит Дятлов, а за ним — опергруппа, суровые, надежные, вооруженные, и деловито зачистят побоище, и даже Надежду Константиновну вытащат оттуда, откуда никто и никогда не возвращался.

Ждать надоедает. Оправляюсь, встаю, иду, качаясь бычком. Прислоняюсь к столбу, только для того, чтобы спрятать оружие. И еще разок подумать. Думать полезно. Иногда даже приятно, хотя не в этот раз. Возвращаюсь обратно, ощупываю бугра, что копался в сумочке Надежды Константиновны, отыскиваю кошелек. Он еще не все, хватает за пальцы, шепчет, но ничего не слышу, только тыкаю пальцем в глаз посильнее, чтоб из глазницы. Вот так — хлюп.

Допрос бугра

Прокачка. То, что раньше никогда не удавалось. Когда в считанные минуты после схватки нужно выкачать из объекта все, что знает. Выжать до последней капли. Любыми средствами. С пылу, с жару. Пока еще не подготовился, когда правда из него брызжет, точно из переспелого фрукта, только стисни крепче. И жми, жми, выдавливая сок в посудину собственной памяти.

— Кто? Кто? Кто? — задыхаюсь, бормочу, держу за грудки и бью об окровавленный снег. Как было проще, если бы именно ты первым позарился на куклу. Но нет.

Бугор кряхтит, плюется кровью, закатывает оставшийся глаз. Сдохнет. Как пить дать, сдохнет. Зачем пустил вперед малолетку? Или вообще не нужны девочки? Привык в ходках к другим отверстиям? Так за чем дело стало, бугор? Не знал? Или, наоборот, слишком много знал, поэтому не решился? Кто такой, черт тебя раздери на тысячу клочков?

— Жить… — еле слышно хрипит. Так тихо, что приходится сдерживать дыхание. Это нелегко. Сердце стучит, в ушах будто молот. Бам! Бам! Бам! — Жить… помощь…

Надежда тоже хотела жить, хоть и старуха… встречу тезку, обязательно спасу, клянусь… перед надеждами должок…

— Будет помощь! Будет! — кричу, а на самом деле всего лишь шепчу на ухо. Лучше корешей нет, бугор. Только скажи, открой — кто навел на неприметную парочку — старуху с внучкой? Неужели не понимали, с них как с козла молока? Или оголодали, озверели, готовы бросаться на все что движется? Не верю! Станиславский, помоги, не верю!

— Кто навел, сволочь?! Кто навел?!

— Люди… люди… — хрипит, кровавые пузырики лопаются. Никакая помощь не понадобится, поздно пить «Боржоми», но ведь этого не понимает, разве не так? — Серьезные люди… электрические люди… из будки вылезли… черти из будки… череп…

Электрические? Люди? Из будки? Кто? Что?

— Электри… лю…

Все.

Кончено.

Отпускаю бугра и сползаю. Загребаю снег и сую в рот. Не глядя. Металлический привкус. Привкус крови. Снег пропитан кровью.

Три трупа.

Дятлов будет доволен.

Взгляд на трансформаторную будку с черепом, молнией и грозным предупреждением: «Не влезай! Убьёт!»

Всё так спутано…

И Дятлов доволен, хотя выслушивает хмуро, брезгливо оттопырив губу. Папироса забывчиво дымится между пальцами, сжатой в кулак руки. Так и чудится — размахнется и жахнет по рапорту со всего маху. Только искры в стороны. Но другая рука расслаблена. Указательный постукивает по столешнице. Тук-тук, тук-тук, тук-тук.

— Еще раз, — требует Дятлов. — От начала и до конца со всеми подробностями. Самыми мельчайшими. Физиологическими.

Не удивляюсь. Его стиль. Пишется рапорт. Затем — устный доклад. Затем доклад повторяется. Еще и еще. До изнеможения, когда память окончательно сдается и щедро высыпает до того скрываемые подробности, о которых забываешь. Но, надо же, — вот они! Последнее усилие — самое продуктивное. Все остальное — подготовка, подход.

Повторяю тщательно, вдумчиво, с физиологическими подробностями. Как для врача забеременевшая институтка. Это не. Это Дятлов. На подобные метафоры нет воображения. И способностей.

— Стоп. Почему бугор не оприходовал тебя первым?

Вопрос вопросов. Почему вас, товарищ стажер, не изнасиловали оба бандита, а только один и, к тому же, наиболее никчемный?

— Не знаю, товарищ майор, — только каблуками не щелкаю. Больше не повторится.

— Жаль, — Дятлов разжимает кулак с папиросой и затягивается. — Жаль, — выдыхает дым. — Дальше.

Дальше. И дальше. И дальше.

— Электрические люди, — Дятлов барабанит пальцами, смотрит. Хорошо, что про будку ни гу-гу, бред ведь. — Кто такие, по-твоему?

— Не знаю, товарищ майор.

— Я и не говорю, что знаешь, — с раздражением бурчит Дятлов. — Предположения? Гипотезы? Версии?

— Может, название банды? — неуверенно предлагаю версию.

— Электрические? Хм… — шевелит челюстью, словно про себя повторяя еще и еще раз: «Электрические… электрические…» — Чересчур респектабельно, не находишь? Все равно что банда имени двадцать третьего съезда капээсэс.

— Так точно, товарищ майор, — соглашаюсь, хотя понимаю — согласием раздражаю Дятлова еще больше. И он скажет на свой тягучий манер: «Так какого хрена ты мне околесицу несешь?!»

Но ничего такого не говорит. Понимаю — Дятлов доволен. Очень доволен.

Вот только — почему?

Кромечник

— Ты это читал? — Кондратий вытащил из портфеля два журнала — «Ангара» и «Байкал» — положил на стол. — Опубликовали поначалу в малотиражке «Разведчики будущего», потом предложили в журналы. Малотиражку мы благополучно прохлопали, а журналы отловили. Заложено закладками.

Я беру, листаю, отдаю.

— Читал. И что? Хорошая фантастика.

— Вы там в Спецкомитете вообще от реальности отвалились? — Хват схватил верхнюю книжицу и сунул мне под нос так, что пришлось откинуться назад. — Вот это — про детей с необычными способностями. А эта, — он ударил кулаком по второй, — про то, что делает эволюция с людьми.

— Не преувеличивай, там о другом. К тому же идеи витают в воздухе. Все об этом пишут. И даже фильмы снимают. Про полет на Марс, например.

— Марс меня не интересует, — отмахнулся Кондратий. — Это все научная фантастика, а точнее — фантастика ближнего прицела. А здесь — серьезно. Это шпионаж, шпионаж будущего.

— Слушай, — говорю примирительно, — пусть так. Шпионы будущего. Прекрасно! Но от меня что хочешь?

Он не ответил. Достал папиросу, размял, прикусил, чиркнул спичкой. Посмотрел.

— Так-так-так, — тянусь к журналам, беру один. — В кое веке кромечники обратились в Спецкомитет за помощью. С чего такая честь?

— Во-первых, это ваша епархия, — Кондратий выпустил густую струю дыма, — а во-вторых, нужен кое-кто необычный. Для подстраховки.

— Значит, они в Братске?

— Братья в Братске, — усмехнулся Хват.

— И тебе нужен мой воспытуемый?

— Назовем так.

— И что ты будешь делать?

— Ты действительно хочешь знать?

— Напугаете?

— Проведем профилактическую беседу, — поправил Кондратий. — Попытаемся наставить на путь истинный. В конце концов, писать про изобретение трактора на атомном ходу тоже очень интересно.

— Вот только читать — мучение.

— А это как написать, — хладнокровно сказал Кондратий. — Талантливо или бесталантливо.

— Думаешь, согласятся?

Он пожал плечами.

— Всегда есть альтернатива. Писать в стол. Ждать десятка два лет, пока пройдет срок давности, и тогда выйти в тираж.

— Все-то у вас просто, у кромечников.

Кондратий поморщился.

— То ли в Спецкомитете — сплошное благорастворение воздухов. Как, кстати, поживает Страна ЛЭПия? Воюете?

— Не мы начали, — говорю. — У нас — атомная энергетика, у них — гидроэнергетика. И вместе нам не сойтись.

— Да, наслышаны, — усмехнулся Кондратий. — Гидромедведь так просто свое царство не отдаст. Закон — тайга, медведь в ней царь. Да и в фаворе они, вон какими темпами развиваются. Один только Ангарский каскад чего стоит. И Братское море.

— Звучит как братская могила, — разговор перестаёт быть томным, но чувствую — Кондратий приехал в том числе и за этим. Прозондировать почву. Войти в курс. Измерить напряжение. Напряжение? Изволь. — Им волю дай, они на дно всю Сибирь опустят, как Атлантиду. Слыхал о Матёре?

— Это откуда старики отказались уезжать? Островок какой-то?

— Вот-вот. Деревенька на острове. Погост. Дерево еще какое-то вековечное у них росло.

Хват достал очередную папиросу, размял курку:

— Только не говори мне, что они эту Матёру на дно вместе с жителями пустили…

— Темная история, — тоже берусь за папиросу. — Никто толком не разбирался. Но пугалку из нее сделали — будь здоров. Чтоб никому неповадно.

— Атомная энергетика — тоже не подарок, — сказал Кондратий. — Станция рванет, мало не покажется.

— Типун тебе на язык, — искренне. — Не допустим. Не позволим.