— Путешествия во времени — парадоксальная штука. Вот так ненароком убьешь собственных родителей… — начинает Аркадий, но Борис ткнул его локтем:

— Балда, кому в голову придет убивать собственных родителей?

Мне. Но благоразумно умалчиваю.

— Всяко бывает… Я говорю — не-на-ро-ком! По ошибке или вообще — случайно. Раздавил бабочку, а машина с дедушкой под откос свалилась…

Пока балагурим и шуткуем, подлетает официанточка. Здрасте, да что угодно, да давно не виделись, не изволите откушать?

— Что можете нам предложить, Альбертина? — щурится Аркаша. — И когда откроете нам свою великую тайну?

Альбертина плечиком дергает, румянцем заливается, хихикает, передничек оправляет. Смотрю широко открытыми глазами. Это не Принцессу на сцене играть. Тут талант нужен.

— А где ваша сестра Эйнштейния? — поинтересовался Боря и подмигнул.

— О чем вы такое говорите, — жеманится Альбертина, — не сестры мы вовсе, она мне в бабки годится, товарищ хороший.

— Ах, Альбертина, Альбертина, — качает головой Аркаша, — не желаете раскрыть свою страшную тайну. Нам, писателям-фантастам, которых пельменями не корми, дай рассказик в «Знание-сила» тиснуть.

— Хороший бы получился рассказик, — кивнул Боря. — Теория относительности ныне в почете. Всё, понимаете, Альбертина, в мире относительно.

— Ой, — вскрикивает Альбертина, — ну, что вы такое говорите, наказники!

— Видишь ту даму бальзаковского возраста? — нарочито шепотом говорит Аркаша и показывает пальцем.

— Вижу, — отвечаю, — а что за возраст такой?

— Возраст нашего пространственно-временного континуума, — объяснил Боря.

— Альбертина, — говорит Аркаша, приобнимая смущенную официантку, — из другого пространственно-временного континуума, скорость движения которого относительно нашего была столь велика, что ее возраст оказался в два раза меньшим, чем у сестры-близнеца. Так ведь, Альбертина?

— Ну вас, — Альбертина вырывается и почти убегает. В другой пространственно-временной континуум.

— Парадокс сестер-близнецов, — сказал Боря.

— Опять девушку смущаете, охальники? — Дама бальзаковского возраста выросла у нашего столика.

— Эйнштейния, здравствуйте! — с преувеличенной радостью восклицает Аркаша.

Но Эйнштейния лишь обмахнула столешницу грязной тряпкой, попутно чуть не сметая тарелку, которую успеваю поднять.

— Как ваше здоровье? — вежливо спросил Боря.

— Не дождетесь, — буркнула Эйнштейния. — Все люди как люди, пельмени поели, шкалик разлили и обратно — на стройку. А вы тут рассиживаетесь (— Расстаиваемся, — поправляет Аркаша, но официантка не заметила), разговоры какие-то затеваете, девчонок смущаете. Может, у вас в Бологом так и принято, а у нас, в Братске, все люди — братья и товарищи.

— Даже сестры? — уточняет Аркаша.

— Даже черт с собакой, — отрезала Эйнштейния.

— Понимаешь, — сказал Боря, когда вновь остаемся втроем, — мы давно обратили внимание на невероятную схожесть Эйнштейнии с Альбертиной. Кто-то мог бы подумать, что они мать с дочкой или бабка с внучкой, но воображение не терпит легких путей.

— Классический парадокс близнецов, — Аркаша машет Альбертине. — Если одного близнеца посадить на фотонную ракету и отправить в релятивистское путешествие, то для него время будет течь гораздо медленнее, чем в нашей системе отсчета.

— На Земле, то есть, — пояснил Боря. — Вот смотри…

— Никаких уравнений! — восклицает Аркаша и прихлопывает тетрадку Бори, которую тот достал из кармана. — Объясняем на пальцах. Как в научно-популярном фильме.

И они принялись объяснять.

— Вопросы есть? — спросил Боря, когда они заканчивают.

— Есть, — говорю. — Откуда у Альбертины релятивистская ракета?

— Вот! — поднимает палец Аркаша. — Вопрос вопросов!

— Если говорить честно, мы не знаем, — признался Боря. — Но есть фантастическая гипотеза.

— Похищение, — страшно шепчет Аркаша.

— Инопланетной цивилизацией, — еще страшнее добавил Боря.

— Меня всегда удивляло — как люди воспринимали Землю плоской, да еще со слонами и черепахами, — вдруг объявляет Аркаша. — Что, если все так и было?

— Как? — изумился Боря. — Уж не хочешь ли сказать, будто Земля и впрямь была плоской и стояла на дурацких слонах?

— Именно, — тычет в его сторону вилкой с насаженным разваристым пельменем Аркаша. — Я называю это сильным антропным принципом. Вселенная создана так, чтобы полностью соответствовать возможности существования в ней человека. Физического существования, уточняет слабый антропный принцип. Но человек — не только организм. Это еще и — мЫшленье, — Аркаша стучит пальцем по лбу. — Понимаете? Значит, что?

— Что? — спрашиваю, ибо уже соображаю — кому все это говорится, ведь между собой они эти темы тысячу раз обсудили, обсосали, обточили, а теперь разыгрывают хорошо отрепетированный спектакль.

— Меняется мышление — меняется и вселенная. Мироздание первобытного человека — совсем не то, что мироздание древнего грека, и, тем более, человека эпохи Возрождения. И мир человека коммунистического завтра будет отличаться даже от мира социалистического сегодня. Там будет не только человек коммунистический, там будет коммунистическая физика, коммунистическая социология и, даже, коммунистическая биология! Поэтому не стоит смеяться над представлениями древних, мол, Земля плоская, солнце вращается вокруг нее, а звезды — хрустальная сфера с огоньками, что на твоей елке. Для них все так и было.

Извлечение двоих

— Как вы пишете вдвоем? — спрашиваю. — Наверху?

— Очень просто, — говорит Аркаша. — Во-первых, сверху далеко видать, до самого будущего. Во-вторых, ничто не мешает думать.

— Мы и думаем, — подхватил Боря. — Кричим другу другу сюжет, отдельные фразы. Кому фраза не нравится, тот предлагает свою. Слово за словом. Предложение за предложением.

— А потом приходим сюда и записываем, — Аркаша хлопает по тетрадке. — Единственная проблема: пишем неграмотно. Даже в вечерней школе у нас правильнописание хромает.

— Не подумай плохого, — подмигнул Боря. — Оно есть, это правильнописание. Но хромает. На обе ноги.

— И что вы видели в будущем?

— Тебя! — хором отвечают братья, переглядываются, смеются.

Альбертина возвращается, расставляет тарелки с разваристыми пельменями. Наверняка, Эйнштейния постаралась зачерпнуть поглубже из огромной кастрюли, в которой они готовятся.

— Вот, записывай: «Я их вижу — мне время тех дней не застит, не прячет во мгле….» — нарочито громко начинает Аркаша.

— «Я их вижу: широких, красивых, глазастых на мудрой Земле!..» — подхватил Боря.

Тетрадка нетронутой лежит на столешнице.

Братья замолкают, смотрят друг на друга.

— Ты чего, Роберт?

— А ты, Рождественский?

— Ты пишешь аккуратнее.

— А ты грамотнее.

— Какой толк в грамотности, если каракули? Склифосовский не разберется.

— Могу попробовать, — предлагаю. — И почерк, и грамотность без ортопедических проблем.

— Аллилуйя! — восклицают хором братья и пододвигают тетрадку в две руки. Суют цанговый карандаш.

— Мороз крепчал… — начинает Аркаша.

— Потекли весенние ручьи… — продолжил Боря.

— Молодая графиня…

— Бедный художник…

Записываю.

— Мы написали кейфовать? Кейфовать? Нет, вычеркиваем.

— Напишем проще: и крепко его обняла…

— О чем повесть? — невзначай интересуюсь, выводя слово «крепчал».

— О золотой мухе, — Борис зачерпнул варево, осторожно подул. Сморщил нос: — Такой запах, будто Эйнштейния поставила их варить в первую годовщину исчезновения Альбертины.

— О стране водяных, — поправляет Аркаша.

— Понимаешь, — сказал Боря, — это сатирическая вещь. Или юмористическая. Про то, как два соавтора встречаются в Бологом и сочиняют повесть. А над ними летает золотая муха, их подслушивает и творит говенные чудеса.

— Какие-какие чудеса? — уточняет Аркаша.

Боря уточнил.

— А еще там живет спрут, который играет на аккордеоне. Осемью щупальцами. И релятивистские сестры. И…

— Откуда ты это все взял? — Аркаша смотрит на Борю.

— Здрасьте, Новый год, мы это вторую неделю на проводах обсуждаем.

— Бакалдака! — Аркаша стучит по столешнице. — Мы обсуждаем совсем другое. Понимаешь, это повесть про детей, которые обладают необычными возможностями, и про взрослых, которые их ужасно боятся и поэтому делают еще более ужасные вещи… вот, в первой части должно быть…

— Не пугай мальчика, — прошептал Боря.

Аркаша сбивается.

— Мальчика? Какого мальчика? Очки протри, девица перед нами.

— Иванна, — пользуюсь поводом представиться.

— Вот, — постучал ложкой по столу Боря. — Иван! Понимаешь?

— Какой еще Иван?! Анна, глухомань, Анечка!

И они спорят. Нет, не об их визави — много чести. Иван, Анна — какая разница? Но грех обижаться. Рассеянно листаю полученную тетрадочку, мысленно фотографирую содержимое. А в голову тискаются неподобающие мысли. С девчачьей стороны. О том, что не прочь с ними. «Не прочь» не развиваю, не распутываю до самой остановки «Сосна», ведь они наверняка живут в мужском общежитии.