Вечером пьяный и счастливый Леонид привёз тридцать пять тысяч долларов и на радостях сообщил нам, что москвичи забирают груз за пятьдесят.

Вскоре приехал Андрис. Без таможенной формы он выглядел как-то непривычно. Мне казалось, что он в ней и спит.

— Смешной этот кекс, Лёня. Они, короче, решили груз как овощи оформить и провезти. Два ряда последних в фуре картошкой заставили. Ну мы с Юркой фуру в отстойник, чтобы не светить и шороху было немного. Его пугнули. Начали бумаги уже составлять, груз на опись. И пугнули его. Езжай, мол, разруливай к продавцам. Иначе конфискация, запрет на въезд, персона нон-грата, штрафы…

— Грамотно. Ты бы его у нас видел. Со старыми дрожжами перегара, на измене весь. Я своей новенькой позвонил, потрещал с ней минут десять на латышском. Типа стараемся уладить вопросы. Вот и уладили. — Алик протянул под столом туго упакованные в белый полиэтилен десять тысяч долларов.

Виновница (новый вариант)

Подсел ко мне в кафе Юра Митюрев с картонным стаканом кофе и янтарными чётками в руке. Кивнув, долго смотрел, как я разрезаю шницель. Было заметно, что Юра нервничает и жаждет диалога. В таких случаях полагается задавать универсальные вопросы.

— Ну как? — спрашиваю.

— Местами ничего. Но в целом… В целом не очень. Я расстался с Людой. — Последнюю фразу Юра сказал быстро, на выдохе.

— Сочувствую. Люда, она славная, — плеснул я спирта на огонь.

— Да… получилось как-то глупо. Она и правда славная. Очень славная. И внешность, и ум, и хозяйственная ко всему. Готовит Люда здорово. Готовит она как богиня.

— Знаю. Паша рассказывал. Говорит, хинкали очень хорошие делала. Точь-в-точь такие же, как мама Паши, — сказал я в надежде, что Юра уйдёт.

— Давай не будем об этом. Люда Павла забыла давно. Это было её ошибкой. Павел в смысле был ошибкой. Паша ему рассказывал… Ты как будто специально.

— Хорошо. Про Пашу не будем. А ты винишь себя? Ну… в разрыве винишь себя, да?

Юра оживился и с мазохистским наслаждением начал увлечённо рассказывать:

— Наверное, всё же — да. Скорее да, чем нет. Даже больше да, чем нет. Мне так повезло с Людой. И вдруг крах надежд… Это как нить. Ты держишь её, следуешь за ней и думаешь, что ей не будет конца. Нет, конечно же, мы оба виноваты. Безусловно, оба. Но я всё же больше. Знаешь, что в таких случаях винить одного глупо.

— Конечно. Не только глупо, но и подло, — рубанул я лозунгом.

— Именно глупо и подло! Вот! И подло, и глупо! Так правильнее. Я много думал, анализировал… Практически во всём я и виноват. Эти мысли преследуют. Они высверливают мозг. Знаешь, как будто дрель внутри.

— Так ты залей дрель, — говорю, — поискрит и вырубится.

— Не могу… Да и Люда не любила алкоголь. То есть алкоголь во мне.

— Так жива ведь ещё.

— В смысле? — Юра привстал.

— Ты сказал «любила», в прошедшем времени о ней.

— Точно… не любит алкоголь во мне. Так правильнее. Как-то странно я оговорился.

Через час я узнал, что Юра излил душу Жоре Вальману, а перед сном Ира мне шептала:

— Юрка смешной, конечно. Полчаса рассказывал мне о том, как переживает, что не может без Люды. А я слушала, смотрела ему в глаза и думала: «Юра, с таким мудаком, как ты, я бы и полчаса не выдержала».

— Может, он в постели хорош, — говорю.

— Да ладно. Люда мне ещё весной говорила, что Юра разочаровывает. Сказала, его членом хорошо коврики прикроватные выбивать. Длинный, но вялый.

У Люды всегда была тяга к метафорам в отношении мужчин, нуждающихся в понимании и сострадании из-за проблем с потенцией. Полгода она жила с бардом Дмитрием Липахиным. Дима злоупотреблял глагольными рифмами и портвейном с пивом. Он плохо играл на гитаре, знал об этом, а злость вымещал на Люде и её маме. Удар гитарой по спине гипотетической тёщи Люду от Дмитрия отвернул.

Утром следующего дня Юра вновь подловил меня в кафе. Я доедал бульон с пирожком и надеялся, что он сядет за другой столик.

— Я практически полночи не спал.

— А я тебе ещё вчера хотел сказать, что ты на стрессе. Вызови хорошую проститутку, разбуди в себе вепря, животное разбуди… Там раздел есть — БДСМ. Попросишь делать тебе больно и будешь представлять под маской Люду.

— Давай без сарказма, а. Ну самому не противно?

— Какой сарказм? Почему ты должен страдать?

— Вот! Вот и ещё раз вот! — Юра привстал и обратил указательный палец к потолку. — Этот вопрос я и задавал себе полночи. Почему я должен страдать? Ты знаешь, как меня называла её мать?

— Может, не стоит так глубоко погружать меня в тему?

— А почему нет? Прочувствуй и ты. Она называла меня Гомо Задротикус.

— Ну… с выдумкой тётка.

— Сука, блядь, она, а не тётка. Тварь!

Юра был возбуждён, и мне показалось, что от него пахнет спиртным, хотя в руках был привычный картонный стаканчик.

— Юра, ещё недавно ты жил у этих людей. Ты ел хлеб с их стола, восхищался ими. А сейчас ты их бессовестно оскорбляешь.

— Эти люди ели мой мозг. Они высверливали мне череп, а потом вставляли в дырки соломки для коктейлей и жадно всасывали…

— Я доем?..

— Извини. Так ведь я даже сотую долю не рассказываю. Про враньё, про бесконечное притворство! Притворство во всём.

— Люда имитировала оргазмы?

— Тебе Паша рассказал?

— Как тебе не совестно? Паша рассказывал только про хинкали.

— Да она всё имитировала. Всегда полуправда или ложь. Постоянное напряжение. Недавно нашёл в её телефоне переписку с Ревазом…

— Вот не может она без детей Кавказа и Закавказья, да?! — воспрянул я.

— Реваз, он, вообще-то, горский еврей, — пояснил Юра.

— Они тоже в этом плане ничего, говорят.

— В каком плане? — напрягся Юра.

— Толковые, в смысле. И хозяйственные.

— Очень толковые. Просто охереть, какие толковые. Он ей пишет: «Пришли голые фотки. Я без них заснуть не смогу». Она ему отвечает: «Отстань!» Я ей говорю: «Так, выходит, ты отправляла фотки Ревазу, Люда?» Она орет: «Ты совсем идиот?! Он же пишет „заснуть не смогу“. Вот если бы он написал „заснуть не могу“, тогда да, тогда можно заподозрить». Я ей в ответ тоже ору…

— А у тебя в стакане что, Юр? — спрашиваю.

— Там водка с колой. — Юра покраснел.

— Оригинально. Ну и что же ты ей в ответ орал?

— Орал, как ты могла, сука, позволить ему переписываться с тобой на такие темы? А она мне отвечает: «Юра, посмотри другие сообщения. Над этими эсэмэсками! Они все стерты! Он скабрёзничал, а я тёрла». Я опять к ней: «А чего же ты его не заблокировала?!» А она: «Он же только подшофе такой. А когда трезвый, нормальный. И мы с ним только по работе».

— Ну и почему ты думаешь, что она тебе врала?

— Думаешь, не врала? Думаешь, зря я так?

— Об этом знают только Люда и Реваз, Юрик.

— Да, но я об этом не знаю! Понимаешь?! — и небережливо отхлебнул из стакана.

На следующий день Юра подловил меня в коридоре. Размер стакана увеличился, а Юра выглядел ещё более возбуждённым.

— Я подумал… Я слишком добр и самокритичен. Пошла она на хуй, сука!

— Кто? Люда или мать её?

— Обе пошли на хуй. Масса женщин много читают и не имитируют оргазмы.

— Ты думаешь, это как-то взаимосвязано?

— А ты думаешь, нет?

— У меня была фигуристка Валя. Она и букварь вряд ли до конца осилила. Но оргазмировала как два Везувия.

— А при чём тут Везувий?

— Магма, жар, выплёскиваемая энергия.

— Мы не о Вале. Мы о Люде. Просто я хочу, чтобы ты знал, что в этом расставании нет моей вины. Всё она, сука, и её мамаша. Этот тандем. Это катамаран блядства и подлости. Нет моей вины в расставании с этой тварью.

Теперь вся редакция знала, что Люда имитирует оргазмы, что её мама звала Юру Гомо Задротикусом и подживала с крепким слесарем Анатолием, соседом дочки. Вечером того же дня на телефон Юры пришло несколько фотографий обнажённой Люды. Случайно она это сделала или специально, никто так и не узнал. Расстроенный Юрий отправился к возлюбленной, сломал дверной звонок, громко кричал матом. Слесарю Анатолию такое поведение не понравилось, он выбил Юрию зуб и вырвал клок волос. На работе Юра появился через неделю. Встретив меня в курилке, процедил: «А я тебе с самого начала говорил, какая она сука. Одно радует: моей вины в этом нет».