Может быть, эта чистота двух не самых совместимых кровей и сделала меня «безродным космополитом». Я с иронией отношусь и к той и к другой нации и считаю, что гордиться только своей национальностью — удел унылых неудачников. Ну да ладно…

Прадед, который построил Москву

Так вот, в коммуналке мы жили «по еврейской линии». В двух небольших комнатах: бабушка, дедушка, мама, папа и я. Дедушка Анатолий Густавович (Теодор Гедальевич) Ширвиндт был прекрасным скрипачом, музыкальным педагогом, играл в Большом театре, выступал с концертами на фронте. При этом был человеком очень застенчивым и мягким. Увы, ни его музыкальное дарование, ни застенчивость не передались по наследству ни папе, ни мне! Хотя скрипочкой папу мучили много лет, но дальше «Сурка» он не продвинулся.

Дед — единственный член семьи, кому не наступил на ухо медведь

«Сурок» — очень трогательная песенка на музыку Бетховена и стихи Гете — была вроде азбуки для юного скрипача. В русском переводе выглядит примерно так:

По разным странам я бродил,
И мой сурок со мною.
И сыт всегда везде я был,
И мой сурок со мною.

Припев:

И мой всегда, и мой везде,
И мой сурок со мною.
И мой всегда, и мой везде,
И мой сурок со мною.

Эх, как жаль, что дед не дожил до триумфа своего нерадивого ученика! Если бы он только мог увидеть, как его сын мучает скрипку и «Сурка» сольно или под не менее корявый фортепьянный аккомпанемент Андрея Миронова, выступая в Большом зале консерватории, в зале Чайковского и даже в Большом театре, и все это под овации публики, он наверняка решил бы, что мир сошел с ума!

А впрочем, может быть, он все это слышит и видит, и смеется вместе с тысячами зрителей, кто знает… Дай Бог!

Дед умер, когда я был совсем маленьким. Я запомнил его, как что-то очень мягкое и доброе.

Главное — серьезное лицо

Бабушка, или как я ее звал — Баба, Раиса Самойловна Ширвиндт (урожд. Кобыливкер), родилась, естественно, в Одессе. А где еще может родиться барышня, папа которой носит гордое и красивое имя Ицхок-Шмуэль Аронович Кобыливкер?!

«Сурок», соло на скрипке — А. Ширвиндт, партия фортепьяно — А. Миронов

Работала бабушка редактором Московской филармонии, ее знала и любила вся богемная Москва. И несмотря на то, что она ослепла, когда я был совсем маленьким, она сохранила такую энергию и жизненную силу, что многие зрячие могли ей позавидовать! На этом я тему «Бабушка» временно закрываю, так как она заслуживает отдельной одноименной главы!

Скатертный

В нашей коммуналке было шумно и весело. Я шастал по соседям, выклянчивал какие-то интересные штучки. Я с нетерпением ждал толстую хлебницу, которая, как и веселая молочница молоко, приносила каждый день корзину теплого хлеба. Я обожал старьевщика, который раз в неделю проходил по Скатертному переулку и кричал: «Старье берем!» И если удавалось упереть какой-нибудь старый бабушкин халат или на худой конец стопку газет, то можно было это обменять на шарик из папье-маше с резинкой!

А прогулочная группа, куда меня водили несколько лет! С детскими садами было туго, поэтому появились специальные старушки-гуляльщицы. Они набирали группу из восьми-десяти детей и гуляли с ними на Гоголевском или Тверском бульварах часа по три в день. Все было здорово, кроме отсутствия удобств. Если тебе хотелось по-маленькому (о большом даже страшно было подумать), тебя вели за песочную будку, снимали штаны и говорили:

— Ну, сикай! Пыс-пыс-пыс!

Я это ненавидел! Особенно это «Ы»! Фу! А еще у меня там был друг Пашка! Когда неумные взрослые спрашивали:

— А кого ты больше любишь, маму или папу?

Я отвечал:

— Сначала Пашку!

С Пашкой мы менялись. Кусок рогаточной резинки — на крупную пуговицу, большой болт — на пистоны и т. д. Однажды он принес сумасшедшей красоты резную деревянную палочку-трость — я был покорен! Я предлагал несметные сокровища взамен, и в итоге Пашка милостиво согласился принять все ордена и медали моего деда. (Во время войны дед и бабушка выступали на всех фронтах с концертами и получали за это в награду ордена и медали.) Сделка состоялась, причем палку пришлось засунуть через ворот в штаны, чтобы не застукали. Тут уж не то что «пыс-пыс» — я еле дохромал до дому!

Трость я спрятал под кровать и затаился. Увы, если бы меня разоблачили сразу, ордена еще можно было бы вернуть… А так, когда через пару месяцев нашли под кроватью палку, о которой я даже и не вспомнил, то было поздно! Награды прошли длинный путь обменов и нашли своего героя… Имя его неизвестно, а я получил по шее!

В тот день ставили на оленей

Иногда меня выпускали одного во двор, где у меня тоже водился друг. Его звали Хабибуль Хабибулин, и он был одним из четырнадцати детей нашего дворника. Во дворе мы гулять могли, а если идти на бульвар, то туда надо было быть отведенным. И вот, как-то мне звонит Хабибуль по телефону. Да, у нас был телефон! Огромный черный с ушами, он висел в коридоре, и по нему изредка кто-нибудь разговаривал. Изредка, потому что персональные телефоны были в то время далеко не у всех. У дворника телефон был. Так вот, звонит Хабибуль… а в это время моя мама лежала в больнице с переломом ноги, бабушка, как я уже говорил, не видела, и тут входит в квартиру папа. Он вернулся с ипподрома, куда они с Аркановым ходили при любой возможности. Наверное, они много выиграли, иначе чем объяснить, что папа был днем слегка «выпимши», и, конечно же, вовсе не из-за этого, а из-за лежащего на пороге ботинка он споткнулся и упал к моим ногам. Хабибуль тем временем звал меня идти гулять на бульвар… И вот что услышал лежащий на полу в коридоре папа.

— Нет, Хабибуль, дорогой, я не пойду гулять, меня некому отвести: мама в больнице, бабка слепая, папка пьяный валяется…

Можете представить себе, что подумали о жизни богемы в семье дворника?

Иногда мы с папой ходили гулять! Это всегда было событие! Мы шли по Медвежьему переулку, поворачивали в Столовый… Если это была весна, то я обязательно запускал лодочки по ручьям из тающего снега! Этим занимались все дети. Они для этого специально вырезали из досочек кораблики, втыкали мачты, делали из конфетных фантиков паруса… У меня всегда руки росли из… какого-то другого места, поэтому я запускал баржи, то есть спичечные коробки, но все равно это было классно! Куда это все девалось? Где теперь «журчат ручьи»? А если все же удастся сегодня найти в Москве талый ручеек и запустить в него кораблик, то он растворится, не доплывя до стока.

Так вот, мы шли, я читал по буквам афиши, и это, наверное, был самый большой папин вклад в мое образование! Особенно трудно мне давались исполнители с буквой «р», которую я не выговаривал: Рихтер, Шпиллер, Ростропович не входили в число моих фаворитов, а папа именно ими меня и мучил! Единственный, кого я любил, был Ойстрах: уж очень смешно он звучал по слогам! Я от отчаяния даже сочинил стишок, чтобы и рыбку съесть, и Рихтером не подавиться. Вот он:

Рыба плывет под водой,
Рак охраняет рыбий покой.

И вот мы подходим к магазину «Консервы» (опять «р»). Это был знаменитый старинный магазин. Он располагался в доходном доме, где теперь торгуют фарфором. Внутри были не то фрески, не то картины, изображающие овоще-фруктное изобилие. Но главный арт-объект находился сразу у входа. Отдел «Соки-воды»! Широченный мраморный прилавок, приспособление для мытья посуды, стакан с мокрой красной солью, в другом стакане плавала ложка, чтобы солить томатный сок, белая тетенька в кокошнике… и штатив с соковыми конусами! Рай! Но и это еще не все: когда конус пустел, тетка снимала его со штатива, закрепляла на толстенную цепь, кричала куда-то вниз что-то типа «Бу-бух! Бах! Нах! Ма-мах! Ух!» — и цепь вместе с пустым конусом уходила в преисподнюю! А оттуда наверх с лязгом выползал новый, наполненный до краев соком сосуд! О!

И я, и, по-моему, папа могли часами наблюдать это таинство рождения, выпивая один за другим несколько стаканов сока, чтобы быстрее освободить емкость.

Как правило, на этом прогулка и заканчивалась, потому что после восьми стаканов сока бежать за будку «пыс-пыс» было дальше, чем до дома. И мы, довольные, возвращались.

Я мужал, взрослел. Мне грянуло семь. Пространство двора уже тяготило нас с Хабибулем. Повсюду были соблазны: газированная вода, мороженое, пирожки с «павидлой» и прочие деликатесы, да и соки не надо сбрасывать со счетов. Ведь папа же не резиновый, словом, остро обозначилась финансовая проблема! И вот как мы совместили пространство и деньги… Билетные аппараты в троллейбусах и автобусах были тогда, мягко говоря, «полуавтоматические». Металлический ящик для денег с прозрачной крышкой с прорезью для монет, стальная пластинка-весы, на которую эти монеты сыпали, и катушка с билетами, которые ты сам себе и отматывал. Проезд в автобусе стоил пять копеек, но если у тебя была только двадцатикопеечная монета, то ты, показывая ее вновь вошедшим пассажирам, говорил: «Не опускайте, пожалуйста». Собирал с них пятнадцать копеек, а двадцать бросал в кассу и отрывал четыре билета: три раздавал, один брал себе. Понятно объяснил? Словом, сплошная честность и доверие!